Василий Стенькин - Без вести...
На обратном пути съехали с дороги и остановились около кустов жасмина. Леон достал трубку и стал набивать душистым табаком.
— Не могу курить в машине: весь аромат пропадает.
Выпустив сизое облачко дыма, сказал вдруг с каким-то вызовом:
— Я не понимаю нынешних русских. Страна, отвергнувшая всякие формы угнетения, берет на себя обязанности мирового полицейского... Ты не понимаешь? Я имею в виду подавление венгерской революции... Как это можно увязать с теми лозунгами, о которых трубят коммунисты?
— Все дело в том, мистер Хитт, что там была не революция, а мятеж, организованный темными силами извне. За несколько месяцев до того, как мир услышал о событиях в Венгрии, мне предлагали принять в них участие. И знаете, кто предлагал мне это? Американский офицер. А было это в Западной Германии.
— Что ж, факт убедительный. Но все-таки мне думается, что диктаторские режимы Восточной Европы держатся на русских штыках.
— Вот это... Позвольте наедине обращаться по имени и отчеству, по-нашему? Вот это, Леонтий Архипович, настоящая злонамеренная пропаганда.
Дальше они ехали молча. И лишь когда вдалеке показались знакомые кипарисы, а машина покатилась по мягкой проселочной дороге, Хитт ослабил внимание и обернулся к Каргапольцеву.
— Ну, а как жили перед войной на Руси?
— Неплохо жили: все необходимое было и цены не очень высокие. Жили и радовались.
— Не так, как при царе-батюшке? — и не дожидаясь ответа, добавил: — Ой, плохо жилось на Руси. Мне запомнилась одна такая штука. — Леон весело рассмеялся. — Учительница читает в классе рассказ и вдруг спрашивает: ребята, вы знаете, что такое полотенце? Никто не отвечает. Тогда учительница поднимает одного мальчика.
— Ваня, объясни, что такое полотенце?
— Не знаю.
— Хорошо. Папа чем утирается?
— Рукавом.
— А мама?
— Подолом.
— А ты чем?
— Я сам высыхаю.
Успокоившись от смеха, заметил уже совершенно серьезно:
— А ведь в этой шутке — сама правда. Очень плохо жили. И я рад, если русскому мужику хоть чуточку полегчало.
Элла в яркой блузке и темно-зеленых брюках неслышно появилась возле автомашины.
— Хелло, мистеры!
— Здравствуй, доченька. Все хорошо?
— Абсолютно.
Иннокентий первый раз видел Эллу в таком наряде, смутился, подхватил два пакета и поспешил в склад.
Пообедав, Элла ушла к свинарникам, а Леон и Иннокентий занялись сеялкой. Трактор был подготовлен еще на прошлой неделе.
После семнадцатилетнего перерыва Каргапольцев снова встретился с землей. Сознание того, что его руками будет взращен урожай, наполняло истосковавшуюся душу гордостью и радостью. И на какое-то время он почувствовал себя человеком, нужным другим людям.
Кажется, совсем недавно земля была голой, лишь столбы пыли носились здесь наперегонки. И вот уже она ощетинилась всходами.
Хитт уехал по делам в Сан-Франциско, оставив на попечение Иннокентия и Эллы без малого полтысячи свиней и больше двух тысяч кур, выведенных на летние выгулы.
Управившись со своей работой, Каргапольцев помогал Элле перегонять птицу на другой участок. Запыленная и раскрасневшаяся, Элла встретила его громким смехом.
— Вот глупые: я им добра желаю, а они разбегаются!
Веселое возбуждение захватило и Иннокентия. Широко растопырив ноги и руки, они наступали на кур, тесня их к той стороне, где были сняты проволочные сетки, отгораживающие участок от соседнего.
Когда все утихло и сетки вновь были поставлены на свое место, Элла выпрямилась и вытерла со лба пот.
— Ну как, Иннокентий, не собираешься бежать с нашей каторги?
— Пока вроде нет.
— Нравится?
— Около земли мне всегда нравится.
— А около нас? — Элла лукаво прищурила глаза и пристально посмотрела на Иннокентия.
— Еще больше, — ответил он, не отводя взгляда.
— По совести?
— Конечно.
— А в Россию не тянет?
Это был самый больной вопрос для Каргапольцева.
— Разреши, Элла, ответить в другой раз.
Некоторое время шли молча. И, очевидно, чтобы прервать неловкое молчание, Элла спросила:
— А в институте трудно учиться? Мне очень хотелось в университет. Стать журналисткой или актрисой. Но это так дорого стоит. Пожалуй, не меньше десяти тысяч долларов, всей фермы не хватит... Ты сколько заплатил за институт?
— Нисколько. Наоборот, мне платили.
— Кто?
— Государство.
— За что?
— За то, что учился, мне платили государственную стипендию.
Элла смотрела на него непонимающими глазами.
