Мария Петровых - Избранное
…Статьи Асмуса о Пушкине-теоретике замечательны.
* * *Сожжете иль просто схороните — это неважно.
А страшно — и это и то, разумеется, страшно.
Но если забудете вовсе могилу мою —
Я в чертополохе, в крапиве себя отстою.
(По правде сказать — я не жалую чертополоха,
Но в клён превратиться пожалуй что вовсе неплохо.)
1976. 31 июля.
За месяц — ни строки. Читаю, читаю, читаю. Читаю «Прометей», статьи о Пушкине. С Пушкиным — не расстаюсь и только этим жива, — чуть-чуть жива.
* * *сентябрь
Прочитала новую книгу Конецкого. Впечатление сильное и сложное. Он большой писатель.
* * *Зачем способности, коль нет призванья?
Да и способностей, пожалуй, нет.
Когда-то были. А на склоне лет
Что мне осталось? Только жажда знанья.
Неутолимая слепая страсть —
Узнать побольше. Чтенье, чтенье, чтенье.
Ее огромной тенью
Скрываюсь, прячусь от самой себя.
Себя самой боюсь. И этот страх
Страшней, неодолимей прочих страхов.
О как мучительно не спит
Моя ошпаренная совесть!
Мне стоило рождаться на свет хотя бы только ради того, чтобы одно из моих стихотворений помогло Н. в ее чудовищные дни.
* * *Поразительно, что Пушкин стихи Радищева ставил выше его прозы! «Стихи его лучше его прозы».
Пушкин написал «Путешествие из Москвы в Петербург» в 1833—34 гг. (даже в январе 1835 г.). Но читал и знал Радищева, конечно, гораздо раньше. В своем «Путешествии…» («Тверь») он пишет: «В главе, из которой выписал я приведенный отрывок, помещена его известная ода. В ней много сильных стихов». Пушкин называет радищевскую оду «Вольность» известной одой, и это уже говорит о том, что он был с нею знаком ранее.
Невозможно допустить, чтобы Пушкин до 1833 г. не читал радищевского «Путешествия».
* * *Пушкин знал стихи Радищева с юных лет. Еще в 1814 году в поэме «Бова» он писал: «Петь я тоже вознамерился. Но сравняюсь ли с Радищевым?».
Когда он впервые прочел «Вольность»?
* * *«Онегинская строфа» Ода «Вольность»
Пушкин Радищев
перекр. перекр.
а (ж) а (ж)
б (м) б (м)
а (ж) а (ж)
б (м) б (м)
парн. парн.
в (ж) в (ж).
в (ж) в (ж)
г (м) _______
г (м) _______
опояс. опояс.
д (ж) д (м)
с (м) е (ж)
е (м) е (ж)
д (ж) д (м)
з (м) _______
з (м) _______
У Пушкина: 1-е четверостишие — перекрестная рифма (ж — м); дальше — 2 парные женские, потом — две парные мужские. Потом — опоясанное четверостишие и 2 мужские.
У Радищева 1-е четверостишие — перекрестная (рифма) (ж — м); (потом) 2 парные (женские) и четверостишие опоясанное.
* * *Мне жизнь уже не тяжела.
Я смерть свою пережила.
Хоть верьте, хоть не верьте —
Все это после смерти.
И все-таки хожу, гляжу,
Совсем как вы, живые.
Уныния не навожу
На тех, кто здесь впервые.
Я одиноко дни влачу,
Таюсь почти что в келье.
Мешать живым я не хочу,
Печалить их веселье.
Кто это умер? Ты ли, я?
Сказать вернее — оба.
Но моего небытия
Змеится путь особо.
Сентябрь 77 г. Ночь. Не спится.
Ничего не успею.
А необходимо —
написать о Владимире Васильевиче[18].
Об Анне Андреевне.
(М<ожет> б<ыть> немного о Мандельштаме.)
О Борисе. О Цветаевой.
М<ожет> б<ыть> немного — о детстве.
О юности — о курсах.
И — разные мыслишки.
Не спится.
Читаю превосходную книгу Лакшина об Островском.
Только и могу что читать, больше ничего.
Не спится. Не спится многогрешной.
Главное — себя не потерять, не потерять мысль.
Надо написать Карякину об его книге, Галлаю об его книге, Леве об его книге. И потом Лакшину.
* * *Не даете мне покою,
Недописанные строки!
То как будто под рукою,
То как будто за рекою,
Где закат горит далекий.
