Бембер Гаскойн - Великие Моголы. Потомки Чингисхана и Тамерлана
Беломраморный Тадж Махал и покои императора в Дели и Агре являют собой вершину архитектуры при Моголах, однако то был далеко не единственный архитектурный стиль, употреблявшийся во время правления Шах Джахана. Прекрасные расписные каши, то есть изразцы, которыми, например, облицована на несколько сот ярдов в длину и на довольно значительную высоту наружная стена крепости в Лахоре, представляют собой самое блестящее достижение в этой богатой возможностями области архитектурного оформления. Лахорские изразцы, использованные также при строительстве мечети Вазир-хана, – истинное чудо в развитии искусства при Моголах, и чудо это нередко объясняют сравнительной близостью Пенджаба к Персии; однако лахорские изразцы со своими слонами, птицами и цветами куда ближе по духу изразцам, украшающим наружную стену дворца в Гвалиоре, нежели абстрактным орнаментам персидских мечетей и университетов. В Лахоре находится и Шалимар Баг, наикрасивейший из сохранившихся могольских садов вне пределов Кашмира. В этом саду привлекает внимание использование белого мрамора для постройки павильонов и фонтана, но наиболее примечательна здесь окружающая сад огромная красная стена, разделенная на небольшие и разнообразные декоративные ниши в типичном могольском стиле, введенном при Акбаре для постройки ворот в крепости Агры. В сочетании павильоны и стена делают Шалимар наиболее «архитектурным» могольским парком, органично вписывающимся в общий стиль этого самого богатого в архитектурном отношении могольского правления. Но, несмотря на эти более разнообразные достижения и на то, что еще в домогольскую эпоху мрамор от случая к случаю употреблялся в строительстве как индусских, так и мусульманских зданий, щедрое до расточительности и продуманно элегантное употребление этого материала при Шах Джахане сделало его поистине отличительным архитектурным знаком этого императора. Мрамор символизировал, как, несомненно, и было задумано, богатство его империи – тем более что оно опиралось на потрясающее собрание драгоценных камней.
Терри описывает Шах Джахана как «крупнейшего и богатейшего владельца драгоценных камней во всем обитаемом мире». В этом отношении Шах Джахан далеко превзошел своего отца. Он был настолько увлечен драгоценными камнями, что, как сообщал Манрике, даже когда после пира перед ним появилось двенадцать танцовщиц во всей своей прелести и «в соблазнительных и вызывающих одеждах, при нескромных телодвижениях и позах», он едва взглянул на них и продолжал рассматривать драгоценные камни, преподнесенные ему Асаф-ханом. Для своего вступления на престол он заказал знаменитый павлиний трон, увенчанный балдахином, который поддерживали двенадцать изумрудных столбов; на самой верхушке, по обе стороны дерева, усыпанного изумрудами, алмазами, рубинами и жемчугом, сидели два павлина. В качестве подарка Шах Джахан отправил в священный город Мекку огромный, выложенный драгоценными камнями подсвечник ко гробу пророка. Источники сообщают, что эксперту понадобилось бы не менее четырнадцати лет, чтобы сосчитать и оценить драгоценности, принадлежащие лично Шах Джахану. А сам он, как правило, соглашался выступать в определенных случаях в качестве знатока драгоценных камней и давал каждому камню более точную оценку, нежели профессиональные ювелиры.
Однако и мрамор, и драгоценности были всего лишь показной роскошью. Некий историк времен Аурангзеба с гордостью заявлял, что доходы империи за период между правлениями Акбара и Шах Джахана утроились, но на следующей странице добавляет, видимо не особо вдумываясь в подтекст, что расходы за тот же промежуток времени учетверились. Шах Джахан делал все от него зависящее, чтобы обуздать наиболее заметную форму инфляции – стойкое увеличение количества знатных людей, получающих все более высокие назначения, в то время как с тем же постоянством снижалось количество солдат, которых они обязаны были содержать. Акбар своевременно распознал это зло и избавился от него, назначая знатным людям личное жалованье в дополнение к тем средствам, которые выдавались им на содержание их воинских отрядов, однако во время правления Джахангира реальные и официально указываемые цифры снова стали расходиться. Шах Джахан попытался лечить болезнь тем же средством, что и дед, постановив, что люди знатные не обязаны содержать полный официальный состав войск, но лишь определенную обязательную часть – треть на службе в собственном джагире и четверть на службе в иных местах. Но это лишь временно приостановило болезнь, не излечив ее до конца.
