Русский вопрос на рубеже веков (сборник) - Солженицын Александр Исаевич

А когда этот кризис разрешился — кровью, избиением посторонних, и опять на позор стране, — демократия потекла не снизу, а сверху, от центрального парламента, и по худшему руслу — через «партийные списки», там партия решит, кто именно будет радетель вашего избирательного округа; и это — при роскошных привилегиях парламентских депутатов и опять-таки нищете страны. Наше закоренелое несчастное русское свойство: снизу мы всё никак не научимся организовываться — а склонны ждать указаний от монарха, или вождя, или духовного или политического авторитета, — а их вот нет как нет, — мелюзговая суетня наверху.

Шалопутные «реформы» Ельцина раскололи население России на сословия преуспевающее и бесправно-нищее (ещё резче, чем «Указ о вольности дворянства» 1762 г.). Самое-то страшное следствие этих безумных «реформ» — даже не экономическое, а психологическое. Беззащитный ужас, потерянность, которые охватили нашу народную массу от гайдаро-чубайских реформ и зримого торжества резвых акул беспроизводственной коммерции (в безумии самодовольства они не стесняются выставлять своё ликование и по телевизору), — можно сравнить только с тем, по Глебу Успенскому, «ударом рубля», которого не выдержал пореформенный мужик — и с тех-то пор поползла Россия в Катастрофу.

Самое отчётливое отображение и оценка этих сокрушительных «реформ» — в нашей демографии. Почти по миллиону в год вымирание — и массовые самоубийства мужчин в расцветном возрасте.

Эти допоследние, сокрушительные удары — ещё жёстче, чем по государству, пришлись по народному сознанию. Они взломали последнюю нравственную опору и последние надежды, что могут существовать какие-то контуры справедливости. Тут — и откровенная наглость новых магнатов-грязнохватов, и развязная распущенность их подручных. И тёмная коррупция непробиваемой новой бюрократии. И декорации показной «демократии», прокупленной новыми денежными мешками, — они ещё опошлили и завершили крушение народного сознания.

А во внешней политике — поражающая находка «встреч без галстуков» (и тамошние обещания? каких примеров ещё искать, если добытый нашими предками, за века, в восьми изнурительных войнах, путь и доступ к Чёрному морю — беловежская корова слизнула языком в одну содружную вечеринку?).

Обновлённый (не новый) государственный аппарат образовался при Горбачёве и Ельцине не методическим, осмысленным составлением, не последовательным наращиванием — но в хаотической захватной суете, из многих осколков коммунистической и комсомольской номенклатур, а также активных проискливых сочувственников. Оттого он — пёстр по составу, не объединён государственным мышлением и не подчиняется согласованно единой воле, по своей вязкости, топкости непробиваем никакою молнией.

Наша история сегодня видится как потерянная — но при верных усилиях нашей воли она, может быть, теперь-то и начнётся — вполне здравая, устремлённая на своё внутреннее здоровье, и в своих границах, без заносов в чужие интересы, как мы навидались в начальном обзоре.

Судьба Российского государства зависит от того, потечёт ли и как — оздоровляющее внутреннее государственное строительство. Горе, если мы всё будем бездумно копировать иноземные образцы, не подгоняемые под наш народный характер. Да можно ли вообще копировать уклад жизни? — он должен органически слиться с традициями страны; вот Япония — не копировала, вошла в мировую цивилизацию, не потеряв своеобразия. Как определял Густав Ле-Бон: национальную душу составляет сочетание традиций, мыслей, чувств и предрассудков; этого всего — не отбросить, и не надо.

Мы который год ни о чём другом не слышим, как об экономике. Но кризис в нашей стране сейчас — намного глубже, чем только экономический, — это кризис сознания и нравственности, настолько глубокий, что не посчитать, сколько десятилетий — или век — нам нужны, чтобы подняться.

Мы должны строить Россию нравственную — или уж хоть и никакую, тогда и всё равно. Все добрые семена, какие на Руси ещё чудом не дотоптаны, — мы должны выберечь и вырастить. Нам предстоит построить такую школу: в первый класс её сядут дети растерянного и уже развращённого народа — а из последнего чтобы вышли с нравственным духом.

