Анна Саакянц - Марина Цветаева. Жизнь и творчество
"…шестнадцать лет и шестьдесят лет совсем не чудовищно, а главное — совсем не смешно… Возможность настоящего пафоса…"
Франциска напоминает Казанове Генриэтту: "Глаза не те, но тот же голос, голос!" Но Генриэтта — приверженка Луны и тьмы, а Франциска, с ее огненно-рыжими волосами, — Солнца.
В плаще и сапогах она явилась к Казанове, чтобы сопровождать его в путь. Сначала, разумеется, он не верит глазам и ушам своим. "Вы — Генриэтта или сон?" Однако девочка — вполне живая, не сон, а реальность. И не только она. Реальность — три сорочки Казановы, которые она зачинила; реальность — боль в руке Казановы, после того как Франциска укусила ее, дабы доказать, что все происходит наяву. Наконец, последняя реальность, заставляющая Казанову поверить в явь происходящего, — оброненная Франциской стразовая пряжка:
Казанова
— Что тут за стекляшка?
Франциска, не глядя, скороговоркой
От вашей туфли стразовая пряжка…
Вы обронили… Я, когда мела,
Подобрала…
(И — не выдерживая.)
Нет, я вам соврала!
Сама взяла! — О, не сердитесь! — Сразу
Опять пришью…
Казанова, холодно
Но ты ошиблась: стразы —
Не ценятся… Стекляшкой искусил!
Франциска
Но вы ее носили?
Казанова
Да, носил.
Франциска
А я бы с ней спала, и в гроб бы даже…
Казанова, хватаясь за сердце
Как бы мне в гроб не лечь от этой кражи!
Франциска, всхлипывая
Кусаюсь… Вор… Теперь уж следом, вскачь,
Не пустите? Прогоните?
Казанова
Не плачь!
Не отпущу!
После этого диалога любовный сюжет развертывается по всем правилам, начиная с вечернего ужина, который приносит камердинер Жак, и испуганной Франциске приходится спрятаться. Казанова, однако, не забывает о том, что скоро он покинет замок. На прощание он дарит камердинеру свой золотой камзол.
"За день до смерти он выдал ему жалованье за месяц вперед и награду". (Рассказ очевидца о Стаховиче и его слуге.)
Казанова уже не на шутку влюблен: пыл юной Франциски зажег и его старое сердце, которое, впрочем, никогда и не гасло. Франциске кажется, что она скоро умрет; на самом деле сон пророчествует не ей, а Казанове — неугасимой огненной птице Фениксу, восставшему из пепла на ее собственных глазах:
Франциска
А я — умру! — Птиц видеть — не к добру!
Иду: костер горит, ну, я — к костру,
Ну и потух! — А из золы — петух,
Нет, не петух — павлин! — И черный дым:
И вдруг — павлин — фонтаном золотым,
— Снопом! — Столбом! — уж не павлин, — орел,
В ночь, в небеса…
Казанова
Уже твой сон сбылся'.
Франциска
Не умерла ж!
Казанова
Нет, нет, мой мальчик пылкий,
И не умрешь!
Франциска не догадывается, что это его, Казанову, она видела во сне; ведь только что она сама ему сказала: "Ну и глаза у вас! — Пожар и мрак!"
Ей, между прочим, вовсе не нужно, чтобы Казанова был моложе; это она должна быть старше: "Я слишком молода для вас — вот вся беда!" — сетует она. Любовный "дуэт" продолжается. Франциска затевает игру в жмурки, вкладывая в нее истинно женскую страстность, и одерживает победу. Казанова развлекает ее историями. Эпизод из "Божественной комедии" Франциска не поняла чисто по-детски, а рассказ о том, как на родине Казановы, в Венеции, бросают в море кольцо, чтобы "обручиться" с ним (присяга венецианских дожей на верность республике, — чего Казанова не стал объяснять), вызывает у нее бурный взрыв недетских страстей. Она испугалась, что он тоже "обручился" с морем. "Ревнует к Адриатике!" — восхищенно произносит Казанова. И когда, слегка поддразнивая ее, намекает на трудности пути, в который она собралась с ним следовать, Франциска ведет себя как преданная и любящая подруга. "А если буря нас в пути?.. " — спрашивает он. И слышит ответ: "Всю бурю под плащ!"