Со времен Акбара империя не намного увеличила свою территорию, и постоянные усилия продвинуться к югу, в Декан, сводились скорее к выкачиванию средств, нежели к чему-то иному: к примеру, во время кампаний 1636 и 1637 годов определенное количество сокровищ было перевезено на север. Стало ясным, что необходимо найти дополнительные источники дохода в пределах самой империи, на принадлежащих ей землях. Шах Джахан и его министры финансов добивались этого не путем увеличения сельскохозяйственной продукции или поощрения торговли, хотя на словах они и превозносили эти идеалы, но ужесточением приемов сбора налогов джагирдарами. Однако требования департамента государственных сборов в сочетании с беззаконным вымогательством все более наглеющих провинциальных правителей и чиновников оказали отрицательное воздействие. В течение всего XVII столетия происходил постоянный отток крестьян из деревень. За исключением высшей знати и одного или двух богатейших купцов, любой, кто смог собрать мало-мальски приличное состояние, считал более безопасным припрятать деньги, нежели рисковать ими, отдавая в руки обаятельных хищников. В экономическом смысле даже павлиний трон Шах Джахана, явно изготовленный ради того, чтобы показывать, а не прятать драгоценные камни, представлял собой в точности ту же форму стагнации, как и припрятанное золото торговцев. Начиная от финансистов Древнего Рима и кончая современными туристами, немеющими при виде золотых браслетов на ногах даже у людей самых низших классов, наблюдатели Индии неизменно выражали изумление по поводу того, как стекались драгоценные металлы в эту страну и употреблялись практически везде, а в некоторых случаях их буквально зарывали в землю. И эта стагнация роскоши никогда не была столь очевидной, как во время правления Шах Джахана. В то время как империя Великих Моголов, казалось, достигла наивысшего великолепия, расцвет ее уже миновал.
Вновь обострились отношения между религиозными сектами, вероятно неизбежные в стране, где религиозное меньшинство столь долго управляло религиозным большинством. Шах Джахан был на три четверти индусом – его мать и бабушка были раджпутскими царевнами, таким образом, из четверых его прародителей только свободомыслящий Акбар являлся по рождению мусульманином, но, в отличие от отца и деда, сам он не женился на индусках. Его мать Манмати, или Джогат Гозавини, скончалась в 1619 году. Стало быть, как император он не испытывал в своей жизни личного индуистского влияния. После смерти его жены-шиитки Мумтаз Махал ортодоксальные сунниты, особенно из числа улемов, которые столь негодовали по поводу религиозного эклектизма двух предыдущих правлений, наконец-то заполучили императора, полностью их устраивающего. Влияние ортодоксальной мусульманской иерархии при дворе усилилось до такой степени, что, коротко говоря, Шах Джахану стало выгодно в политическом отношении встать на сторону этих ортодоксов, тем более что врожденная суровость его нрава позволяет предположить, что это соответствовало его собственным наклонностям. Два его ранних указа, продиктованные религиозными соображениями, в частности, носили самоотверженный характер. Он запретил введенный его отцом для придворных обычай носить миниатюрный портрет императора на тюрбанах и отменил существовавшее при Акбаре и Джахангире обыкновение приветствовать императора, опускаясь на колени и касаясь пола лбом, как это делают молящиеся, ибо это отдавало обожествлением повелителя. Его сын Аурангзеб пошел в этом направлении еще дальше, отменив утреннее появление императора на джхароке.
В 1632 году Шах Джахан предпринял еще более агрессивный ортодоксальный шаг, приказав разрушить все вновь построенные индуистские храмы по всей империи. Огромное множество храмов и было уничтожено, особенно в Бенаресе, и император сопроводил это запретом строить храмы в дальнейшем; долголетняя традиция мусульманского правопорядка, установленная, однако, не самим Мухаммедом, указывала, что дхимми, или иноверные, могут пользоваться существующими местами поклонения, но не возводить для этого новые здания. Впрочем, поздние годы этого правления оказались скорее менее, чем более репрессивными. Шах Джахан любил индийскую музыку и поэзию и покровительствовал им – его правление поистине стало золотым веком для литературы на хинди[51] – и даже выражал строгое неодобрение своему рьяно ортодоксальному сыну Аурангзебу за проведение им антииндуистской политики. Возможно, что стареющий император все более вдохновлялся идеями своего старшего и любимого сына Дары Шукоха, любителя искусств и последователя религиозного эклектизма Акбара и Джахангира; Дара Шукох прилежно изучал мистическую философию Индии, сам перевел на персидский язык Упанишады[52] и приближался в собственных верованиях к пантеизму, что, естественно, ужасало ортодоксальных мусульман. Он даже подарил металлическую ограду значительному индуистскому храму, построенному Вир Сингхом Део в Матхуре. Приказ 1632 года об уничтожении храмов был, таким образом, некой аномалией в правление Шах Джахана. Но он оказался, особенно в сопоставлении с порицаемыми деяниями Аурангзеба, грозным предвестием будущего.