Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ
В результате такой учебы казаки и ковбои стали большими друзьями, но американцам очень уж не нравилась жизнь в Советском Союзе и, накануне коллективизации, они собрались ехать на родину. Прощаясь с терцами, они с грубоватой ласковостью похлопывали их по спинам и приглашали вместе ехать в Америку. Казаки хмурились и отрицательно качали головами.
— Не пустят нас туда! Сами видите, какая тут власть.
— Да и землю родную нам покудова бросать не приходится. Мы еще ей пригодимся.
— Может после когда в гости к вам приедем.
— 0-кэй, — согласились ковбои, — будем ждать.
— 0-кэй, — простился с ними Тихон Гриневсков чужим словом, и добавил свои, идущие от сердца:
— Счастливый вам путь, кунаки, да Божья помощь.
Американцы уехали, но след их в совхозе остался. Шестерых терцев, которых они обучали, и Тихона Ефимовича казаки стали называть "сальскими ковбоями"…
Весной 1930 года по северо-кавказским степям прокатились первые волны коллективизации. Здесь она проводилась советской властью с особенной жестокостью, с массовыми расстрелами и убийствами на допросах, потому что коренное население, состоявшее в основном из русских и калмыцких скотоводов, упорно ей сопротивлялось.
Людей, работавших в коневодческих совхозах, коллективизация, собственно, не затронула; большинство совхозников составляли бессемейные и не имеющие личного хозяйства казаки и калмыки. Однако, видя жестокость и насилия коллективизаторов, они не могли оставаться равнодушными к ним. Власть ругали открыто, а в нескольких совхозах даже избили коммунистов. Частыми стали случаи помощи со стороны рабочих совхозов скотоводам, сопротивлявшимся выселению из степей, местами доходившие до рукопашных схваток с коллективизаторами. По ночам в степях иногда раздавались выстрелы, а утром там находили трупы подстреленных чекистов и активистов коллективизации.
Местные власти старались изо всех сил, но безуспешно, прекратить антисоветские выступления двумя испытанными средствами: пропагандой и репрессиями. Вечерами, после работы, в совхозах проводились беседы и доклады о коллективизации, а ночью арестовывались особенно сочувствующие ее жертвам.
На один из таких докладов в совхозном клубе Тихон Гриневсков и его шестеро "сальских ковбоев" приехали верхами, прямо из степи, на только что объезженных ими лошадях. Всадники соскочили с лошадей и, не расседлав их, вошли в клуб. Несколько минут они, стоя в дверях, слушали, а затем Тихон Ефимович раскатистым басом оборвал докладчика:
— Погодь трошки! Дай зараз я скажу! И обратился к переполненному людьми залу:
— Вам, станишники и протчие, советская брехня про коллективщиков еще не опротивела? Долго глядеть будете, как власть хлеборобу да скотоводу на глотку наступает? Вам то по нраву? А вот у нас семерых, от всего этого, в грудях души наизнанку вывертаются. Такую власть, с ее коллективщиками вместях, надобно бить до последнего ихнего издыхания. Мы семеро и пойдем нынче ее бить. Объявляем ей войну! И всем, тут собравшимся, то же самое сделать советуем.
Секретарь партийного комитета вскочил из-за стола президиума с криком:
— Эй, там у двери! Задержите этого кулацкого агитатора!
Казак-великан погрозил ему нагайкой:
— Вот я те задержу! А ну, сунься! Потом медленно и спокойно вышел из клуба, бросив через плечо своим спутникам:
— Поехали, кунаки!
За окнами клуба дробно затопали копыта и высыпавшая из его дверей на улицу толпа едва успела разглядеть лишь семь фигур всадников, быстро уменьшавшихся на залитой серебром луны степной равнине. На секунду превратившись в точки, они исчезли совсем.
Преследовать их не имело смысла; они были уже далеко от совхоза. Да и вряд-ли среди совхозников нашлись бы добровольные преследователи, кроме нескольких коммунистов, но последние по ночам не решались выезжать в степь.
В ту же ночь из совхоза сбежали еще четверо казаков и два калмыка…
Через неделю по Сальским, Калмыцким и Астраханским степям разнеслись слухи о партизанском отряде "сальских ковбоев", воюющих против советской власти. Народная молва сократила фамилию их атамана и назвала его Тихон Гринь.
