Лев Федотов - Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А
– Вот именно им я и читала твое письмо, – сказала она. Помнишь, я тебе писала, что они были очень хорошего мнения о нем.
– Значит, они уже знают хоть сколько-нибудь о моем существовании? – спросил я.
– Да. Можно сказать, что они уже немного с тобою знакомы.
– Ну, это очень хорошо, – проговорил я. – Значит, я не буду в их кругу чувствовать себя совершенно чужим? А то ведь это очень неловкое положение.
– Ну, еще бы! Конечно! – согласилась Рая. – Тем более, ты обрати внимание на лицо Бориса Александровича. У него особенные черты! У него какое-то особенное, тонкое лицо с необычайным общим выражением.
Она выразила глубокое сожаление по поводу болезни их друга; он, оказывается, носил в себе тяжелый туберкулез.
Между тем, мы приблизились к высокому дому, часть которого находилась еще в лесах; обойдя его, мы вошли в подъезд, находившийся в углу, между двумя отрогами здания. Поднявшись по неярко освещенной, круговой широкой лестнице, мы очутились перед высокими темневшими дверьми.
– Вот мы и на месте! – сказала Рая.
Нам открыли, и мы очутились в обширном коридоре, в котором около двери мне сразу бросилась в глаза вешалка. Слева у дверей стоял громоздкий сундук. Коридор куда-то вправо заворачивал, и все дальнейшее было скрыто за углом.
Нас встретила вся приветливая семья: сам Борис Александрович – высокий худощавый мужчина, темноволосый, с несколько вытянутым лицом, с тонким прямым носом, с немного выдающимися скулами и с особенными темными глазами, глубоко сидящими в глазницах[69]; его жена, которую звали Вероника, – невысокая блондинка, с чрезвычайно веселыми, с теплым блеском глазами; их дочь – высокая светловолосая девица лет 20-и с лишком; и, наконец, бабушка – низенькая седовласая старушка, которая оказалась чрезвычайно приветливым и добрым человеком.
Из-за угла показался маленький тупоносый глазастый пудель с белоснежной вьющейся поверхностью, который прыгал между нами, завывая на все лады и тоны; рядом с ним выросла громадная фигура чудовищного по величине кота серого цвета с темными полосами, пушистого до предела! Вся эта пара имела весьма оригинальный вид.
Я молча стоял у двери, не зная, что делать, так как моя сестра шумно и весело здоровалась с хозяевами.
– Ну, Лева! Раздевайся! Живо снимай с себя свою хламиду! – сказала она мне. Не успел я придти в себя, как она меня уже представила домочадцам. Уже с первого взгляда на семью Струве я увидел, что Рая была права, предупреждая меня в том, что люди эти достойны похвалы.
– Вот вам наша ладья! – сказала Рая, имея в виду корзину. – Можете ею распоряжаться.
– Откровенно говоря, ведь мы у вас в гостях, а не вы у нас – не забывайте! – сказала хитро Вероника. Тут я увидел на вешалке плакатик, на котором виднелся адрес моих ленинградцев: «Мойка, 95».
– Я даже забыла тебе сказать, – обратилась ко мне моя сестра. – Дело в том, что Новый год мы думали встречать у нас, так что всю провизию почти заготовили мы с Моней; но потом нам пришлось перенести место встречи сюда, но наша провизия и мы как хозяева остаемся в силе. Понятно? Поэтому мы, можно сказать, сегодня полные хозяева этой квартиры. Именно поэтому и адрес наш перелетел сюда.
– Совершенно верно! – смеясь, подтвердил Борис Александрович.
Пройдя по коридору, мы очутились в столовой, освещенной лампой с мощным абажуром. У небольшого обеденного стола стояло множество стульев, у стены находился широкий диван с ярким покрывалом; перед ним висел на стене обширный ковер; дальняя часть комнаты, с занавешенным шторами окном была отделена небольшим шкафом и другой мебелью. За этой так называемой ширмой стоял туалетный стол с зеркалом и небольшой диван.
Владельцы квартиры предложили нам расположиться на широком диване у стола.
Борис Александрович просто и по-дружески разговорился со мною. Отвечая ему, я рассказал, что приехал лишь сегодня днем, что Ленинград мне уже несколько знаком, так как я в нем уже третий раз… Он в свою очередь пояснил мне, что сами они из Италии, музыканты, что он скрипач и виолончелист, и говорил со мною, как близкий друг, и я сразу же почувствовал к ним всем симпатию за их простоту, веселость и радушие. Рае я и раньше еще верил, а теперь и сам твердо удостоверился в достоинствах этих людей.
– А где же твой дорогой Эммануил? – спросила хозяйка у Раи.
– Он скоро освободится и придет! Ну, он вообще точный, как не знаю кто! Он не опоздает, я ручаюсь!
