Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 4
Такое положение дела очень нервировало А. А. Вырубову и сильно беспокоило Распутина, который объяснил это дело мне и А. Н. Хвостову в несколько других тонах. Распутин нам указывал на то, что он не находился в сильном опьянении, к женщинам и пассажирам не приставал, а они его вызывали на скандал, что капитан парохода держал их сторону по принципиальным соображениям, в силу своего освободительного направления, узнав, что он — Распутин; что лакей, исключительно под влиянием капитана, занес свою жалобу на него в протокол, который полиция не хотела составлять, но что на этом настоял капитан и что вообще пьяного озорства не было, так как, угощая идущую на войну партию новобранцев, он, Распутин, действовал по побуждению чисто патриотического чувства, причем в разговорах с ними подчеркивал отношение государя и государыни к войне в самых высоких патриотических тонах, а на лакея обиделся за то, что тот не пустил новобранцев, едущих проливать свою кровь, в рубку 2-го класса, куда он сам прошел, так как там была публика проще. В таком виде эту историю Распутин осветил наверху и в глазах А. А. Вырубовой. Но по всему было видно, что дело обстояло не так, как он говорил, ибо разглашения этого дела он боялся. То же мне подтвердил и игумен Мартемиан, которого я опрашивал по приезде, когда он впоследствии зашел ко мне на квартиру.
Из слов Мартемиана видно было, что Распутин был сильно пьян и к публике приставал и, что когда никто не захотел с ним пить, то он пошел к новобранцам, и, угощая их, сам с ними пил; что Мартемиану очень стыдно было выходить с Распутиным с парохода под град насмешек публики и пароходной, и береговой, и что просьбы его, Мартемиана, к капитану не высаживать их и не составлять протокола на капитана парохода не воздействовали.
Из всего этого мы, т.-е. Хвостов и я, понимали ясно неизбежность скандала при слушании дела и необходимость как-нибудь уладить его или хотя бы отдалить на время, чтобы это не совпало с занятиями Государственной Думы, так как в противном случае это вызвало бы, под влиянием Распутина, неудовольствие не только А. А. Вырубовой, которой это дело было по многим причинам неприятно, но и высоких сфер, как потому, что оно было связано с именем Распутина, так и по причинам, которые я высказал выше по делу епископа Варнавы. Мне же лично, кроме высказанных выше соображений, было жалко и А. А. Станкевича, на уходе которого Распутин настаивал и которого мне, не только в силу личных симпатий и годами сложившихся отношений, а в интересах ценности его сотрудничества, хотелось сохранить для министерства внутренних дел. Поэтому, чтобы найти какой-нибудь исход в разрешении завязавшегося узла в этом деле, по моей телеграмме вызван был А. А. Станкевич с подлинным делом; вместе с тем, посвятив А. Н. Хвостова в свои отношения с Станкевичем и высказав ему опасения в том, что уход Станкевича в связи с делом Распутина еще больше сгустит политическую атмосферу против Распутина, я просил А. Н. Хвостова не только не увольнять Станкевича, но, чтобы не обидеть его, предоставить ему какую-нибудь хорошую земскую губернию. Хотя А. Н. Хвостов за время своего управления министерством старался как в центральное ведомство, так и на видные места по министерству в провинции проводить своих родственников и близких своих знакомых, а в Орловской, Тульской и Вологодской губерниях, в интересах выборов себя в Государственную Думу, постарался провести всю администрацию, а также и представителей судебного и духовного ведомства, ему желательных, тем не менее, в данном случае, он согласился с моим доводом и решил по моей просьбе, в виду открывшейся вакансии губернатора в Самаре, где я раньше служил и где сложились хорошие на месте отношения со многими слоями местного населения, провести г. Станкевича в Самарскую губернию. По тем же связанным с именем Распутина вышеприведенным причинам нам удалось убедить А. А. Вырубову не противодействовать этому переводу и затем впоследствии, по тем же соображениям, А. Н. Хвостов, не касаясь в деталях инцидента с Распутиным, провел перевод А. А. Станкевича и путем всеподданнейшего доклада в числе других бывших в ту пору назначений на посты губернаторов.