— А ты, Элла, сколько училась?
— Я двенадцать лет. Окончила среднюю школу с фермерским уклоном. Нас научили управлять теми машинами, — Элла кивнула в сторону сарая, где стояли машины, — ходить за скотом и птицей... А еще учили, как стать умелой хозяйкой, хорошей женой...
К обеду Элла приготовила салат, такую хитрую комбинацию из свежих и маринованных овощей, фруктов, зелени и нивесть из каких приправ.
Какая женщина не испытывает восторга, если ее способности замечены и оценены? Даже скупая похвала Каргапольцева привела Эллу в состояние веселого возбуждения. Она безумолку щебетала и смеялась.
— Хочешь послушать, какую штуку мы сотворили в прошлом году?
Элла отложила вилку, отбросила со лба прядь волос.
— Перед президентскими выборами я, моя школьная подружка Дебби и ее муж Эдвард решили изучать отношение американцев к идеям Линкольна. Отпечатали листовку и стали собирать подписи. Содержание ее... Один момент, сейчас принесу...
Элла убежала в свою комнату, вернулась со свернутым листком.
— Вот, пожалуйста... «Мы будем бороться за свободу и с рабством до тех пор, пока конституция нашей страны сохраняет свободное слово и пока не добьемся, чтобы по всей большой стране под лучами солнца и под падающим на нее дождем выходил на свой труд только свободный человек». Ладно. Вышли на улицу, останавливали прохожих, просили подписать листовку. И знаешь, что получали в ответ?
— Что?
— «Советская пропаганда», «Русская прокламация». А ведь это слова нашего великого Авраама, он их ровно сто лет назад произнес. Ну, что ты на это скажешь?
— Что скажу? — переспросил Иннокентий. — А то, что Америка шагнула далеко назад от идеалов Линкольна. Даже от тех, которыми жила в минувшей войне. Я не ошибся?
— Это совсем неожиданный вывод. Мы думали не так. Мы думали: новое время — новые идеи. — Она беспомощно посмотрела на Иннокентия. — Знаешь, оставим это до папы. Он любит такие разговоры.
А Хитт в это самое время оживленно беседовал с хозяином «Веселого улья». Безвременно погибшая Делла приходилась двоюродной сестрой хозяину отеля Роберту Сомлеру. Роберт оптом скупал у Леона почти всю птицу, а так же немалую часть свинины. Они были не просто партнерами-коммерсантами, но и друзьями, друзьями-родственниками.
Когда все расчеты были сверены, Сомлер спросил:
— Что будешь?
— Хорошего вина.
Раскупоривая бутылку, как бы между прочим произнес:
— Везет же тебе, Лео, это я о Кенти.
— Порядочный парень. Спасибо тебе, Боб.
— Я долго наблюдал за ним, присматривался, а потом понял: это то, что тебе нужно. Сильный, здоровый, честный... Да, Лео, — мистер Сомлер круто повернул направление разговора, — а что ты можешь сказать о его взглядах?
— По-моему, предан России, и ее новому строю.
— Почему же он не возвращается в свою Россию?
— Видишь ли, Боб, Иннокентий честен, он больно переживает свою связь с фашистами... Не знаю, что за связь, он, видимо, не договаривает... В общем, боится взглянуть в глаза, как он говорит, «честным советским людям».
— Понятно, — Сомлер наполнил фужеры и продолжал: — А как ты думаешь, Лео, если эту болячку расперчить, откажется он от мысли вернуться домой?
— Возможно, возможно. Впрочем, не знаю... Не берусь судить. А собственно, что ты, Боб, прицепился ко мне с расспросами?
— Могу, Лео, открыть тебе секрет. Один весьма известный человек, господин Керстен...
Заметив улыбку Хитта, Сомлер рассердился.
— Не веришь? Господин Керстен много лет заседал в конгрессе.
— Возможно, возможно. Продолжай, не горячись.
— Так вот, господин Керстен направил «меморандум» в конгресс. Рекомендует создать специальные партизанские части из тех, кто бежал из стран, контролируемых Советами.
— Это что-то новое.
— Именно, новое. Если таких людей хорошо обучить, они легко могут просочиться за железный занавес и... — Роберт запнулся, очевидно, подумал: стоит ли заканчивать.
Леон подзадорил:
— Смотрю, Боб, ты стал опасаться меня.
— Просочиться, жечь, взрывать, сеять панику... и убивать, если надо...
— Понятно. Но причем здесь ты, я и Иннокентий?
— Лео, ты становишься совсем недогадливым. Если твоего Кенти сбить на эту дорогу, заинтересовать, он стал бы самым подходящим человеком для такого дела. Понимаешь: партизанские части за железным занавесом!
![Василий Стенькин - Рассказы чекиста Лаврова [Главы из повести]](/uploads/posts/books/45116/45116.jpg)
