Л. Сурис(ред.) - Политический сыск, борьба с террором. Будни охранного отделения. Воспоминания
Тотчас по приезде командир полка полковник Фок предложил мне пойти с ним к о. Иоанну, просить его отслужить и в нашей роте молебен о здравии Государя. Войдя в гостиную настоятеля ливадийской церкви, мы застали в ней отца Иоанна в мирной беседе с хозяином. Он выслушал просьбу Фока и охотно согласился помолиться со стрелками о Царе, но начал рассчитывать время, так как был уже приглашен многими раньше. Наш разговор был прерван вошедшим без доклада господином. Ему было лет за 60. Высокого роста, худой, с вытянутой вперед шеей, бритый, в больших круглых очках; по непринужденно уверенной манере держать себя в посетителе нетрудно было узнать обер-прокурора святейшего Синода, всесильного тогда Победоносцева. Пожав руку священнику и затем расцеловавшись с о. Иоанном, он, смерив Фока и меня пристальным взглядом, сел в кресло, пригласив сесть и священников. После небольшой паузы, с расстановкой, он сказал, обращаясь к о. Иоанну: «Великая княгиня Александра Иосифовна пригласила вас приехать, чтобы помолиться у одра больного Государя. Скажите, батюшка, выздоровеет ли Государь?» На что о. Иоанн просто и спокойно ответил: «Неисповедимы пути Господни, и не мне, скромному иерею, знать Его святую волю».
После еще нескольких коротких фраз обер-прокурор ушел. Ушли и мы, делясь между собою недоумением, вызванным в нас обоих вопросом Победоносцева.
Лев Толстой, как известно, изобразил Победоносцева в образе Каренина, но при этом следует иметь в виду, что Толстой, не разделяя взглядов Победоносцева, вряд ли мог быть к нему вполне беспристрастным; тем не менее и он в Каренине признает искреннюю, хотя и узкую, веру…
На следующий день после описанной встречи о. Иоанн служил молебен у постели больного Императора. Около полудня мы, офицеры, собравшиеся вместе, были крайне удивлены, когда прибывший из дворца ординарец передал приказание, чтобы хор трубачей вышел играть на площадку ко дворцу. Кстати сказать, капельмейстер нашего оркестра был некрещеный еврей, получивший за это пребывание в Ливадии Высочайший подарок. Был довольно теплый, солнечный день. Выйдя ко дворцу, мы увидели Государя в тужурке, без фуражки, на балконе. Оказалось, что после молебна больной сразу почувствовал себя настолько бодро, что встал и вышел к столу позавтракать, и еще в течение нескольких часов ему было легче. Прослушав музыку, Государь вошел обратно в дом, и это был последний раз, что мы его видели. Он снова слег, и 20 октября 1894 года Императора Александра III не стало. Я был в этот день в Ялте и оттуда видел, как водруженный на ливадийском дворце императорский штандарт медленно стал опускаться, и одновременно раздался траурный салют пушек стоявшего на рейде крейсера.
Как ни казались все подготовленными к этой печальной развязке, она произвела на всех более удручающее впечатление, чем можно было ожидать. Не только в пределах дворца, но и в городе чувствовалась подавленность. Может быть, богатырский вид Александра III был отчасти причиной, что никому не верилось, чтобы его организм не справился с постигшим его недугом.
«Почил Император – да здравствует Император!»
Такие два исключительной важности события, как смерть одного Императора и восшествие на престол другого, обычно останавливают внимание на втором, отодвигая на второй план скорбное впечатление, вызванное уходом почившего. Но в данном случае траурное настроение и приготовления к похоронам продолжали доминировать, тем более что долгая траурная процессия, проследовавшая по всей России, как бы продлила сознание утраты Царя и затуманила факт восшествия на престол нового Императора и его бракосочетание.
На следующий день после кончины Александра III наша рота с траурным крепом на знамени и блестящих частях обмундирования была выстроена перед дворцом, шла панихида, а за нею молебен о здравии и многолетии вступившего на престол Императора Николая Александровича. Вышел новый Царь, раздались звуки гимна, и Его Величество, поздоровавшись, услышал первый привет как Император от тех же стрелков, на долю которых выпало быть последней воинской частью, представившейся почившему Императору.
Во дворец прибыли врачи-специалисты для бальзамирования тела, но до нашего сведения дошло, что не удалось произвести этой операции с должным успехом, так как необходимые препараты опоздали и вены были уже тронуты разложением.