Отряд "сальских ковбоев", обычно по ночам, но иногда и днем, нападал на отделения ГПУ и милиции в селах и на сельсоветы, превращенные коллективизатора-ми в свои штабы, грабил кооперативные лавки, угонял табуны совхозных лошадей, останавливал на дорогах автомобили с коммунистами и транспорты, вывозящие из степей зерно и скот. Захваченные в этих набегах продовольствие и деньги партизаны раздавали разоренным советской властью, но еще не выселенным степнякам, оставляя себе лишь то, что требовалось для прокормления отряда. С присылаемыми для его "ликвидации" эскадронами ГПУ отряд вступал в бой, а от превосходящих сил противника укрывался в густых камышах степных рек и устья Волги.
Тихон Гринь в бою не давал врагам пощады и требовал, чтобы все его партизаны поступали так же. Перед каждым боем или набегом напоминал им:
— Помните, кунаки: гепеушников да коллективщиков рубить на капусту!..
К захваченным в боях и набегах пленным партизаны применяли старинный северо-кавказский обычай… Пленному развязывали руки и говорили:
— Выбери себе оружие: шашку, кинжал или револьвер. Будешь биться один-на-один.
Отказывающихся от поединка рубили на месте, а побеждавших в нем пленных отпускали. Впрочем, таких победителей, за шесть лет существования отряда, набралось лишь семеро. Партизаны, в подавляющем большинстве случаев, владели оружием лучше, чем всадники ГПУ и коллективизаторы.
Советская власть назначила награду в 5.000 рублей за голову Тихона Гриня, а затем повысила ее до десяти тысяч. За головы каждого из его партизан также были обещаны денежные награды. Не только помогающие, но даже сочувствующие "сальским ковбоям", или только разговаривающие о них арестовывались.
Например, моего знакомого, репортера ростовской газеты "Молот" арестовали за то, что он в разговоре с приятелями насмешливо выразился о Тихоне Грине:
— Этот казачишка хочет прославиться, как степной Робин Гуд. В герои лезет.
В словах репортера энкаведисты усмотрели не насмешку, но "антисоветское восхваление кулацкого бандита".
Высмеивая атамана "сальских ковбоев", репортер "Молота" был неправ. Тихон Гринь славы не искал и в герои не лез, а выступил, как защитник преследуемых советской властью степняков и как мститель за них, степняки поддерживали и укрывали "ковбоев", помогали им, когда это было необходимо и снабжали отряд информацией о передвижениях в степях войск ГПУ, Обещания наград за головы степных партизан и репрессии сочувствующих им ничего не дали советской власти. Ни одного предателя в степях не нашлось. Отряд Тихона Гриня был единственной защитой и надеждой степняков; его партизаны были своими и дорогими людьми для них.
Несмотря на потери в схватках с чекистами, численность отряда постепенно увеличивалась. К 1935 году в нем было 52 человека. Пополнялся он раскулаченными земледельцами и скотоводами, дезертирующими из армии красноармейцами, колхозниками, которым осточертело "коллективное хозяйство" и беглецами из крестьянских "спецпоселков", созданных ГПУ на северо-востоке Северного Кавказа, в районе прилегающем к селу Дивному.
Действия отряда "сальских ковбоев" на целых два года задержали коллективизацию в степях. Она была завершена лишь в 1934 году. В это же время советская власть решила "заняться вплотную кулацким бандитом Гринем". В степи были посланы два полка НКВД с заданием:
"Окружить и ликвидировать банду!"
Операции по окружению продолжались более года. Много раз выскальзывал отряд из кольца войск, с боями прорывая его, но долго воевать пятидесяти партизанам против двух полков было невозможно. Враги подавляли их своей массой и отряд начал таять в боях.
За год до этого северо-кавказские абреки предложили Тихону Ефимовичу объединиться с ними и уйти из степей в горы. Атаман тогда ответил им:
— Супротив большевиков в горах воевать кажный сумеет. А мы их тут, в степи бьем и бить будем.
Теперь же он сам решил увести в горы отряд, в котором осталось лишь 15 бойцов. Но было поздно: путь в горы загородили войска НКВД. Несколько раз пытался отряд прорваться к горам, но его отбрасывали обратно и, наконец, прижали к берегу Волги. Там, в прибрежных камышах и произошел последний бой между "сальскими ковбоями" и энкаведистами. Тихон Гринь и еще четверо казаков были ранены и захвачены в плен, а остальные — убиты. Раненых вылечили и посадили в главную тюрьму столицы Калмыкии — города Элисты.
Первая тюремная камера, в которую попали Тихон Гринь и четверо его "ковбоев", находилась под тиранической, издевательской и грабительской властью урок. Их было только тринадцать, но им беспрекословно подчинялись более сотни заключенных.
