Александр Костин - Смерть Сталина. При чем здесь Брежнев?
По поводу этой «бронезащитной» оговорки кто только не иронизировал. Приведем мнение Е. Прудниковой: «…Самой убойной, без преувеличения, можно считать версию, исходящую от неких неназванных Авторхановым «реабилитированных старых большевиков», будто бы полученную им при неких «исключительных обстоятельствах, о которых еще рано писать», — в 99 случаях из ста такая оговорка означаем что все изложенное попросту кто-то выдумал. Автор и сам это понимает, ибо оговаривается: «Я за нее так же мало ручаюсь, как и за предыдущие». То есть он за все версии мало ручается, но оговаривается именно перед этой. И его трудно не понять…»[11]
В этой версии инициатором покушения на Сталина выступает сам Хрущев, а Берии поручается выполнять лишь «грязную работу», что родило предположение, что Хрущев, инициируя очередную «байку», хотел тем самым морально реабилитировать себя перед «старыми большевиками», которые рано или поздно докопаются, что у него самого руки по локоть и выше в крови жертв «необоснованных сталинских репрессий».
Согласно этой версии, события 28 февраля— 2 марта развиваются так же, как и в предыдущих «байках» Хрущева: «четверка» посетила Сталина на даче, они вместе мирно и весело поужинали, но встреча состоялась вовсе не по инициативе Сталина. Ее якобы предложил Маленков под предлогом, что нужны указания Сталина по вопросам, которые будут обсуждаться на заседании Совета Министров в понедельник 2 марта. За неделю до этого Сталин сообщил членам Бюро Президиума ЦК, что процесс над «врачами-вредителями» назначен на середину марта и вручил им копии «Обвинительного заключения», подписанного генеральным прокурором СССР. Этот документ, как и комментарии генерального прокурора, ставленника Берии — Сафонова, в беседе со Сталиным окончательно рассеял всякие сомнения в его истинных намерениях. Выходило, что американцы во время войны сумели создать свои агентурные точки не только в кремлевском медико-санитарном управлении, но даже в ЦК (Лозовский) и МГБ (Абакумов). Англичане то же самое сделали еще до войны, а во время войны расширили свою сеть, завербовав туда членов ЦК Кузнецова, Попкова, Родионова. Об армии ничего не говорилось, кроме того, что ее второстепенные лидеры были предназначены к отравлению (Василевский, Говоров, Штеменко, Конев). Но и здесь между строк было видно, что только такие обиженные маршалы, как Жуков, Воронов, Юмашев, Богданов могли быть заинтересованы в этом. Вопрос о том, кто был заинтересован в умерщвлении Жданова и Щербакова, оставался открытым. Однако все знали, что Берия и Маленков никогда не были в хороших отношениях с ними, и если, например, Сталин действительно убил Жданова, то он его убил руками Берии, как Кирова — руками Ягоды. Словом, стало ясно, что процессом врачей дело не кончится, а — как в 1937 году — полетят головы и у многих членов Политбюро. Когда Берия, Маленков, Хрущев и Булганин проштудировали этот документ, то по предложению Хрущева, они решили коллективно обсудить положение.
Встреча состоялась в подмосковном лесу, под видом охоты (в четырех стенах на данную тему никогда не говорилось). Было решено— из-за состояния здоровья Сталина, не позволяющего ему участвовать в оперативной работе партии и правительства, предложить ему подать в отставку со всех постов. Но ведь Сталин, чтобы выиграть время, мог подписать любой документ, а потом уничтожить его инициаторов. Как быть? Хрущев якобы обратился к Берии:
— Лаврентий Павлович! Ты — специалист в таких делах, а мы в этом ни черта не понимаем, скажи, как сделать так, чтобы Сталин и дальше жил, но не вмешиваясь в дела партии и государства?
Берия понял намек и без всяких экивоков ответил, что Сталин за решеткой был бы еще более опасен, чем на воле; он и после смерти еще долго будет вмешиваться в дела, если от него не отмежеваться. Однако ничего конкретного Берия не предложил.
Тогда Маленков предложил заставить Сталин прочесть заявление об отставке по радио и телевидению, а потом изолировать его от всего мира на Соловецком острове. Берия это решительно отверг:
— Оттуда его освободят китайцы — из сочувствия, или американцы — из любопытства, как во время войны немцы освободили Муссолини.
Но, ободренный предложением Маленкова, Берия заявил, что он и чекисты могут ручаться только за мертвого Сталина. Это было то, что думал и Хрущев, но он хотел это услышать от Берии.
