Лев Федотов - Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А
Послышался лязг колес, звон металла, в лицо ударил морозный воздух… поезд остановился!
Понятно, нас всех здорово-таки дернуло, но дело обошлось без несчастных случаев. Я вынул платок и за неимением щетки почистил себе зубы. Это был мой «утренний туалет». Толпа двинулась, и я медленно стал приближаться к выходу. Я горел нетерпением скорее увидеть ленинградский перрон, вокзал под названием «Московский» и вообще покинуть этот жаркий и душный вагон, успевший мне уже надоесть. Наконец, очутившись на площадке, я увидел покрытую снегом крышу соседней платформы и стеклянную стену. По перрону сновали толпы встречающих; слышались крик, смех и восклицания. Да! Это уже была не Москва; это был другой город! И платформы, и вокзал, и составы – были не московские.
Скажу откровенно, я надеялся найти в толпе Раю и Моню. Ведь они могли ждать меня сегодня и на «авось» – сходить на вокзал! Спускаясь с лестницы на платформу, я еще сверху быстрым взглядом окинул всю кипевшую толпу, но знакомых лиц я не увидал. Не переставая незаметно пристально осматривать встречную волну людей, я, не торопясь, направился со всеми к выходу в город, ступая галошами по растоптанному снегу. Погода была прекрасной. Небо было устлано равномерно ослепительно белыми тучами, а воздух был ясен, чист и морозен. Над головами кружились редкие снежинки. Я как-то странно чувствовал себя: ведь я был совершенно один здесь, в незнакомой толпе, в не своем городе… Проходя через огромный зал на улицу, я смотрел кругом и видел все не московское, непривычное для меня, хотя я в Ленинграде сейчас не в первый раз. Кругом суетились носильщики и служащие с красными повязками, и их вид также говорил мне, что это не Москва.
Находясь в поезде, я думал, что все же не увижу никогда ленинградского вокзала; ну, а теперь он был передо мною. Даже, несмотря на это, я не мог себе представить, что я вдруг да увижу Казанский или Исаакиевский соборы или хотя бы Зимний.
Я вышел на свежий воздух: передо мною раскинулась вокзальная площадь, по которой сновали дребезжащие, маленькие, квадратные трамвайчики с красивыми стенками и неровными, чередующимися по величине оконцами. Их вид меня прямо умилил! Как давно я не видел этих игрушечных ленинградских трамваев! Кругом гудели автомобили, шумели прохожие, и все это было придавлено призрачной снежной пеленой, опускающейся медленно на землю.
Вокруг площади стояли невысокие светлые домишки с покатыми крышами, покрытыми толстым снегом. Через площадь, на углу с Невским проспектом, высилась небольшая церквушка, особенно врезавшаяся мне в память. Ее пузатый купол белел от снежного покрова. Ну, разве это не прекрасная картина?! Да… это была не Москва!
Я вытащил открытку и, приложив ее к стене вокзала, написал быстро карандашом: «Приехал благополучно. Сейчас двинусь по городу!» Я опустил ее в ящик, висевший тут же, и оглядел еще раз площадь. На ней кое-где виднелись свирепые ленинградские милиционеры. Я помнил наказ нашего Моньки, чтобы я переходил улицы в Ленинграде только, где есть указатели, иначе тебя тут же сцапают всевидящие и жестоко бессердечные милицейские, которые, помимо шкуры, сдирают еще рублей 25 или 50.
Памятника Александру III-ьему я не увидал: на его месте простиралось пустое место[62]. Так и есть – это «произведение искусства» предали забвению!
Ревностно обходя всю площадь, я двинулся влево от вокзала к началу Невского проспекта. Прямо передо мною промчался ленинградский трамвай американского вида, коричневого цвета с очень длинными вагонами и квадратными окнами. Завернув за угол, я увидел прославленный и долгожданный проспект. Находясь сейчас на одном его конце, я в ясную погоду мог бы видеть другой его конец, т. е. Золотой шпиль Адмиралтейства. Он был прям, как линейка, и дома по обеим сторонам симметрично уходили вдаль, теряясь в снежном дыму и представляя собой превосходное перспективное зрелище.
Все – и дома, и воздух, обжигающий, и морозный, и люди – все было мне ново, даже чуждо. Именно воздух был для меня также нов, ибо это был не московский…
Проспект был люден: кругом спешили по своим делам взрослые, хозяйки выходили из магазинов с полными кошелками, ребята куда-то мчались. То и дело проносились ленинградские трамвайчики, на которые я смотрел с широко открытыми глазами, ревели автобусы, оставляющие дымный лазурный след – жизнь кипела!
Я чувствовал себя на улице, как в чужом доме – мне казалось, что прохожие, подразумевая во мне приезжего, кидали на меня удивленные или пристальные взгляды. Я, конечно, не старался играть роль дурака и не шел по тротуару, поминутно оглядываясь и разинув рот, глядя на окружавшие меня дома; я шел привычным быстрым шагом, крепко сжимая в руке чемоданчик, внешне спокойный, но внутри настороженный и представлявший себе, как именно я встречусь с Раей, Моней и их малышкой. Я желал ускорить этот момент, но одновременно почему-то и опасался его.
