Игорь Скорин - Я отвечаю за свою страну
Любовь к оружию? Есть такая. Завладеет человек оружием, и кажется ему, что он сильнее стал. Хотя случись что, не применит — побоится, но бережет. Если нет у него иных замыслов.
Может, Григорьев-старший и в инкассаторы пошел, чтобы ходить при нагане. В их работе нужны доверие и ответственность, смелость и риск. С работы не сам ушел, уволили по пьяному делу.
Однажды он, подвыпив, достал «вальтер» и показал его Юрию, похвалился трофеем. У какого парня не загорятся глаза при виде настоящего пистолета, да еще дома, не где-нибудь на выставке! Ведь многие детские игры наполнены арсеналом: сабли и пистолетики, стрелы и копья, рогатки, мечи и щиты, самолетики и кораблики. И солдатики, оловянные солдатики. А тут настоящее оружие!
Юрий проследил, куда отец спрятал «вальтер» — «игрушку», которой не было ни у кого из ребят. И когда хотел, тогда и брал потрогать.
И следователь решил провести ее, очную ставку. С одним вопросом к обоим: «Чей «вальтер»?»
Не равны были чаши. Против Григорьева-младшего показания ребят со двора, неоднократно видевших в его руках пистолет. Показания арестованных, получивших от Юрия «вальтер». И найден он на голубятне. А против старшего лишь показания сына.
Молча сели они друг перед другом. Юрий с опущенной головой. И отец не смотрел на него, казалось, совсем был спокоен. И опять ничто не выдавало, что они родные.
Следователь не стал повторять привычных вопросов: «Знаете ли вы друг друга и какие между вами отношения? Не было ли каких личных счетов?»
Да, они знали друг друга. Но как и насколько? Могли ли они со всей полнотой рассказать друг о друге? О мыслях и чувствах, делах и поступках, радостях и боли каждого. Может, только на этой очной ставке — необходимом процессуальном действии, но противном закону общения между родными и близкими людьми — они узнают истинную цену своего отношения друг к другу? Подлинную близость и действительное родство?..
— Расскажите, каким образом оказался у вас изъятый при обыске на голубятне пистолет марки «вальтер»? — спросил следователь первым Григорьева-младшего.
— Этот пистолет был у нас дома. Под диваном лежал, в ящике… — начал Юрий, поднимая глаза на отца. — Давно уже… — запнулся он.
Глаза парня казались неживыми, будто осколки темной керамики. А отец своими нацелился так, будто просверлить, пробуравить хотел.
Юрий глубоко втянул в себя воздух, словно перед нырянием, выдохнул и сказал твердо:
— Отец, ты же его с фронта привез. Ну что еще говорить!
— Ну-ну, продолжай, — проронил отец.
— Что же еще продолжать? Вроде все. С фронта привез, и мама об этом знает…
— Мать не путай!
— Хорошо, не буду. Но ты сам скажи — ведь так, правда ведь? Ты же мне его сам показал, помнишь? Давно еще. А потом спрятал, а я видел куда. Ну и брал, прости…
— Выследил…
— Иван Дмитриевич, не перебивайте его, вам дадут слово, — вмешался следователь.
— Пусть говорит.
— Что же еще? Брал, ребятам показывал. Потом вот Жижичкин у меня взял. Они с Глотовым недели две держали…
Отец молчал. При последних словах сына побледнел, заиграл желваками на скулах, с трудом сдерживая себя.
— Потом они ого мне вернули. Я и спрятал пистолет на голубятне, где нашла милиция. Вот и вся история.
— Вся? Фантазии не хватило? — зло произнес отец.
Сын не ответил. Но глаза его ожили, прояснились, словно протерли керамику сырой тряпочкой, сняли с нее пыль. И ясным, чистым взглядом ждал такого же ясного, честного ответа.
— Врешь, сукин сын! — получил в ответ. — Врешь!
— Прекратите, Григорьев! — строго сказал следователь.
— А если он врет? Топит меня! Сговорились вы здесь! — прорвало Ивана Дмитриевича.
— Ведите себя достойно! — еще раз предупредил следователь. — Вы подтверждаете показания сына?
— Это вранье! Нечего подтверждать!
— Папа, я не врал!
— Заткнись! — закричал Иван Дмитриевич. — Теперь, кажется, моя очередь?
— Ваша. Но вы не забывайте, что находитесь не у себя дома.
— Не забуду. Пишите: пистолет не мой, с фронта я его не привозил, дома не держал. Все! — отрезал Григорьев-старший. — Нет, еще… Пистолета в доме не видел и ему не показывал. Впервые увидел в сарае, когда обыск был. Вот теперь все. И жена никогда не видела его у меня. Так все и запишите.
— Таким образом, — сказал следователь, — вина за незаконное хранение огнестрельного оружия должна лечь на вашего сына?
