Б. Сенников - Тамбовское восстание 1918-1921 гг. и раскрестьянивание России 1929-1933 гг
Цепь этих скорбных повествований продолжает В. Аникович. Ее письмо начинается с крика души:
"За что?! Мои папа и мама, Шульц Леонид Андреевич и Мария Максимовна, проживали в своей небольшой усадьбе на самом краю леса. Эту усадьбу все любовно называли «Крольки». Двор был добротный: держали скот, пахали землю и собирали довольно неплохие урожаи. С работой всегда справлялись сами, никогда не пользовались услугами наемников. По воспоминаниям знавших их людей, это были честные трудолюбивые люди, которых все уважали. Рядом жили родители мамы — Шаров Максим Максимович и Ефросиния Антоновна. В 1930 году, точную дату я уже не помню, всех раскулачили. Все постройки и имущество конфисковали, а самих под конвоем, как преступников, посадили в товарные вагоны на станции Лизно и вывезли на Урал. Поселили в бараках и работать заставили на лесоповале. От холода, голода и непосильной работы первой умерла моя старшая сестра Надя, затем от истощения дедушка Максим Максимович. А перед самой войной родителям вдруг неожиданно разрешили вернуться в родные места. Но возвращаться нам было практически некуда: дома уже не было. Наших родителей и нас всякие пьяницы и бездельники обзывали "врагами народа", «кулаками» и травили, на работу нас никуда не брали. Мама от нечеловеческих мук, от незаслуженных оскорблений тяжело заболела и вскоре умерла. А с началом войны отца взяли в армию защищать коммунистов. Он ушел на фронт, где и погиб. Так мои честные и ни в чем не повинные родители ушли из этой жизни один за другим. Заклеймили их коммунисты и оболгали. А вина их была только в том, что они хорошо и честно работали. Мы же чудом остались живы. Хотим знать: за что коммунисты убили наших родителей? В чем конкретно их вина?"
О судьбе дочери хуторского атамана Свинарева — Марии Петровне Свинаревой — рассказывает В. Карпов:
"Тяжелые тучи клубились над семьей Свинаревых. Где-то в 1929 году был отправлен на Соловки ее старший брат Николай — рядовой казак, вернувшийся из эмиграции несколько лет назад. Чуть позже посадили в Шахтинское ОГПУ предпоследнего, Илью, — несмотря на то, что в 1920 году он служил командиром эскадрона у красных. Известные в станице врачи заступились за него и вырвали из шахтинских застенков. На следующий день, взяв жену и дочь, уехал брат с одним чемоданчиком в Азербайджан. Не обошла черная судьба и третьего брата, Льва, к тому времени партийного. Ему пришлось тоже уехать на Кавказ. <…>
В коллективизацию забрали ее мать и посадили в «выход». Так назывался у казаков вырытый в земле подвал. Три дня и две ночи отсидела пожилая безграмотная вдова, но в колхоз идти отказалась. Пьяные активисты стреляли в погреб из нагана, женщина прижималась в безопасный угол и творила молитвы. Палку коллективизации в хуторах перегибали так сильно, что в это дело вынужден был вмешаться известный пролетарский поэт Демьян Бедный.
Свирепый голод 1921 года мама не помнит. По хутору тогда шастали продотрядовцы, выгребали все подчистую. Зимой по хуторам разразилось людоедство. Голод пережили благодаря отцу, который перед приходом оккупантов закопал зерно и другие продукты".[63]
Из города Курска написал А. Ошеров:
"В нашей области было 120000 «раскулаченных» и высланных на спецпоселение семей, а 2000 человек из них было расстреляно. В любой стране мира, как и в старой России, хороших производителей только уважали бы, но коммунисты боялись править сытой страной. Легче управлять голодными, готовыми за кусок хлеба выполнить любое приказание. В коммунистической России не нужны были крестьяне-производители".
Далее А. Ошеров продолжает: "…из числа репрессированных крестьян Курской области 16000 попали в ГУЛАГ по 58-й статье.
Все остальные на спецпоселения. Сегодня из всех тогда раскулаченных семей в живых осталось только 50 человек (данные на 1996 год)".[64]
Казак М.А. Таратухин пишет:
"В 1911 году моя мать вышла замуж за моего отца, у деда был собственный табун лошадей, конная молотилка, шестнадцать дойных коров, шесть пар рабочих волов. Дед был глава семьи. Дед не считался богатым, были казаки богаче деда, были и беднее — вернее, имели меньше хозяйства. Как дедовское хозяйство, так и хозяйства других казаков были разрушены революцией. Однако во время нэпа хозяйства казаков поправились, хотя и не достигли дореволюционного уровня. Например, Коноваловы, кроме необходимого количества волов и лошадей, имели собственный отгон скота; Шевляковы — две тысячи мериносовых овец; Ревтовы — табун лошадей; Коврешкины — восемь пар рабочих волов; Лазырины — двадцать дойных коров; нет необходимости перечислять всех, я указал лишь только к примеру.
