Андрей Платонов - «…Я прожил жизнь» (письма, 1920–1950 годы)
Кроме того, мой сын тяжело и опасно болен. У него три раза была трепанация черепа (за левым ухом), в результате мастеидита среднего уха, и очаг болезни до сих пор не удалось залечить, отчего, возможно, происходит отравление мозга продуктами гнойного очага болезни.
Последнее обстоятельство должно, конечно, болезненно влиять на психику сына и предвещать ему смерть от любой, даже неопасной болезни, если это заболевание даст осложнение в поражении мозга.
Мать сына (он у нас один) по естественным материнским человеческим причинам дошла до очень тяжелого душевного состояния. Два раза я предупреждал ее попытки к самоубийству, но может оказаться, что я не смогу уберечь ее. Сам я еще держусь и не отчаиваюсь, потому что верю в человечность советской власти и в Вас, и никогда мое большое горе не перейдет в мелкое ожесточение.
Я прошу Вас указать, чтобы дело моего сына было пересмотрено и чтобы он был освобожден.
Верящий Вам [А. Платонов].
Печатается по первой публикации: Архив. С. 640–641. Публикация Л. Сурововой.
1939
{229} В Главное управление лагерей НКВД.
23 февраля 1939 г. Москва.
Мой пятнадцатилетний сын, Платонов Платон Андреевич, был арестован органами НКВД в конце апреля 1938 г. (ордер ГУГБ № 2915 от 4 мая 1938).
Теперь, спустя 10 месяцев, от сына получено письмо, что он находится в Вологде[703].
Так как мой сын – малолетний подросток и так как он обладает плохим здоровьем (в свое время он три раза перенес трепанацию черепа), убедительно прошу Вашего разрешения на следующее:
1. Послать сыну вещевую посылку – верхнюю одежду, белье и обувь.
2. Послать сыну продовольственную посылку.
3. Дать возможность мне или моей жене – матери сына – увидеться с заключенным сыном.
А. Платонов, писатель.
23/II 1939 г.
Адрес: Москва, Тверской бульв[ар], д. 25, кв. 27, А. П. Платонов.
Печатается по первой публикации: Архив. С. 641–642. Публикация Л. Сурововой.
{230} В Главное тюремное управление НКВД.
11 марта 1939 г.
Моя жена, мать арестованного несовершеннолетнего (15 лет) Платонова Платона Андреевича (ордер № 2915 ГУГБ от 4 мая 1938 г.), в конце февраля 1939 г. обратилась в ГУЛАГ с просьбой, чтобы ей, матери заключенного, было разрешено сделать передачу сыну – вещи и продукты – и увидеться с ним[704]. Сын наш находится в Вологде, в тюрьме № 2.
На эту просьбу матери было отвечено, что она может поехать в Вологду и там, у местной тюремной администрации, добиться разрешения на передачу и свидание.
Мать поехала в Вологду с вещами, послушавшись этого совета, но в Вологде получила на свою просьбу категорический отказ. При этом ей было указано, что тюрьма № 2 подчинена Москве, и только Москва может дать такое разрешение.
Мать заключенного и сейчас еще находится в Вологде[705].
Поскольку дело касается заключенного подростка, больного (он три раза перенес трепанацию черепа) и аре стованного почти год тому назад, убедительно прошу Вас дать распоряжение в Вологду, чтобы Платонову Платону Андреевичу было разрешено передать одежду, обувь, белье, продукты и чтобы к нему на свидание была допущена его мать – Платонова Мария Александровна.
А. Платонов, отец заключенного.
11/III 1939 г.
Адрес: Москва, Тверской бульв[ар], д. 25, кв. 27, А. П. Платонов.
Печатается по первой публикации: Архив. С. 643. Публикация Л. Сурововой.
{231} Г. А. Виноградову.
22 апреля 1939 г. Москва.
Жорж!
Устрой мне, пожалуйста, чтобы я завтра, если это технически возможно, получил бы деньги за рецензию о Сталинградском сборнике[706].
Может, управишься послать талон Анаиде Ервандовне[707]?
Привет. Поклон. Твой А. Платонов. 22/IV 39 г.
Печатается по автографу: ГЛМ, ф. 333, оп. 1, д. 189, л. 1. Бланк издательства «Художественная литература».
Виноградов Георгий А. – журналист, критик, в 1938–1939 гг. сотрудничал в журналах «Литературный критик», «Литературное обозрение».
{232} М. И. Панкратьеву.
Май 1939 г. Москва.
При этом посылаю Вам письмо моего сына, полученное мною из Вологодской тюрьмы[708]. Сын мой – Платонов Платон Андр[еевич] – арестован более года тому назад (в апреле 1938 г.) и сейчас находится в Вологодской тюрьме (почтовый адрес: г. Вологда, почт[овый] ящ[ик] № 6).