…Плащ. Все меньше остается для Цветаевой в этом понятии театрального, декоративного, внешнего; теперь оно приобретает значение не одежды, а символа Романтики.
Неистовая Франциска безудержна. У Казановы вырывается:
Я вас люблю, Франческа.
Роковые слова произнесены. Но есть рок сильнейший: Старость, отбрасывающая Казанову и Франциску в два разных века. А два века могут встретиться только на мгновение — с последним ударом полночи, — чтобы разойтись навсегда. И Казанова произносит слова, хоть и прошедшие мимо ушей Франциски (не потому ли Цветаева позднее их исключила?), но бесповоротные:
…На перекрестке двух веков
Сошлися стар и млад.
Эй, кони, не жалеть подков!
Мчать на старинный лад!
Что это там? — Где? — Впереди!
И щит: цветок и гроздь.
Харчевня "Счастье". — Осади! —
Я в ней желанный гость.
Седой привратник "Время" бдит.
— Эй, господин, свой вид!
В харчевню "Счастье" вам кредит
Давным-давно закрыт.
— А ради этих юных глаз
Не пустишь? — Не бывать.
Года не вышли. Им у нас
Раненько гостевать!
Туда ж полночный сыч слепой!
Опять должать готов! —
И — наотмашь — меня стопой
Харчевенных счетов!
Но Франциска не желает ничего понимать. Сочетание в ней женской страстности и беспредельной наивности передано в пьесе очень точно и тонко. Она зла на Казанову, что не целует он ее с должным пылом, а в ответ на его вопрос: "Скажи, чего бы ты хотела?" — разражается горячей речью, которая вконец ошеломляет Казанову. Она хотела бы все мыслимое счастье: деньги, роскошь, златокудрого ровесника — князя "ста престолов", который оказался бы влюбленным в нее красавцем-женихом, -
Чтоб над моей фатой
Три сотни фландрских кружевниц
Ослепли… Чтобы ниц —
Народы… И когда мой князь
Взойдет — весь водомет
Шелков, круже'в — все бархата! —
И принца-жениха
В придачу — весь венчальный хлам —
Всё, всё к твоим ногам!
Это — кульминация. Дальше напряжение ослабевает; еще несколько нежных минут — и Франциска, как всякий утомившийся ребенок, начинает засыпать, а Казанова — ее баюкать: "Мой огонь низко-низко… Засыпает Франциска, Засы — пает Франциска…"
С ударом полночи он покидает дворец, поручив спящую Франциску камердинеру Жаку, надев ей на палец кольцо со своей руки и поцеловав в губы со словами: "С новым веком!" — Так завершается "Конец Казановы".
Когда, около пяти лет спустя, Цветаева готовила пьесу к печати, она переменила заглавие на "Феникс", притом все упоминания в тексте о чудесной огненной птице убрала. Ушли намеки, остался глубинный символ Любви, ее никогда не затухающего огня.
В творчестве Цветаевой еще не было крупного произведения, в котором столь ликующе была бы явлена человеческая любовь, любовь не в разладе, а в гармонии "земли" и "неба". В лице юной Франциски Психея и Ева не во вражде, а в союзе. Преданная подруга, страстная возлюбленная, верная сподвижница, ласковая сестра — все это Франциска несет в себе, не рассуждая, не размышляя, не колеблясь, не остывая. Этой лучезарностью и одновременно реалистической достоверностью образа Цветаева несомненно была обязана маленькой женщине с горячим сердцем — Софье Евгеньевне Голлидэй.
…И, думается, еще один образ сопровождал Цветаеву, когда она писала своего Казанову. Образ великого старца Гёте, за плечами которого стояло не только его художественное творчество, но и разностороннейшие интересы, знания и занятия. Химия, медицина, живопись, натурфилософия, хирургия, ботаника — всего не перечислить. Образ человека, до последних дней сохранившего ясность мысли, непримиримость нрава и неутолимость страстей, в семьдесят четыре года полюбившего девятнадцатилетнюю девушку…
"Конец Казановы", как и все цветаевские пьесы, сцены не увидел. Осенью 1921 года, готовя к печати третью картину, — Цветаева сделала запись в черновой тетради:
"Театр не благоприятен для Поэта, и Поэт не благоприятен для Театра. Памятуя это слово поэта из поэтов — Гейне — ни одной секунды не прельщена лицезрением своего Казановы на сцене.
