Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 4
17 мая 1917 г.
С. Белецкий.
II.
[Агентура охранного отделения, ее направление и деятели. Распутин-Новых. Его первоначальная роль. Его отношение к министрам. Выступление в Гос. Думе Гучкова против Распутина. Принятие мер к охране Распутина. Отставка В. Н. Коковцова. Передача Макаровым государю подлинных писем государыни к Распутину и гнев царицы. Телеграмма Думбадзе о разрешении покончить с Распутиным. Сводка филерских наблюдений над Распутиным. Сообщение царю сведений о Распутине вел. кн. Николаем Николаевичем и Джунковским. Дружба Белецкого с Андрониковым. Сближение Андроникова с Распутиным и А. А. Вырубовой. Еп. Варнава. Сближение Белецкого с Распутиным и А. А. Вырубовой. Кандидатура А. Н. Белецкого[*] на пост министра внутренних дел. (19 мая.)]
По партии с.-р. в этот период времени сильной агентуры ни в Петрограде, ни в Москве, ни тем более в других крупных центрах России не было, не потому только, что эта организация несколько изменила во время войны свою партийную тактику и в силу этого работа ее не интересовала департамент, а вследствие того, что она была очень конспиративна. Но тем не менее освещение этой группы было в силе, и по моим требованиям, в особенности в Петрограде, как наблюдение, так и внутреннее проникновение в группу оно было усилено.[*] Указать различия работавших в этой группе сотрудников охранного отделения я не могу, так как, хотя начальник отделения Глобачев и представил мне в особой папке лично на квартиру справки по всей деятельности охранного отделения с некоторыми инструкциями для филеров и с сметами, но я, выслушав его доклад и правдивое сознание о слабости в некоторых противоправительственных организациях агентуры, ограничился беглым просмотром и указанием на необходимость усиления агентуры, папку оставил у себя, дав ее на просмотр пришедшему ко мне С. Г. Виссарионову[*], прося его просмотреть инструкции, которые, затем, через некоторое время возвратил Глобачеву, а все оставшееся в папке передал ему по оставлении службы, возвратившись после пасхи в Петроград. Но помню одно, что, когда депутат А. Ф. Керенский обратился ко мне с телеграммой по поводу болезни арестованного охранным отделением Ежова (кажется, я правильно назвал эту фамилию) на предмет помещения его в больницу, то я вызвал к себе Глобачева для доклада и от него узнал, что около Ежова, близкого к А. Ф. Керенскому, находилась агентура отделения в лице друга и товарища его (фамилию не припомню), который теперь, после ареста Ежова, может укрепиться около А. Ф. Керенского и быть ценным сотрудником. Но, тем не менее, Глобачев подтвердил, что Ежов сильно заболел (кажется, чахотка в последних градусах), и поэтому я приказал его выпустить. Ежов затем через некоторое время скончался. Как во времена моего пребывания в должности директора, так и на посту товарища м-ра за депутатом А. Ф. Керенским велось усиленное наблюдение, которое, как я знаю, не снималось с него и до последнего времени в силу того, что, по сведениям Красильникова, он состоял членом ц. к. партии с.-р., имел в России крупное значение в партийных прессах, и выступления его в Государственной Думе по бюджету и запросам всегда нервировали правительство.
Что касается Бурцева, то в дополнение к сказанному мною лично Комиссии могу добавить, что я с ним познакомился в тот период, когда он ко мне явился на прием, заранее испросив час по телефону, после удовлетворения мною его письменного ходатайства о разрешении ему приезда в Петроград. В отношении его я искренно считал необходимым исправить ошибку, допущенную сейчас же после моего ухода из должности директора, его задержанием и преданием суду, так как он с первых дней войны был сильным пропагандистом идеи национализации ее не только словом, но путем неоднократного выступления в заграничной прессе; поэтому я широко и отстаивал его просьбы, несмотря на то, что против приезда его на жительство в Петроград был председатель совета и министр юстиции А. А. Хвостов, который, затем, впоследствии брал на свое рассмотрение все о нем дело. Но так как эта мера была проведена путем всеподданнейшего доклада, то при мне это разрешение осталось в силе, и вопрос о нем возник уже при ген. Климовиче. Но вместе с тем я нисколько не уменьшил наблюдения за его сношениями ни в Твери, где, несмотря на все требования департамента, оно проваливалось, ни в Петрограде, имея в виду этим путем выяснить, с кем из чиновничества он знаком, какие и с кем связи его с представителями общественных кругов, и с думскими деятелями, и кто субсидирует его издательскую деятельность.