Когда Станкевич привез переписку своей канцелярии по этому делу, то из его личного доклада и донесений полиции обстановка происшествия в общих чертах подтверждала сообщенную мне игуменом Мартемианом обрисовку этого инцидента, по коему удалось администрации слушание дела, за выездом Распутина, отсрочить (насколько я припоминаю); но, вместе с тем, А. А. Станкевич вынул и передал мне другую поступившую к нему от участкового помощника начальника губернского жандармского управления переписку по обвинению Распутина в том, что последний в нетрезвом виде тоже на пароходе позволил себе неуважительно отозваться об императрице и августейших дочерях. Об этом случае перед самым приездом Станкевича я получил уже от начальника губернского жандармского управления полк. Мазурина[*] совершенно секретное донесение, с указанием на то, что дознание по этому инциденту было начато по приказанию губернатора, которому и представлено было затем согласно его требованию; факт происшествия этого не был в достаточной степени дознанием установлен, так как многие из пассажиров не были опрошены за нерозыском и неуказанием их заявительницею. Переписку эту Станкевич хранил лично у себя, она не была даже занесена во входящий журнал, и передал мне по собственному побуждению и без препроводительной бумажки, не зная о поступившем ко мне секретном донесении полк. Мазурина[*], о чем я ему сказал только после его сообщения, показав ему хранившееся у меня в столе письмо полк. Мазурина[*]. Зная А. А. Станкевича, я нисколько не сомневался в том, что в данном случае он исходил из лучших побуждений, не вмешивая в стадию предварительного обследования этого происшествия полицию и не муссируя этого дела на месте, чтобы избежать излишних разговоров, связанных с именем высоких особ.
Об этой переписке ни А. А. Вырубова, ни Распутин не знали еще, но она мне давала большой козырный ход к отстаиванию Станкевича. Но об этом я скажу впоследствии, а теперь возвращусь снова к дальнейшему изложению хода уговоров Распутина на поездку по монастырям и заезда на родину. Судя по предыдущему отмалчиванию Распутина при разговорах на эту тему, я все-таки предвидел большие трудности в проведении плана и поэтому был изумлен, когда Распутин согласился и начал говорить о том, кого еще из близких к нему лиц он имеет в виду взять в эту поездку, указав на М. Головину и, не помню, на какую-то другую даму. Я приписал его согласие на отъезд, как воздействию игумена Мартемиана, так и опасению Распутина за исход дела по первому пароходному инциденту; условием Распутин поставил отложить на некоторое время отъезд, дабы он мог окончить некоторые свои дела (какие — он не сказал). Тут же А. Н. Хвостов заявил, а я подтвердил, что на расходы по путешествию будут даны деньги игумену Мартемиану, так что Распутин может об этом не беспокоиться, и я, как это было решено между мною и Хвостовым, сказал отцу Мартемиану, чтобы он зашел ко мне для дальнейших переговоров по этому вопросу. Распутин скоро уехал, и мы остались одни, вполне довольные удачным исходом этого дела, имея в виду, что, при умиротворяющем влиянии епископа Варнавы на высоких особ и при завязавшихся отношениях с А. А. Вырубовой, жизнь пойдет более спокойным темпом и, быть может, удастся постепенно охладить отношение к Распутину во дворце.
Оставив квартиру князя Андроникова, я приехал к А. Н. Хвостову, и мы начали обсуждать, как лучше обставить эту поездку в том отношении, чтобы во время путешествия Распутина избежать публичных соблазнов, связанных с поведением Распутина. А. Н. Хвостов при этом мне сказал, что на игумена Мартемиана он вполне полагается, дал мне на этот раз несколько сжатую характеристику его личности, из коей я понял, что этот человек неоднократно им уже испытан, и на него Хвостов вполне полагается, что как и в Вологде, так и в губернии у Хвостова есть много преданных ему лиц, которые окружат тесным кольцом Распутина и задержат его там, путем спаивания, надолго; в особенности он возлагал большие надежды на вологодского исправника — друга Мартемиана. Переходя к денежной стороне, А. Н. Хвостов дал указания не жалеть на поездку денег, с чем и я не мог не согласиться, и поручил дать больше денег как лично Мартемиану, оттенив мне некоторые стороны натуры последнего и для того, чтобы он не стеснялся в тратах на Распутина, в особенности в ублажении его вином, так и на личные расходы Распутину; кроме того, Хвостов попросил меня отвезти на другой день Волжину послужной список Мартемиана и передать его просьбу о содействии к возведению Мартемиана в сан архимандрита, что Мартемиан ставил обязательным условием согласия на поездку с Распутиным и что, как я потом убедился, и было одним из затаенных побуждений его приезда в Петроград. При этом А. Н. Хвостов добавил, что владыка Варнава, с коим он уже говорил по этому поводу, обещал срочно войти с соответствующим представлением в св. синод и что он, с своей стороны, при ближайшем свидании с Волжиным, сам еще с ним переговорит по этому делу.