Из воспоминаний этих дней передо мною ясно восстает картина перенесения праха из дворца в церковь. В темный осенний вечер два ряда факелов обозначили траурный путь, придавая всему окружающему жуткий колорит. Медленно двигался гроб на дубовых носилках, а за ним в полном трауре шла удрученная горем семья. Особенное чувство вызывала Императрица Мария Феодоровна. Даже при свете мерцающих факелов можно было заметить страшную усталость ее и как бы застывшее в горе лицо. Из свиты особенно удрученным казался Черевин.
Я был назначен в первую очередь из числа четырех офицеров, которые должны были, согласно церемониалу, непрерывно стоять у гроба, я видел, как в течение этого времени народ приходил поклоняться праху Императора. Здесь так же, как и во все последующие дни, можно было видеть представителей всех слоев населения, и я не мог не заметить, что в большинстве это была не праздная толпа, а искренно огорченные люди. Многие плакали, у многих было сосредоточенно потрясенное выражение.
Здесь же мне пришлось наблюдать и другое. Естественно, задача охранения нового Императора осложнилась вследствие необходимости допускать во дворец всех обывателей и по возможности меньше их стеснять проверкой и наблюдением. Ширинкин мастерски наладил наблюдение, которое начиналось от ближайших к городу ворот и далее шло до самого гроба. Словом, всюду существовало бдительное око «штатских».
Наш полк прибыл в полном составе из Одессы. Ливадия и Ялта наполнились приезжими русскими и представителями иностранных держав. Прибыл и будущий король английский Эдуард VII.
В сырой и сумрачный день под звуки траурных маршей погребальное шествие через всю Ялту проследовало к пристани, где гроб с останками Царя был установлен на крейсер, и осиротелая Ливадия опустела. Стрелки, в свою очередь, отправились в Одессу, по домам.
В офицерской среде того времени не принято было в собрании говорить о политике, но на этот раз под влиянием пережитых впечатлений офицеры начали говорить о молодом Императоре, которому мы только что присягали, и о его ближайших шагах. Помнится, в одну из таких бесед молодой офицер, поручик Сомов, сказал: «Так или иначе, но сила власти начнет слабеть, и мы дойдем до конституции, а что она даст России, то ведает Бог. Одни ее жаждут, другие боятся».
Сомов оказался более проницательным, чем, вероятно, и сам это предполагал: сила власти стала слабеть, а желавшие конституции, не справившись с властью, были стерты, а Россия, залитая кровью, оказалась на многие годы обреченной на страдание, позор и полное разорение…
И не прошло 25 лет со дня кончины Императора Александра III, когда узнали о расстреле большевиками в Екатеринбурге Императора Николая II с его супругой и пятью детьми, в том числе и малолетним Наследником. Так закончился период царствования дома Романовых. Историк даст беспристрастный анализ того, чем была Россия раньше и чем стала в руках преступных негодяев и агентов III Интернационала.
Глава 2. Первые шаги
14 марта 1898 года, возвращаясь со строевых занятий, я застал у себя телеграмму из Петербурга с вызовом на жандармские курсы. Я удовлетворял всем требованиям, предъявлявшимся к строевым офицерам, для перехода в Корпус жандармов, а именно: по происхождению потомственный дворянин, окончил училище по первому разряду, получил отличную аттестацию из полка и выдержал предварительное испытание при штабе Корпуса жандармов, т. е. написал сочинение на историческую тему и сдал словесный экзамен, который должен был убедить высшее начальство, что офицер обладает необходимым развитием для службы в жандармерии.
Несмотря на то, что я сам хлопотал о переводе, полученная телеграмма, ставившая ребром вопрос о перемене полковой службы на службу неизвестную, полную таинственности и ответственности, смутила меня, тем более что общественное мнение в части своей, до дворцов включительно, оценивало службу жандармов не только весьма своеобразно, но даже относилось к ней отрицательно. С нею связывались многие нелепые легендарные представления, как, например, что офицер, поступивший в Корпус жандармов, дает особую присягу, обязывающую его предавать всех, вплоть до своих родителей включительно. Конечно, никакой присяги с переходом в Корпус не давалось, обязательство же бороться с врагами внутренними, так же как и внешними, заключалось в присяге каждого офицера при производстве его в первый офицерский чин. Тем не менее я бесповоротно решил перейти в Корпус жандармов, учитывая, что и там я остаюсь в Военном министерстве, хотя и буду нести службу по Министерству внутренних дел.
