Дуглас Престон - Флорентийский монстр
Мы, вызвав пыльную бурю, уселись на линялую мебель, а синьора Ронтини села напротив, медленно, и с достоинством опустилась в продавленное кресло. Ее светлая кожа и тонкие волосы выдавали кровь предков-датчан. На шее она носила золотой медальон с инициалами «П» и «К» — Пия и Клаудио.
Она говорила медленно, каждое слово казалось тяжелым, как камень. Марио рассказал ей о задуманной статье и о том, что мы продолжаем поиски истины. Она высказала мнение — так, словно ей уже было все равно, — что это сделал Паччани. Она рассказала о своем муже Ренцо, квалифицированном корабельном механике, получавшем хорошее жалованье и путешествовавшем по всему свету, который оставил работу, чтобы все свое время отдавать поискам правосудия. Он еженедельно бывал в главном полицейском управлении Флоренции, узнавал новости, консультировался со следователями и по своей инициативе предложил большое денежное вознаграждение за информацию. Он часто выступал по телевидению и по радио с призывами оказать помощь следствию. Его не раз обманывали. Наконец эти усилия подточили его здоровье и истощили средства. Ренцо умер от сердечного приступа на улице перед главным полицейским управлением, откуда только что вышел. Синьора Ронтини осталась на большой вилле совсем одна, понемногу распродавала мебель и все глубже влезала в долги.
Марио спросил ее про медальон.
— Для меня, — сказала она, коснувшись цепочки, — жизнь кончилась в тот день.
Глава 32
Если вы считаете, что вам ничто не угрожает, тогда, может быть, вы войдете внутрь? Хватит ли у вас духу войти во дворец, столь знаменитый в кровавые и славные времена, и последовать туда, куда влекут глаза, сквозь затянутый паутиной мрак, навстречу изящным звукам клавесина?..
В вестибюле почти абсолютная тьма. Длинная каменная лестница, ледяные железные перила под скользящей рукой, неровные ступени, сточенные сотнями лет и тысячами шагов; мы поднимаемся навстречу музыке…
Вышло так, что в холодное январское утро мы с Кристиной поднимались по лестнице, столь живо описанной Томасом Харрисом в «Ганнибале». У нас была назначена встреча в палаццо Каппони с графом Никколо Пьеро Уберто Ферранте Гальяно Гаспаре Калкедонио Каппони и его женой, графиней Росс. Я наконец дерзнул ему позвонить. Во дворце Каппони недавно снимали сцены для фильма «Ганнибал», который ставил Ридли Скотт. В фильме Ганнибал Лектер, он же «Др. Фелл», являлся хранителем библиотеки и архива Каппони. Я подумал, что было бы интересно взять интервью у настоящего хранителя архивов Каппони, самого графа Никколо, и написать статью для раздела «Беседы в городе» в «Нью-Йоркере» к выходу фильма в свет.
Граф встретил нас на верхней площадке лестницы и провел в библиотеку, где ожидала графиня. Ему было около сорока. Высокий, крепкого сложения мужчина с кудрявыми каштановыми волосами, «вандейковской» бородкой клинышком, острым взглядом голубых глаз и ушами школьника. Он на удивление походил на повзрослевшую копию портрета его предка Лодовико Каппони, написанного в 1550 году художником Бронзино, выставленного в собрании Фрик в Нью-Йорке. Приветствуя мою жену, граф поцеловал ей руку весьма необычным образом — как я впоследствии узнал, это старинный аристократический жест: взять руку дамы, поднять быстрым движением, сочетающимся с сухим полупоклоном, поднести ее к губам — и, разумеется, ни в коем случае не коснуться губами кожи. Только титулованные флорентийцы приветствуют дам таким образом. Остальные пожимают руку.
Библиотека Каппони располагалась в конце сумрачного, холодного, как ледник, холла, украшенного гербами. Граф поместил нас в объятия гигантских дубовых кресел, сам примостился на металлической табуреточке у старого обеденного стола и принялся возиться с трубкой. Стена у него за спиной состояла из ряда маленьких ниш, содержащих фамильные документы, манускрипты, счетные книги и арендные свитки, насчитывающие до восьмисот лет.
Граф был одет в коричневый пиджак, свитер цвета красного вина, мягкие брюки и — довольно эксцентрично по флорентийским меркам — в уродливые разбитые старые ботинки. У него была докторская степень по военной истории, и он преподавал во флорентийском филиале Нью-Йоркского университета. Он говорил на превосходном эдвардианском английском языке, реликте минувших эпох. Я спросил, где он изучал язык. Он объяснил, что английский пришел в семью, когда его дед женился на англичанке, и дети в их доме говорили по-английски. Его отец Нери, в свою очередь, передал английский своим детям, словно фамильное наследство — и таким образом язык эвардианской Англии сохранился, не меняясь почти столетие, как окаменелость, в семье Каппони.