По многочисленным письмам из русской провинции, с просторов России, я эти годы узнаю рассеянных по этим просторам духовно здоровых людей, и часто молодых, только разрозненных, без духовной подпитки. С возвратом на родину я надеюсь многих из них повидать. Надежда — именно и только на это здоровое ядро живых людей. Может быть они, возрастая, взаимовлияя, соединяя усилия, — постепенно оздоровят нашу нацию.

Минуло два с половиной столетия — а всё так же высится перед нами, по наследству от П.И. Шувалова, неисполненное Сбережение Народа.

Однако сузимся на нашей теме — на «русском вопросе» (потому беру в кавычки, что их часто так употребляют).

Русском — или российском?

В нашем многонациональном государстве оба термина имеют свой смысл и должны соблюдаться. Александр III говорил: «Россия должна принадлежать русским» (что не означало только русским). Но с тех пор историческая эпоха стала взрослее на столетие — и неправомерно бы уже сказать так (как украинские шовинисты выражаются аналогично об Украине). Национальное сознание надо уважать всегда и везде, без исключений. (Я и писал в «Обустройстве»: в России «утвердить плодотворную содружность наций, и цельность каждой в ней культуры, и сохранность каждого в ней языка».) —

И «российский» и «русский» — имеет каждое свой объём понимания. — Лишь слово «россиянин», может быть и неизбежное в официальном употреблении, звучит худосочно. Не назовёт себя так ни мордвин, ни чуваш, а скажут: «я — мордвин», «я — чуваш».

Справедливо напоминают, что на просторах российской равнины, веками открытой всем передвижениям, множество племён перемешивалось с русским этносом. Но, когда мы говорим «национальность», мы и не имеем в виду кровь, а всегда — дух, сознание, направление предпочтений у человека. Смешанность крови — ничего не определяет. Уже века существует русский дух и русская культура, и все, кто к этому наследству привержены душой, сознанием, сердечной болью, — вот они и суть русские.

Ныне патриотизм во всякой бывшей окраинной республике считается «прогрессивным», а ожесточённый воинственный национализм там — никто не посмеет назвать ни «шовинизмом», ни, упаси Бог, «фашизмом». Однако к русскому патриотизму — ещё от революционных демократов начала XX века — прилипло и сохраняется определение «реакционный». А ныне всякое проявление русского национального сознания — резко осуждается и даже поспешно примежуется к «фашизму» (которого в России и не было никогда, и который вообще невозможен без расовой основы, однорасового государства).

Мне приходилось давать определение патриотизма в статье «Раскаяние и самоограничение» (1973). Спустя и два десятилетия я не берусь его поправить: «Патриотизм — это цельное и настойчивое чувство любви к своей нации со служением ей не угодливым, не поддержкою несправедливых её притязаний, а откровенным в оценке пороков и грехов». На такой патриотизм — имеет право любая нация, и русские — никак не меньше других. Иное дело, что после пережитых русскими кровопусканий, потерь от «противоотбора», подавления и обморочения сознания — сегодня патриотизм в России раздроблен в разрозненных единицах, не существует как единое, осознавшее себя движение, а многие из тех, кто зовут себя «патриотами», — прислонились за подкреплением к коммунизму и измазались в нём. (А то ещё и — поднимают, слабыми ручёнками, снова призрак панславизма, уже столько раз губившего Россию, и уже вовсе непосильный нам ныне.)

Краткий и частный обзор русской истории четырёх последних веков, сделанный выше в этой статье, мог бы показаться чудовищно пессимистическим, а «петербургский период» несправедливо развенчанным, если бы не нынешнее глухое падение и падшее состояние русского народа. Как же некогда могучая и избывающая здоровьем Россия — могла вот так пасть? Три таких великих болезненных Смуты — Семнадцатого века, Семнадцатого года и нынешняя — ведь они не могут быть случайностью. Какие-то коренные государственные и духовные пороки привели к ним. Если мы четыре века растрачивали народную силу на ненужное внешнее, а в Девятьсот Семнадцатом могли так слепо клюнуть на дешёвые призывы к грабежу и дезертирству, — то когда-то же пришло время и платить? Наше сегодняшнее жалкое положение — оно как-то накоплялось в нашей истории?