Дэвид Хоффман - Шпион на миллиард долларов. История самой дерзкой операции американских спецслужб в Советском Союзе
Предложение поступило в тот момент, когда появились новые донесения о возможном советском вторжении в Польшу. В ЦРУ были очень встревожены тем, что кризис в Польше может привести к разрыву советско-американских отношений и, возможно, к срочному закрытию московской резидентуры. Как они тогда будут поддерживать контакт с Толкачевым? В штаб-квартире настаивали, чтобы резидентура думала наперед и подготовилась к такому развитию. Гербер был уверен, что до разрыва отношений дело не дойдет, но не мог игнорировать настойчивые послания из Лэнгли.
Гербер глубоко сомневался в пользе нового устройства, как прежде сомневался в “Дискусе”. Вся операция вокруг Толкачева “выстраивается на долгую перспективу”, настаивал он в телеграмме Хэтэуэю. Уже существует график встреч на следующие 15 месяцев, и этого более чем достаточно, даже учитывая рост напряженности или плотность наблюдения. Толкачев предоставляет информацию, имеющую “долгосрочное значение для нашего правительства, это не оперативные разведданные”. Гербер твердо заявлял: “Хотя мы не можем прогнозировать, что способность резидентуры функционировать здесь не будет прервана более чем на год, мы не видим ничего, указывающего на то, что вторжение в Польшу приведет к разрыву дипломатических отношений с Советским Союзом”{218}.
Внутри Гербер кипел. У него были хорошие личные контакты в Москве, он разговаривал с польским дипломатом. Он был уверен, что СССР не станет вторгаться в Польшу. Но штаб-квартира заставляла его сделать хоть что-то. Поэтому 24 июня в резидентуре были составлены план действий в чрезвычайной ситуации и письмо для Толкачева, которое в этом случае следовало ему передать. Предполагалось снабдить его также новым устройством связи.
Два дня спустя штаб-квартира предложила серьезные изменения. Новое устройство вызывало там такой энтузиазм, что Толкачеву было рекомендовано вернуть “Дискус” и использовать спутниковую связь для всех коммуникаций в промежутке между личными встречами, “невзирая на то, останется ли резидентура в Москве или закроется”.
Вообще-то, Толкачев за все время ни разу “Дискусом” не воспользовался. И даже никогда не сигнализировал о таком намерении{219}. Гербер и Ролф тут же отправили в штаб-квартиру энергичный протест. Они повторили, что не считают высылку резидентуры вероятным событием. И у них есть “серьезные сомнения” по поводу использования нового спутникового устройства для всех коммуникаций; начать хотя бы с того, что еще ни одного успешного испытания в Москве не было. Две попытки провалились. Кроме того, указывали они, не так просто забрать “Дискус” назад. Они не могут просто взять и позвонить Толкачеву домой и попросить его принести устройство на встречу! Гербер и Ролф испытывали раздражение. Они писали, что Толкачев так поступает, вероятно, потому, что точно следует их инструкции — использовать “Дискус” только в чрезвычайных обстоятельствах. Толкачев — “разумный и изобретательный человек, который способен оценить риск, проистекающий из частых контактов и излишней операционной активности”, — писали они. Он проявляет осторожность. Вскоре, впрочем, энтузиазм по поводу нового устройства увял так же внезапно, как возник: система не прошла и следующие испытания. Из резидентуры сообщили в главное управление, что они “с меньшим оптимизмом” смотрят на пригодность устройства для Толкачева. Надо думать, что не в последнюю очередь потому, что оно, похоже, вообще не работало{220}.
Когда в штаб-квартире проявили 55 катушек пленки, которые Толкачев отдал Ролфу в парке, 6 из них оказались пустыми. Возможно, возник какой-то сбой. Ролф не хотел беспокоить этим Толкачева, но наметил на следующей встрече выдать ему новый фотоаппарат Pentax{221}. На остальных кассетах ЦРУ обнаружило абсолютно новые, драгоценные сведения, сокровища из советских тайников. На 7 из них описывалась совершенно секретная ракета класса “земля — воздух” под кодовым названием “Штора”, которая “не могла быть обнаружена самолетом-мишенью” благодаря “передовой и сложной защите от помех и надежным эксплуатационным процедурам”. На других пленках были документы по компьютерной логике для систем радиолокации. Так ЦРУ получило доступ к секретным техническим отчетам, составленным в институте Толкачева в 1978, 1979 и 1980 годах, что позволило американцам правильно оценивать состояние советских высокотехнологичных военных разработок{222}.
Шпион, принесший миллиарды, снова продемонстрировал, на что способен.
Штаб-квартира ЦРУ направила в московскую резидентуру пару немецких стереонаушников, каталоги стереосистем и альбомы групп Элиса Купера, Nazareth и Uriah Heep.