— Не знаю. Это вам определять, ваша обязанность, — ответил Григорьев-старший.
— Здорово! — сказал следователь и взглянул на младшего Григорьева. Тот был растерян, подавлен и ждал поддержки. — У вас есть какие-нибудь дополнения к своим показаниям? — задал ему вопрос.
Юрий мотнул головой, тихо сказал:
— И маму застращал… Нет у меня дополнений.
— А у вас?
— Нет, — ответил старший.
— И все же я должен вам разъяснить, что сейчас как раз тот момент, когда еще не поздно сказать правду, Иван Дмитриевич. Потом уже дело не поправишь.
Григорьев-старший упрямо молчал.
— Откровенно говоря, я не верю вам, Иван Дмитриевич, а сыну вашему верю.
— Вот и верьте.
— На одной вере не построишь вывод.
— Вот именно, — зло усмехнулся Иван Дмитриевич.
— Ничего смешного. С формальной стороны все против Юрия. Вот и вы тоже. Зачем же парня умышленно толкать в тюрьму?
— Папа, скажи правду. Тебе же ничего не будет.
— Ты что, сопляк, агитируешь? Сиди и молчи! — огрызнулся отец.
Сын вспыхнул, по сдержался, смолчал.
— Иван Дмитриевич, — примирительным тоном произнес следователь, — я не уговариваю вас взять вину сына на себя. Да, он взял пистолет и отдал ребятам, которые арестованы. Это его вина. Но пистолет-то ваш, что уж тут. Я убежден, что вы его хозяин. Ну хранили, ну держали. Объясните, в конце концов, зачем. Мы же все учтем: ваш возраст, ваши фронтовые заслуги и то, что не были судимы. Сами здраво все взвесьте.
— Взвесил и без вашей подсказки.
— Не теми гирями, не на тех весах. Наши более точны.
— А если на ваших, зачем вам мои показания, если гирь-то на меня достаточно, а? Значит, не хватает его, вашего убеждения? — со злорадством произнес Иван Дмитриевич. — Не тянет. Ну так и меня не тяните в тюрьму! За него! — и ткнул пальцем в сторону сына.
Следователь не отреагировал на выпад.
— Да, — сказал он спокойно, — против вашего сына есть улики. Жижичкин с Глотовым грабили людей, используя ваш пистолет, но дал-то им его Юрий… Вы же отец!
— Отец не отец, а вы докажите, что пистолет мой! Может, он еще у кого его взял. Может, покрывает какого дружка? — Видно было, что он играл словами. — Вот и решайте сами. Он заварил кашу, он пускай ее и расхлебывает. — И для убедительности своих слов пристукнул кулаком по колену.
«Шкурник! — хотелось следователю крикнуть в лицо этому заскорузлому человеку. — Как же ты дальше жить-то будешь, с какой совестью?»
— Как же вы дальше жить собираетесь, гражданин Григорьев? — все же сказал, не вытерпев.
— Обойдусь без ваших советов!
— Зачем вам мои советы? А вот сына-то за что так?
— Не надо, товарищ следователь, — воскликнул Юрий. — У меня есть дополнение.
— Что за дополнение?
— Пусть будет так, как он хочет…
— Как это?
— А так, что пистолет мой.
— Но это же ложь! Этого я писать не буду!
— Как не будете?! — вскричал Григорьев-старший. — Это ваша обязанность — писать, что показывают…
— Нет, Григорьев, и мы не все пишем, — сказал решительно следователь. — Да, да, — добавил, прочитав на лице его искреннее удивление. «Ах как они искренно удивляются, да не искренно говорят!» — Это уж пусть ваш сын пишет. Сам. — И обратился уже к Юрию: — Возьмите протокол. Вот ручка. И пишите все, что считаете нужным. И подпишитесь.
— Что, отец, писать?
— Твое дело, — ответил отец. — Сам решай.
— Хорошо, — сказал сын и сделал запись.
«Все, что я показал, правда, за что и расписываюсь», — прочитал следователь и протянул протокол старшему Григорьеву.
Тот хмыкнул, ознакомившись, передернул плечами. Потом не спеша вынул из внутреннего кармана пиджака свою авторучку, будто не доверяя той, что писался протокол, и подписал свою часть показаний.
— Можно идти? — спросил так, словно подписался за получение ничтожной суммы денег или еще за что-то, мало касавшееся его.
— Подождите в коридоре.
Юрий смотрел на уходившего отца, надеясь, что тот остановится, вернется и все решится само по себе. Правда была столь известная и очевидная. И уведет его отсюда.
Но отец не вернулся, лишь произнес перед самой дверью, полуобернувшись: «Завтра мать принесет тебе передачу». Сказал, как приговорил.
— Что же мне теперь будет? — спросил Юрий следователя. — Неужели мне не поверят? Вы-то верите?