Всю-то жизнь меня губили
Ваши горькие упреки.
Я боюсь, что и в могиле
Не дадите мне покою
Бессловесною тоскою.
Хоть бы вы меня забыли,
Недописанные строки!
…Но у вьюги лучше получалось,
Оттого-то мне и замолчалось.
<…> Ахматова была гениальным читателем Пушкина. Точность ее прозрений ни с чем не сравнима. Она — дар Пушкину, драгоценный дар. (Особенно если подумать о беспомощности пушкинистов-профессионалов. И все же благодарность им — С. Бонди, Т. Цявловской за многое).
Дело не только в «силе родства биографий» — в силе ее несравненной любви к Пушкину и несравненном понимании.
В ненависти к Н<аталье> Н<иколаевне> я с Ан. Ан. всегда была единодушна. И если теперь сиротство мое непоправимо, то больнее всего оно здесь. Ни одна душа на свете не знает, чем Ан. Ан. была здесь — в любви, в узнавании, в понимании П<ушкина> для меня, да и я для нее была в этом — всех ближе. Не стихами, а именно этим я ее иногда изумляла и была близка. Тут я совсем осиротела. Нет ни одного человека на свете, с кем могла бы я об этом говорить.
* * *Очень я огорчалась, когда Б<орис> Л<еонидович> лишился своих лошадиных зубов. Они его не портили — была совсем особая красота: коня и человека. Но об этом уже писали — и в стихах и в прозе.
* * *В переводы лир<ических> стихов Ан. Ан. не верила. Она ведь в переводе была буквалисткой. Она переводила много, но переводчицей никогда не была.
А вот насчет маршаковских сонетов она (Ахматова) не совсем права. Поди разбери в английском «он» или «она»? А по всему контексту — как говорил мне Маршак — получается все-таки — она. Да и по содержанию: ведь тут часто трое — двое мужчин и одна женщина. Один из них ее любит, другой ревнует, говоря упрощенно. Маршак — великий разъяснитель. В прозаических кусках пьес Шекспир говорил — на теперешнее наше восприятие — очень смутно, вычурно, витиевато. Так же, вероятно, и в сонетах. М<аршак> все прояснял, высветлял смысл, м<ожет> б<ыть> — схематизировал. Конечно, если говорить о 66 сонете, перевод Пастернака неизмеримо сильнее и точнее.
* * *Что помнится? Торцовая Тверская,
У Иверской мерцанье свечек ярых,
Садовое кольцо — кольцо бульваров,
… … … … … … … … …
Как быстро сгинуло твое величье,
Как быстро изменила ты обличье,
Полвека — малый срок
… … … … … … … … … … …)
Не зная, не любя,
Калечили тебя, Москва родная,
Увечили тебя.
… … … … … … … … … … …
Вдыхая жадно пыль твоих развалин,
Как, вероятно, был доволен Сталин,
Что нет Москвы
… … … … … … … … … … …
Я в ранней юности еще застала
Следы былых веков.
… … … … … … … … … … …
Их поубавилось, но было много,
И колокольный звон
Еще звучал, хоть глухо и убого,
Почти не запрещен.
На Якиманке он звучал по-царски,
Весь воздух серебря.
Езжал на Якиманку Луначарский
Послушать звонаря.
… … … … … … … … … … …
Он был от Станиславского, из МХАТа,
И очень знаменит.
Глубокий, переливчатый, богатый,
Тот звон в ушах стоит.
То новой власти было лишь начало —
Девятая весна.
Давным-давно та церковь замолчала,
Быть может, снесена.
… … … … … … … … … … …
* * *Стала я часто сердиться, — это плохо. Впрочем, всегда ли плохо? Перечитываю Петра I-го. Как все это давно было: II МХАТ, моя жизнь — этим спектаклем.
Влюбленность в Петра — Готовцева.
А сердилась я с утра, вспоминая, как в конце 40-ых годов N. блудил с версией о том, что Петр был сыном грузинского царевича, и невнятно ссылался на покойного Толстого. М. б., Толстой и грешил, возможно, и он был не безупречен в смысле подхалимажа? Очень возможно, судя по некоторым записям. Но — не знаю. N. явно рассчитывал, что его болтовня станет известной. Ужасно бессовестный тип. Впрочем — нет, не бессовестный, совесть есть — но он непрерывно ее продает и от этого терзается, т. е. раньше терзался, теперь — не знаю как.