В 1930 году зажиточные семьи были высланы за Урал и село Дивное. Их хозяйства передали колхозам. Собственности не стало. Людей закрепили за колхозами и заставили работать на государство. Порыва к работе, такого, как был у собственников, не стало. Чужое хозяйство никому не нужно. Уже никто не выезжал с третьими петухами на работу. <…>
Родился я в ноябре 1912 года в коренной казачьей семье Кубанского казачьего войска. По окончании двух классов (училище 5 классов) учился в соседней станице Рождественской в высшеначальном. Вскоре спокойная жизнь закончилась. Нагрянула коллективизация. Было организовано вооруженное сопротивление. В марте 1930 года я ушел в повстанческий отряд. В июле 1931 года я был взят живым краснодарским ОГПУ. После двух месяцев подвала ОГПУ и одиннадцати месяцев двадцати дней одиночной камеры мне было объявлено, что я осужден спецколлегией ОГПУ к десяти годам концлагерей. По освобождении в 1939 году не имел права жить ближе ста одного километра от Москвы и Ленинграда и ни в одном областном городе Советского Союза. Также не позволено было жить ни в одной столице республики. Я остался жить в Сегеже на Мурманской дороге. В начале войны все бывшие заключенные отправлялись за Урал. Доехав до Вологды, я изменил свой путь. Уехал на Северный Кавказ в село Дивное, куда в 1930 году была выслана вся наша семья. Работал учетчиком в полеводческой бригаде. При наступлении красных эвакуировался — по инвалидности находился среди стариков и женщин. По окончании войны уехал в Англию, где живу до сих пор".[65]
О судьбе других детей нам рассказала Екатерина Кузнецова из города Караганда в Казахстане. В бывшем совхозе «Карагандинский», расположенном на территории бывшего Карлага, сохранилось заброшенное детское кладбище. Кто-то по своей личной инициативе, своей совестливой рукой огородил его. Говорят, что это какой-то приезжий предприниматель из России, посетивший эти места и узнавший об этом страшном месте, построил ограду. А до этого здесь пасся скот и ездили машины. Местами там стоят, спаянные из уголков и металлических прутьев, покосившиеся кресты, когда-то поставленные чьей-то рукой на могилках замученных детей. В эти края свозили спецпоселенцев во время сталинской коллективизации, так называемых раскулаченных казаков и крестьян с Северного Кавказа, Воронежской, Саратовской и Тамбовской областей. По соседству с детским кладбищем располагался детский дом для детей репрессированных крестьян и казаков, умерших от голода и непосильного труда. Оставшиеся одни после гибели родителей, лишившись всех родных, эти дети направлялись сюда со всего Карлага. Чаще всего путь из этого детского дома вел прямо на кладбище. В личных делах детей было записано "т/п", то есть трудовой поселенец. Город Компанейск был построен руками их подневольных родителей, униженных, ограбленных и свезенных сюда эшелонами. Большая часть крестьян оставили свои кости в Карлаге, на место умерших привозили в эшелонах новые жертвы, и их ждала та же участь. Оставшихся сиротами детей помещали в Компанейский детдом под шифром 4203/4204 по направлению управления НКВД Карлага. Сведенья об их родителях, как правило, не сообщались, как и не указывалось место, откуда они прибыли. Те немногие, кто остался в живых, смутно помнят, что у них когда-то были другие имена. Кто был постарше, помнят несколько больше: как их зовут, фамилии.
Так, например, Ваня Семенцов попал в детдом 14 сентября 1937 года. Долго не имел о себе никаких сведений. Екатерине Кузнецовой удалось раскопать в архивах НКВД сведения о Ване и его отце — Антоне Васильевиче Семенцове — 1898 года рождения, высланного вместе со своей семьей из Краснодарского края станицы Незамаевской в 1933 году, а в 1937, будучи уже на спецпослении, он был арестован и 14 февраля 1938 года был расстрелян по решению «тройки» НКВД. Ваня Семенцов был внесен в книгу регистрации детского дома под шифром 4203/4204, у него были сестра и мать, но о них не нашлось никаких сведений. Компанейский детдом пополнялся очень интенсивно, особенно в 1937–1938 гг. Помимо расстрелов, в спецпоселениях и так была большая смертность. Многие воспитанники детского дома получили весьма неблагозвучные фамилии: Рябой, Бестолковый, Пацанова, Долинский (был такой спецпоселок и рядом концлагерь, оба носящие это название), Косой, Поносов и т. д. Эти фамилии не значатся в списках спецпоселенцев. Иван Антипович Семенцов, узнав о своих корнях, поехал на Кубань, откуда коммунисты когда-то вывезли его, только что появившегося на свет. Ему повезло: он нашел своих родственников (со стороны отца и матери) и узнал, как зовут мать (сестренка родилась уже на спецпоселении). Он был одним из немногих, кому повезло.