Глава 13
Тени прошлого
Родные и друзья называли его Адик. У него были серые глаза, широкий лоб и густые каштановые волосы, а переносица искривлена из-за несчастного случая во время игры в хоккей в детстве. Ростом он был примерно метр шестьдесят семь. Тем, кто его знал, Толкачев казался тихим парнем. Он любил ковыряться в электронике, с удовольствием что-то мастерил, работал паяльником и рубанком, мог починить радио или сколотить раму для парника. При этом он был очень замкнутым человеком — настолько, что никогда не рассказывал сыну о своей работе и не приводил его в институт.
Но изнутри его грызло беспокойство. Его преследовали мысли о страданиях его семьи в мрачный период советской истории, и он хотел мести{223}.
В 1981 году Толкачеву было пятьдесят четыре года. Он страдал гипертонией и старался заниматься своим здоровьем: весной, летом и осенью бегал, а зимой ходил на лыжах. Выпивал он редко. Согласно его письмам, составленным для ЦРУ, вставал он обычно до рассвета, особенно во время долгой зимы. Каждый второй рабочий день он выбирался из кровати в пять утра и выходил на уличную пробежку, если на улице не было дождя или сильного мороза. Обычно он спускался на главном лифте на первый этаж и распахивал тяжелую дверь, выходящую на сквер на площади Восстания, в чьем названии были увековечены бунты против русского царя и Октябрьская революция. День за днем он бегал по одному и тому же маршруту: сперва через сквер к Садовому кольцу, потом направо, в сторону посольства США, мимо милицейских будок у посольства, затем еще раз направо, по переулку и мимо того места, где три года назад у стен маленького православного храма он вручил письмо Хэтэуэю{224}. Толкачев хорошо знал эти улицы — он без устали ходил и пробегал по ним несколько лет в поисках автомобилей с номерами, принадлежавшими американскому посольству, надеясь просунуть записку в приоткрытое окно.
В письме ЦРУ Толкачев описал себя как “жаворонка”. “Вы, вероятно, знаете, — писал он, — что людей иногда делят на два типа личности: “жаворонки” и “совы”. У первых нет проблем с тем, чтобы встать утром, но с наступлением вечера их клонит в сон. У вторых все наоборот. Я принадлежу к “жаворонкам”, моя жена и сын — к “совам”.
После пробежки, писал Толкачев, он обычно будил жену и сына и готовил им завтрак. Наташа, полная женщина, работавшая в отделе антенн того же института, часто уходила на работу раньше Толкачева, чтобы успеть на автобус. Толкачев же любил идти до работы пешком, через проходные дворы.
Их сын быстро рос и был уже на двенадцать сантиметров выше отца. Олег не был бунтующим подростком, его интересы лежали скорее в той же области, что и у матери: искусство, культура, музыка и дизайн, — в отличие от отца, который увлекался электроникой и инженерным делом. Олег ходил в спецшколу с углубленным изучением английского. Он уже читал Киплинга и Азимова и запоем слушал западную рок-музыку. Адику нравилась музыка сына, хотя английские тексты он понимал совсем плохо. Сам он любил джаз, который в советские времена считался подозрительной музыкой.
Адик пытался преодолевать поколенческий барьер между собой и сыном. Зимой они вместе бегали на лыжах, а летом семья часто ходила в турпоходы по стране. Как-то раз они отправились на Балтийское море, на следующий год — на озеро Валдай. Толкачев не мог получить разрешения на поездки за границу, потому что у него был допуск к секретным сведениям. “Я всегда езжу с женой и сыном, — рассказывал Толкачев ЦРУ о том, как проводит отпуск. — Мы обычно останавливаемся где-нибудь в лесу у реки или озера “дикарями”, то есть живем в палатке, готовим на костре и т. д. В этом году мы тоже планируем турпоход с палаткой и рюкзаками”. Он писал: “Я считаю, что привязан к семье так же, как это вообще свойственно людям”.
Высотка, где жил Толкачев, была внушительным зданием: 24-этажная главная башня со шпилем и два 18-этажных крыла по бокам от нее. В свое время в доме жили Михаил Громов, поставивший мировой рекорд при перелете через Северный полюс, Георгий Лобов, заслуженный летчик-истребитель, воевавший во Второй мировой и корейской войнах, а также ас Сергей Анохин, заслуживший известность новаторскими авиа испытаниями — так, при пикировании на МиГ-15 он достиг сверхзвуковой скорости. Там же жили генеральный конструктор советских ракетных двигателей Валентин Глушко и Василий Мишин, руководивший советской программой (в конечном итоге провальной) создания ракет для полетов к Луне. Это была элита советской авиации и ракетной отрасли{225}. Но Толкачев был одиночкой. Когда-то он общался с сотрудниками в своей лаборатории, но теперь, как он рассказывал ЦРУ, “вероятно, из-за возраста все эти дружеские разговоры начали меня утомлять, и я практически прекратил общение”. Он писал: “За последние десять-пятнадцать лет число моих личных друзей резко сократилось. Они никуда не делись… но мои контакты с ними стали совсем редкими и случайными”.
