Алексей Самойлов - Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками
Настроение Раневской переменилось на 180 градусов: «Деточка, как хорошо, что Вы не фифа». И еще: «Запомните: я Вас благословляю».
А когда мы уходили, Раневская сказала: «У Вас такой же недостаток, как у меня. Нет, не нос. Скромность».
Я, наверное, больше не пришла бы к ней: благословила – и все. Но надо было подписывать какое-то письмо. Я взялась отнести его на Южинский переулок. И то ли она увидела мое отношение к ее собаке (а я безумно люблю животных), то ли что-то еще, но Фаина Георгиевна сказала мне: «Приходите…»
– В той же книге Щеглова рассказывается, что в день своего рождения, 27 августа, Раневская устраивала большой фуршет, на который в ее доме собиралось много замечательных людей: Уланова, Пельтцер, Камбурова, Саввина, Терехова, Юрский, Юнгер… И еще я узнал из этой книги, что три последних года своей жизни, с 1982‑го по 1984‑й, Фаина Георгиевна встречала Новый год дома вдвоем с Еленой Камбуровой…
– Фаина Георгиевна очень по-доброму относилась ко мне. Очень жалею, что у меня не было возможности часто бывать у нее: у нас тогда были большие плановые гастроли, работали мы за символические деньги, ездили по всему Союзу, и я возвращалась в Москву измученная…
Один только раз я была под ее гневом: пересказала с непечатными словами одну ее остроумную фразу другим людям. «Как вы могли! Вы же знаете, что я ни одного подобного слова не употребляю!..»
Я написала ей покаянное письмо, и в письме – что-то о Пушкине, нашем боготворимом Пушкине. Получив письмо, она сразу же мне позвонила: «Все-все-все, прощаю-прощаю-прощаю».
В преддверии 1984 года, оказавшегося последним в жизни Фаины Георгиевны, я пришла к ней домой, чтобы встретить праздник вместе. Она лежала, чувствовала себя очень слабой. Так уж сложилось, что ни одно наше свидание, ни одна беседа не обходились без слова Пушкина. И на этот раз Раневская попросила почитать что-то из Пушкина. В двенадцатом часу она закрыла глаза. И уснула.
Греческие корни
– В спектакле «Семь тетрадей» по произведениям Юлия Кима видно, как Вы смешали лирические, романтические, острохарактерные, гротесковые краски своей палитры. Но более всего, на мой взгляд, Вам соприродно трагическое начало. Вы мне напоминаете великую греческую трагическую актрису Аспасию Папатанасиу из Пирейского театра, неподражаемую Электру. И что же? На недавнем выступлении в Петербурге Вы вдруг объявили: «А теперь песня моей историчес кой родины», и запели греческую песню…
– Действительно, у меня греческие корни, но как жаль, что я принадлежу к поколению, которое не очень интересовалось своими предками, своей родословной. И только на старых фотографиях я вижу очень хорошие лица. Мои предки со времен Екатерины Великой жили в Крыму, потом разъехались, разбрелись, и будущие мои родители появились на свет под Макеевкой – ныне это Донецкая область Украины.
– Греческие корни у Вас и по отцовской, и по материнской линии?
– Да. Кстати, все мои родственники относились к деревенской интеллигенции: учителя, лица духовного звания, писари. Все они – дедушка, дяди – были репрессированы, расстреляны.
Приехав на гастроли в Таганрог, я зашла в музей Чехова и в комнатке, посвященной друзьям писателя, увидела большую фотографию с подписью «Семья Камбуровых». Я спросила у сотрудников музея: «Это греки?» – «Да, греки». – «А откуда?» – «Из-под Мариуполя, еще до революции уехали в Америку». Будучи в Америке, я дважды разыскивала Камбуровых, но безрезультатно.
– А кто-нибудь из Ваших родственников любил петь?
– Бабушка, мамина мама, очень любила петь. У мамы, врача-педиатра по профессии, был красивый голос приятного тембра, такой вибрирующий. Отец, инженер, в молодости играл на гитаре и очень хорошо пел.
– И родились Вы под Макеевкой?
– Нет, родилась я в Сибири, в Новокузнецке, куда отца как грека отправили перед войной. После войны мы переехали в город Хмельницкий, там я окончила с серебряной медалью школу и уехала в Киев поступать в Институт легкой промышленности.
Театру Новодевичьего монастыря
– Вас можно поздравить: у Театра Музыки и Поэзии, Театра Камбуровой есть, наконец, свой дом.
– Да, это бывший кинотеатр «Спорт», напротив Новодевичьего монастыря. По распоряжению мэра Москвы Лужкова нам отдана половина этого кинотеатра. У нас два зальчика – на 120 и 90 мест, мы сделали ремонт, идет оснащение залов светом и звуком.