Графиня Росс была очень хорошенькой американкой, держалась сдержанно и официально и проявляла суховатое чувство юмора.
— Здесь у нас побывал Ридли Скотт со своей сигарой, — сказал граф, имея в виду директора картины.
— Они явились, — сказала графиня, — возглавляемые сигарой, за которой следовал Ридли в сопровождении восторженно внимающей толпы.
— Получается многовато дыма…
— Дымовых эффектов в самом деле было много. Ридли, кажется, помешан на дыме. И на бюстах. Ему постоянно нужен мраморный бюст.
Граф взглянул на часы и извинился:
— Не хочу быть невежливым. Я курю только дважды в день: после двенадцати и после семи.
Было без трех минут двенадцать.
Граф продолжал:
— Во время съемок ему понадобилось побольше бюстов в главном зале. Он заказал бюсты из папье-маше, сделанные так, чтобы выглядели старинными. Но они не подошли. Тогда я сказал, что у меня в подвале хранится несколько скульптурных изображений предков, не вынести ли их наверх? Он сказал: «Чудесно». Они были ужасно грязными, и я спросил, не смахнуть ли с них пыль? «О нет, пожалуйста, не надо!» Один из бюстов изображал мою «квадрисонну», мою пра-пра-прабабушку, урожденную Луизу Веллути Затти из рода князей Сан-Клементе — очень достойную женщину. Она отказывалась посещать театр. Считала зрелище аморальным. А теперь она стала реквизитом для фильма. И какого фильма! Насилие, выпотрошенные тела, каннибализм.
— Как знать, может, она была бы довольна, — вставила графиня.
— Киногруппа вела себя очень прилично. С другой стороны, флорентийцы, пока велись съемки, буквально жаждали крови. Естественно, теперь, когда все закончилось, те же лавочники выставляют у себя в витринах вывески: «Здесь снимался Ганнибал Лектер».
Он взглянул на часы, обнаружил, что они показывают «меццоджорно» — полдень, — и зажег трубку. Облачко душистого дыма всплыло к далекому потолку.
— Кроме дыма и бюстов, Ридли очарован Генрихом VIII.
Граф, поднявшись, порылся в архиве и наконец извлек письмо на толстом пергаменте. То было письмо Генриха VIII, адресованное предку Каппони, с просьбой прислать две тысячи солдат и как можно больше аркебузиров в армию Генриха. Письмо было собственноручно подписано Генрихом, а под документом болталось нечто коричневое, восковое, размером с расплющенную инжирину.
— Что это? — спросил я.
— Большая печать Генриха VIII. Ридли сострил, что она больше напоминает левое яичко Генриха. Я сделал для него фотокопию. Документа, я хочу сказать.
Мы перешли из библиотеки в главную гостиную дворца, в которой Ганнибал Лектер играл на клавире, а инспектор Пацци, спрятавшись внизу, на виа де'Барди, слушал его игру. В салоне стояло пианино, а не клавир, на котором играл в фильме Энтони Хопкинс. Комнату украшали потемневшие портреты, фантастические пейзажи, мраморные бюсты, доспехи и оружие. Отапливать такое просторное помещение обходилось дорого, а потому температура в нем держалась чуть выше, чем в сибирской камере пыток.
— Большая часть доспехов поддельные, — пояснил граф, пренебрежительно махнув рукой, — но вот эта броня хороша. Датируется восьмидесятыми годами шестнадцатого века. Возможно, она принадлежала Никколо Каппони, рыцарю ордена Святого Стефана. Когда-то она была мне впору. Доспех совсем легкий, я мог проделывать в нем отжимания.
Из глубины дворца донесся жизнерадостный вопль, и графиня, встрепенувшись, поспешно вышла.
— Портреты в основном Медичи. В нашем роду насчитывается пять браков с семейством Медичи. Каппони были изгнаны из Флоренции вместе с Данте. Но в те дни Данте, пожалуй, смотрел на нас сверху вниз, задрав свой длинный нос. Мы числились, как он писал, «la gente nova е i subiti guadagni» — «новыми и внезапно разбогатевшими людьми». Нери Каппони способствовал возвращению из изгнания Козимо де Медичи в 1434 году. Для нашей семьи это был невероятно выгодный союз. Мы преуспели во Флоренции, потому что никогда не принадлежали к первым семьям. Мы всегда оставались вторыми или третьими. У флорентийцев есть поговорка: «Торчащий гвоздь забивают молотком».