Затем через давнишнего его знакомого Мануйлова я, кроме указанного выше интервью, получил сведения, подтверждавшие доклад Красильникова об издании книги Илиодором, направленной к разоблачению Распутина и его придворного влияния. Поводом к этому послужила статья Пругавина, помещенная в конце 1915 года в фельетонном отделе в одной из больших московских газет, под заглавием «Святой чорт», в которой давалась характеристика этому труду Илиодора. В виду этого было приказано принять все меры к ослаблению распространения этого издания. Из моих сношений с Красильниковым, которому были даны мною широкие полномочия принять все меры к изъятию этой книги и ее оригинала, не стесняясь в запретах, выяснилось, что книга эта не издана еще и что по поводу этого издания Илиодор имел переговоры с Бурцевым, который при проезде в Россию заезжал к нему в Христианию. Мануйлов, путем опроса Бурцева, узнал, что издание этой книги, на которую даны были средства из Москвы, отложено до окончания войны и что рукопись Илиодора не заграницею, а в Москве. Пользуясь посещением меня Бурцевым, я, извинившись пред ним за свой вопрос, сам его об этом спросил, и он мне подтвердил это. Конечно, я не позволил себе далее опрашивать его, где именно хранится эта книга, так как Бурцев и Мануйлову об этом не сказал и не мог бы, конечно, сказать мне. Доклад об этом в форме агентурной записки без подписи, составленный Мануйловым, был мною представлен Хвостову. В будущем Хвостов по делу Ржевского уверял А. А. Вырубову, что Ржевского он посылал заграницу для скупки этой именно книги; то же он доложил и государю. Кроме этих сведений, Мануйлов дал еще 2–3 записки, которые, с его слов, у меня на Морской на машинке печатала[*] помощник моего секретаря Крупчанова[*], о том, что он слышал от Бурцева; но они не имели особого значения и в памяти у меня содержание не осталось. Хранятся они, после представления Хвостову, в политическом отделе.
Что касается двух начальников охранного отделения, столичных центров, сведения коих всегда учитывались и министром внутренних дел и департаментом полиции, в виду влияния этих пунктов на жизнь России, то я застал в Петрограде полковника Глобачева, назначенного после моего оставления должности директора департамента полиции ген. Джунковским, а в Москве полковника Мартынова, который был назначен по моему представлению (согласно указанию С. Е. Виссарионова) А. А. Макаровым, по переходе полковника Заварзина в Одессу. Полк. Глобачева, хотя С. Е. Виссарионов и не считал подходящим для Петрограда, и на министра А. Н. Хвостова, он, как и на Б. В. Штюрмера (о чем мне говорил ген. Климович) производил впечатление несколько вялого человека, я не только оставил, но, после двух испытаний, отстоял и относился к нему с большим доверием и поддерживал его и впоследствии у Протопопова и у А. А. Вырубовой, когда начались против него интриги. При мне он, в изъятие, был награжден раньше времени, по моему ходатайству, чином генерал-майора. В силу этого и чтобы не отрывать его от работы и не нервировать, я ревизии охранного отделения не производил, тем более что, при последовавшей впоследствии усиленной агентуре, даваемые им сведения по Петрограду меня вполне удовлетворили. Что же касается полк. Мартынова, то я и С. Е. Виссарионов несколько разочаровались в нем впоследствии, как в отношении лично к себе, так в бледности, с точки зрения департамента, освещения общественной и партийной жизни Москвы, которая тогда текла особо сильным темпом. Оставляя вопрос отношения его к себе, после оставления мною должности директора, так как я потом убедился, что он так же отнесся и к ген. Джунковскому, я тем не менее, по просьбе ген. Климовича, вопрос об оставлении Мартынова в Москве поставил в зависимость от результатов ревизии его С. Е. Виссарионовым, коего я командировал тогда по ревизиям нескольких управлений. Хотя С. Е. Виссарионов нашел в московском охранном отделении не только упадок осведомительной деятельности, но многие дефекты в хозяйственной части, я, по выслушании личных объяснений полковника Мартынова, его оставил впредь до представления письменного объяснения. После этого я сам ушел, и Мартынов остался до последнего времени.