В момент ареста моему сыну было всего 15 лет.
Я уже несколько раз писал в разные высшие государственные инстанции, излагая в своих заявлениях ту неоспоримую точку зрения, что мой сын невиновен, что он не может быть виновен (хотя бы потому, что он еще мальчик, ребенок), что его надо немедленно освободить. Теперь пишу Вам.
Из письма моего сына видно, что он был оговорен, использован, стал жертвой наиболее гнусной провокации (дело касается подростка, мальчика[709]).
Все это вместе взятое, т. е. – оговор, использование несовершеннолетнего подростка, больного и трижды подвергавшегося тяжелейшим операциям мальчика, дает представление о злодеянии, в результате которого мой несчастный сын сидит второй год в тюрьме. Я бы мог более подробно аргументировать это свое заявление на Ваше имя, но дело обстоит настолько остро и нестерпимо и настолько ясно, что я пишу более короткое заявление, надеясь, что оно для Вас будет убедительным, и в таком коротком виде, надеясь, что Вы не замедлите произвести действия, в результате которых мой сын будет быстро освобожден[710].
С глубоким уважением Андрей Платонов, член Союза совет[ских] пис[ателей].
Печатается по первой публикации: Архив. С. 643–644. Публикация Л. Сурововой.
Панкратьев Михаил Иванович (1901–1974) – с 1938 г. прокурор РСФСР, с 1939 г. – прокурор СССР.
{233} П. А. Платонову.
24 июня 1939 г.
Москва, 24/VI 1939 г. Дорогой сын Тоша!
Почти два месяца прошло, как от тебя нет никакого письма. Последнее твое письмо было от 27/IV 1939 г.[711]
… – Что с тобой случилось? Может быть, ты болен? – Тогда почему не напишешь об этом нам? Напиши, пожалуйста, – и возможно скорее, – в чем причина твоего молчания[712]. Деньги мы тебе переводим регулярно[713].
Дело твое помаленьку подвигается. И по нашему мнению – успешно. Но только – медленно, и когда оно закончится, т. е. приведет к окончательному и положительному результату, – мы с матерью сказать сейчас не можем. Нужно терпеть еще некоторое время. А тебе – учиться, заниматься и вести себя хорошо и спокойно. Главное – не трать время там по-пустому, то есть больше читай, учись, занимайся и веди себя образцово. Готовься к тому, что тебя ожидает более лучшая, свободная судьба, а пережитое тобою больше никогда не повторится.
У нас жизнь идет без особых событий. Мать здорова, я тоже, только все мы нуждаемся в отдыхе, а ты, конечно, и в отдыхе, и в лечении больше нас всех. Твой бывший друг[714] действительно поступил в отношении тебя как самый худший враг, но это ему даром не прошло. Соответствующие люди разгадали его полностью. Мы с матерью вначале жалели его родителей, теперь – нет и не видимся с ними. Это чужие нам люди.
Ну, до свидания, мой мальчик, может быть – до скорого свидания. Но нужно еще терпеть нам всем троим, чтобы встретиться хорошо. Целую и обнимаю тебя, давно утраченного сына, в надежде, что снова вскоре найду его.
Твой отец[715].
Печатается по первой публикации: Архив. С. 645–646. Публикация Л. Сурововой.
{234} А. А. Фадееву.
10 августа 1939 г. Москва.
Александр!
Я хочу только спросить, передал ты или нет мое письмо Панкратьеву[716] и что он сказал, когда я могу с ним говорить?
Я тебя здесь дожидаюсь[717]. Твой А. Платонов.
10/VIII 39 г.
Впервые: Архив. С. 625. Публикация Л. Сурововой.
Печатается по автографу: РГАЛИ, ф. 631, оп. 15, ед. хр. 429, л. 111.
25 января 1939 г. политбюро ЦК ВКП(б) утвердило А. А. Фадеева секретарем нового состава президиума правления Союза советских писателей (см. Власть. С. 424). В 1939–1940 гг. Фадеев не раз писал ходатайства в высшие инстанции (прокуратуру, НКВД) об освобождении невинно осужденных деятелей культуры; помог пересмотру «дел» Е. Таратуты, Н. Заболоцкого (см.: Александр Фадеев. Письма и документы / Составление, вст. статья и комментарии Н. И. Дикушиной. М., 2001).
{235} А. И. Вьюркову.
27 августа 1939 г. Москва.
Здравствуй, дорогой Александр Иванович!
Оба твоих письма получили1[718] в это время отдыхал в Доме творчества в Малеевке.]. Тебе отдых, как ты сам знаешь, совершенно необходим. В последнее время – мы замечали – у тебя временами было совсем белое, даже зеленое, лицо, что говорило о каком-то глубоком недомогании.
«Бублика»[719] не видели ни разу, – очевидно, у твоей подруги появилась серьезная, строгая Муза – Государственная Служба[720].