Труппа театра невелика: в штате пять музыкантов, главный из них Олег Синкин и четыре постоянных актера, остальных приглашаем на антрепризной основе.
– Каков репертуар театра? Какие жанры будут представлены на сцене?
– Мне очень важно, чтобы у нас был представлен жанр художественного чтения, чтобы там выступали Рафаэль Клейнер, Антонина Кузнецова. Я веду переговоры с Сергеем Юрским, Михаилом Козаковым. Со своими вечерами в Музее Маяковского на Лубянке выступают наши актеры Александр Лущик, Андрей Крамаренко, Елена Фролова, ставшая серьезной звездой в среде авторской песни.
– А каков будет вклад Камбуровой в работу Театра Камбуровой, помимо общего руководства?
– Иронизируете?.. Все эти годы, пока я собирала близких по духу людей, искала помещение, театр отнимал и отнимает у меня жутко много времени. Надеюсь, однако, теперь, когда есть где репетировать, восстановить один из моих любимых циклов «Да осенит тишина!» – по русским балладам и новеллам. Есть еще у меня французский цикл. Давно я не пою цикл на стихи Мандельштама и ахматовский «Реквием» (музыка Владимира Дашкевича) – их тоже предстоит восстановить.
Будут у нас в театре и киновечера – особого, авторского кино, и вечера джаза. Будет все что угодно, только не агрессия и не тупость…
Булат
– Вы имеете в виду кич, попсу в шоу-бизнесе?
– То, чем сейчас озвучена Россия и многие другие страны. Агрессивная музыка, патологические децибелы, дебильные тексты – для меня это сумасшедший дом, пустота. А о ней пишут в панегирических тонах. Почему, для чего? Иногда мне кажется, что построен и бесперебойно действует некий завод по выколачиванию денег из тех, кого с детства готовят к этому безумству. Атрофируются слух, зрение. А настоящее, высокое они не могут расслышать. «Духовные кастраты», – говорил о подобных Лорка, когда у них, в Испании, только начинался фашизм. Мне больно смотреть на беснующиеся толпы фанатов этого суррогатного, истеричного, агрессивного искусства. Есть от чего прийти в отчаяние…
– «Когда мне невмочь пересилить беду, когда подступает отчаянье, я в синий троллейбус сажусь на ходу, в последний, в случайный». Никогда не забуду, с какой печалью и душевной просветленностью пели Вы Окуджаву на вечере памяти поэта в концертном зале «Россия»… Кем был для Вас Булат?
– Через всю мою жизнь проходит Булат Окуджава. Со всем миром его песен, его романтизмом, его Надеждой, Верой и Любовью.
Судьба одарила меня многими встречами с Булатом. Самая первая была в Ленинграде. Меня повез к нему знакомиться композитор Кирилл Акимов, первым решившийся аранжировать песню «Ленька Королев». Меня так порадовало, что ни аранжировка, ни мое юношеское исполнение песни ничуть не смутили автора, а, скорее, наоборот.
Из того вечера больше всего запомнилась детская кроватка, где уютно спал недавно родившийся сын Булата и Оли – Буля.
Хорошо помню, как ходила к ним в гости на квартиру около метро «Речной вокзал». Подросший малыш Буля бегал по коридорчику и был очень похож на маленького Пушкина. Однажды после просмотра на «Мосфильме» картины Владимира Мотыля «Женя, Женечка и „катюша“» мы с моей подругой Аней Кудрявцевой, проговорив всю ночь об этом фильме, о Булате, наутро побежали к Окуджавам, напевая «Капли Датского короля».
В это время ему не работалось, и Булат целыми днями наклеивал газеты на деревянную основу, добиваясь ее выпуклости. Потом на газетно-деревянную основу наклеивал репродукцию и сверху покрывал лаком. Получались отличные поделки, которые он развешивал на стены. Я тоже потом этим заразилась…
Вспоминаю, как пришла в дом на Безбожном. Булат только что написал песню «Музыкант» («Музыкант играл на скрипке – я в глаза ему глядел…»), с большим удовольствием пел ее и никак не мог остановиться. Куплет следовал за куплетом. За инструментом сидел Буля. Мелодия еще выверялась. А мы с Олей слушали. Никогда я не видела Булата в таком восхитительно прекрасном расположении духа…
Последействие его поэтического мира в полной мере я ощутила только сейчас. Когда мне трудно, я ищу утешение в песнях Окуджавы, в каждом его слове, сказанном и спетом. Я меряю всё по Булату.
Алексей Самойлов 2002 г.Сергей Катанандов