Искренность Берии была несомненна: ведь и его собственная голова находилась в опасности. Маленков, не без колебания, присоединился к Берии и Хрущеву. После этого Берии поручили разработать план «отставки Сталина». Плану дали даже кодовое наименование «Моцарт»— из пушкинского «Моцарта и Сальери» (тем самым как бы предрешалось, что в ход будет пущен яд).
Через несколько дней Берия пригласил к себе на дачу Маленкова, Хрущева и Булганина послушать только что полученные из-за границы пластинки классической музыки, в том числе и «Моцарта». Во время новой лесной прогулки Берия и «сыграл» им две пластинки «Моцарта» — предложил два детально разработанных плана: «малый» и «оптимальный».
«Малый план» предусматривал «отставку Сталина» без участия посторонних сил. У Сталина на очередном ужине с «четверкой» в Кунцево должен случиться смертельный удар — такой, чтобы он сразу не умер, но и не смог бы выжить. Умирать Сталин должен был при свидетелях, в том числе таких, как его дети и врачи.
«Оптимальный план» предусматривал взрыв дачи Сталина, когда он спит (значит — днем). Под видом продуктов нужно было доставить динамит для взрыва не только помещения Сталина, но и прилегающих зданий, чтобы заодно ликвидировать и лишних свидетелей.
За успех «малого плана» должны отвечать все четверо, ответственность за успех «оптимального плана» Берия брал на себя лично. В каждом из этих планов предусматривались и превентивные меры: из Москвы надо было удалить, под разными предлогами, явных сторонников Сталина, — особенно тех, кто ведал средствами коммуникации и информации (Министерство связи, радио и телевидения, ТАСС, редакции «Правды» и «Известий»), а также некоторых видных руководителей из Министерства обороны, МГБ, МВД и комендатуры Кремля. В то же время наиболее надежных сторонников «четверки» (маршал Жуков и др.) следовало вызвать в Москву. Все средства связи дачи Сталина, его кремлевской квартиры и служебных кабинетов, начиная с определенного Х-часа, выключались из всех общих и специальных правительственных проводов. Все машины дачи, Сталина, охраны и обслуги «конфисковывались» с начала Х-часа. Все дороги к даче и от нее — как по земле, так и по воздуху — закрывались для всех, в том числе для всех членов Президиума ЦК, кроме «четверки».
Функции членов «четверки» были четко разграничены: Берия отвечал за «оперативную часть» плана, Маленков — за мобилизацию партийно-государственного аппарата, Хрущев — за столицу и коммуникации, Булганин — наблюдение за военными. С самого начала Х-часа «четверка» объявляла о «тяжелой болезни» Сталина и брала в руки власть «до его полного выздоровления». Так легализовывались все действия заговорщиков. Самым оригинальным в этом рассказе надо считать, пожалуй, то, что заговорщики утвердили оба плана сразу! Начать решили с «малого плана», но в случае его провала, тут же пускался в ход запасной, «оптимальный план». Если заговор, так с абсолютно гарантированным успехом, — этому учил ведь и сам Сталин («бить врага надо наверняка!»).
После такой подготовки и состоялась встреча «четверки» со Сталиным на его даче в Кунцево вечером 28 февраля 1953 года»[12].
Далее приводится уже рассмотренная выше версия успешно реализованного «малого плана» заговорщиков.
Хотя А. Авторханов решительно отмежевывается от авторства этой сногсшибательной версии, но видимо, подсознание подсказывает, что как-то нужно «отметиться», не хуже известной всем с детства лягушки-путешественницы, что это «…я придумала». Спрашивается, зачем тогда не к месту приводить фрагмент воспоминания дочери Сталина о женщине-враче у смертельного одра ее отца, который приводит А. Авторханов в конце своего повествования по поводу версии «старых большевиков»: «При этом невольно вспоминается место из книги Аллилуевой, где сказано несколько слов о какой-то таинственной женщине-враче у постели умирающего Сталина: «Молодые врачи ошалело озирались вокруг… Я вдруг сообразила, что вот эту молодую женщину-врача я знаю, — где я ее видела? Мы кивнули друг другу, но не разговаривали» (Двадцать писем к другу, стр. 7).
Я думаю, что выяснение роли данной женщины-врача при Берии было бы очень важно. Интересно, где же Аллилуева видела эту женщину до смерти Сталина и видела ли она ее после его смерти?»[13]
То есть автор задумывается над тем, как бы довести придуманную им версию до логического завершения.