– А наследница ваша сейчас неужели спит? – спросил Борис Александрович.
– Что вы?! – ужаснулась Рая. – Она сейчас у соседей встречает Новый год! Пирует с ними!
– Ага! Следовательно, тоже не отстает от жизни! Это самое главное!
По полу, между тем, отчаянно прыгали знакомые уже мне четвероногие обитатели квартиры, наполняя воздух лаем, мяуканьем и гамом. Было видно, что оба животных находились в крепкой дружественной спайке.
Встреча Нового года совпала, оказывается, у Бориса Александровича с новыми достижениями в искусстве, и по настоятельному и энергичному требованию Раи хозяева дали ей пачку телеграмм с новогодними поздравлениями в достигнутых успехах. Во всех них фигурировал сам Струве.
Время шло, был уже двенадцатый час. Мы все теперь ждали двоих – Моню и Нового года. Первый вскоре явился – он был тут встречен, как закадычный друг; между тем, как для встречи второго усиленно накрывался обеденный стол. Радио было включено, и мы, слушая Москву, не могли прозевать незаметный приход следующей астрономической единицы…
В маленькие бокалы было налито красного цвета вино. И все взяли по одному. По радио уже слышался шум и гудки машин на Красной площади…
– Лева! А ты?! – удивилась Рая, видя, что я и не думаю брать предназначенный для меня сосуд.
– Я не буду, – ответил я, чувствуя себя не слишком бодро.
– Вот так-так! – проговорила хозяйка. – Почему же?
– А я еще ни разу не пил никогда.
– Ну, один раз в жизни подобный грех прощается, – сказал Борис Александрович.
– Для кого-нибудь другого – может быть, но я вообще непьющий, – возразил я.
– Вот орел, а?! – восхищенно сказал Моня.
– Нет, нет! Ради Нового года! – настаивала Рая. – Скорее бери, а то сейчас часы бить начнут!
Я чувствовал себя не в своей тарелке от того, что меня упрашивали (я терпеть этого не могу), и для очистки совести взял злосчастный стаканчик.
– Обязательно нужно! За компанию! – подбадривал меня Борис Александрович. – Ради нас! Ради нас хотя бы!!!
Грянул бой Спасских часов, и мне пришлось волей-неволей… прозвенеть своим сосудом, сталкивая его с сосудами окружавших.
Все осушили свои бокалы на радость своих потомков и за собственное счастье.
Моня, задорно улыбаясь, смотрел на меня.
– Ну! – сказала Рая. – Давай!
– Ну, что же, – сказал я. – Моя миссия на этом оканчивается, это ее предел. – И я поставил непотревоженный бокал на стол.
– Чокнуться – это мало! Нужно было еще и осушить! – смеясь, говорила Вероника.
– Не пей, не пей! – подзадоривал меня Эммануил. – Правильно! Ты их не слушай!
Под звуки Интернационала[70] мы сели за стол, чтобы приступить к трапезе.
– Честное слово! Хорошо, что мы так собрались! – сказала Рая.
– Вот именно! – подтвердила хозяйка. – А то мне уже надоели эти шумные новогодние балы! Крик, гам – и больше ничего! А тут у нас крепкая маленькая компания! Это истинная новогодняя встреча.
Вероника действительно была права.
– Лева так лукаво смотрит на меня, – хитро посмотрев в мою сторону, проговорила она. – Разве я не права?
– Напротив, – ответил я, – все это правильно.
Время было веселое! Весельчак Моня умело поддерживал у нас оптимистическое настроение.
Хитро моргнув мне глазом, он рассказал о моем оперном занятии в дороге. Это доставило всем, видимо, удовлетворение, так как компания вся была очень хорошо знакома с «Аидой».
После чая Рая сказала мне о существовании статьи о музыке Бориса Александровича, и по ее просьбе последний дал мне небольшую, но солидную книгу, где было немало высказываний о Верди и где была напечатана его статья.
В связи с этим Борис Александрович напомнил мне мои письма, где я писал Рае об «Аиде» и которые Рая читала ему; он сказал свое мнение о моих строках, сказав, что в них он чувствовал мое понимание и любовь к этой опере и оперной литературе.
Время было уже позднее – начало второго ночи, и я, устав от дороги, чувствовал себя утомленным и пристрастным ко сну.
Рая заметила это. Все ее поддержали, и мне предложили улечься спать. Я ответил, что еще немножко почитаю.
В это время все расположились у освободившегося от посуды стола и решили убить время за картами. Меня тоже имели в виду.
– Нет, я не играю! – ответил я.
– Вот это я понимаю! – сказала Вероника. – Человек не пьет, в карты не играет! Прямо идеал! Истинный идеал! Честное слово!