Шел я долго, но, наконец, предо мною предстали убранные в снега конные фигуры на Аничковом мосту[63]. Фонтанка была под тонким льдом, сквозь который кое-где была видна темневшая вода. Я не задерживался на мосту и, оглядев быстро чугунные изваяния коней, двинулся дальше вдоль длинного, но низкого бывшего Аничкова дворца с зелеными стенами и белыми колоннами.
За дворцом показался сад и желтевший за ним Александринский театр драмы[64], имевший небольшое сходство с нашим Большим театром. Посреди сада высился памятник Екатерине II[65]. Это было высокое круглое сооружение, пьедестал которого представлял собою группу придворных, над коими высилась мощная фигура и императрицы. Этот замечательный памятник, запорошенный снегом, в кругу лиловатых от мороза деревьев и на фоне желтых стен и белых колонн театра, выглядел до того обворожительно, что я тут же решил его включить в будущую серию рисунков о Ленинграде.
Я прошел затем под навесом торговых рядов, где ярко сверкали витрины магазинов и где было невероятное скопление ленинградских покупателей, и очутился рядом с городской станцией, имевшей мощную каменную лестницу с целыми вереницами людей и граненую башню с часами, имевшую пепельно-коричневый цвет, впрочем, сейчас отдававшей слабой синевой.
Увидев гениальное творение Воронихина – Казанский собор – я подумал: «Ну, это я увидел уже, но то, что я сейчас увижу Исаакий… все равно не верю! Этот момент, наверное, так и не настанет!»
Садик перед собором был весь в снегу, и памятники Кутузову и Барклаю де Толли так же, как и Екатерина, были похожи на снежные изваяния. Высоко в небо врезался крест собора. Мощные колоннады, с обеих сторон дугами отходящие от купола, гигантской подковой охватывали садик перед всем зданием. Сквозь толщи холодного воздуха и редкие снежные пылинки изящный собор был густо серого цвета с отливом цвета вечернего неба.
Против собора высился по другую сторону проспекта Дом книги, который был по внешности чистокровным европейским домом с лепными украшениями и фигурками смертных, держащими глобус, находившимися на самом углу крыши.
Следуя вдоль проспекта под звон трамваев и говор толпы, я невольно опасался, как бы из моих ленинградцев никого не оказалось дома… Черт возьми! Тогда мне придется, может, до вечера проторчать на улице! Но, откровенно говоря, я этого не очень боялся, ибо то была не Москва, а погулять-то по соседству с Исаакием, Невой, памятником Петру и Зимним вообще я, безусловно, был не прочь.
Постепенно из-за морозной пелены стал обрисовываться в конце проспекта острый шпиль Адмиралтейства, пока еще похожий на призрачное золотистое видение. Итак, еще одна достопримечательность этого города предстала перед моим взором.
На другой стороне Невского я увидел беже-розового цвета здание, похожее на арку в готическом стиле. Что это за здание было – я не знал, да и сейчас не знаю.
Неожиданно мой путь пересекла Мойка. Вот на какой реке и живут мои ленинградцы. Взойдя на мостик, я пристально смотрел на знакомую мне речушку, покрытую снегом и льдом, кое-где пожелтевшим, и уходящую куда-то дальше, поворачивая вправо. Тогда я еще не мог знать, что недалеко от меня, в детском саду, в этот самый момент была наследница Раи и Мони. Это я узнал лишь потом!..
Я мог, конечно, продвигаться вдоль русла Мойки, чтобы достигнуть Исаакия, возле которого у этой реки и находилось мое ленинградское пристанище, но я хотел все же пройти еще по Невскому, чтобы увидеть улицу Герцена[66].
Так я и сделал! Обгоняя флегматичных прохожих, я дошел до угла улицы Герцена, которая начиналась под аркой Красной Армии перед Зимним дворцом. Эта арка мне была отсюда видна. Это было оранжевого цвета высокоархитектурное сооружение с белыми лепными ангелами и прочими украшениями неземного характера.
С широко раскрытыми от интереса глазами я шел по ул. Герцена, созерцая и вспоминая места, которые когда-то тоже ласкали мой взгляд. Улицу Герцена нельзя назвать плохой улицей – я шел по ней с большим удовлетворением и интересом, поджидая момента, когда она пересечет площадь Воровского[67], на которой и существует Исаакиевский собор. На тротуарах стояли цилиндрической формы будочки, обклеенные афишами, уже в Москве считающиеся допотопными вещами. На них пестрели названия концертов, драм, опер… Тщетно искал я слово «Аида»… Я так желал и желаю увидеть и услышать ее на ленинградской сцене, тем более что здесь-то ее ставят полностью, о чем я уже говорил еще давно в дневнике.
