Андрей Буровский - Феномен мозга. Тайны 100 миллиардов нейронов
«В истории европейского города можно наметить границу, отделяющую цеховой город ганзейского типа, жесткая вертикальная структура которого определяется системой гильдий, и приобретающие с XVII в. особую значимость города более свободной структуры. Так, в Англии города с жесткой структурой, как Йорк, занимавшие около 1600 г. первые места, за два следующих века были оттеснены Манчестером, Ливерпулем, Бирмингамом… В России в XVII–XVIII вв. осуществляется сдвиг от военного города-крепости к преимущественно торговому и административному центру. По-видимому, одно из основных отличий нового европейского города и от традиционного азиатского, и от предшествующего типа ганзейского торгового города заключается именно в относительно большей открытости структуры» [155] .
И наконец, еще одна черта, типичная для города Нового времени. Людям из эпохи телевизора и компьютера, наверное, самые шумные города XVIII века показались бы… ну, скажем так, несколько скучными. Но современники думали иначе. В кипении деловой жизни города вели общие дела, пили вино, учились доверять друг другу те, у кого в деревнях или средневековых городках никогда бы не оказалось ничего общего. Смертельно занятые жители города не обращали внимания на условности, страшно важные еще поколение назад. Тайные пороки переставали быть тайными – да и не так велики были еще города, чтобы хоть что-то можно было скрыть. Притоны и публичные дома посещались если не поголовно всеми горожанами – то достаточно многими, и тоже помогали смешению сословий, классов, народов и языков. Да к тому же на поверхность жизни выплескивалось что-то низкое, отвратительное: погоня за наживой, нарушения приличий, недозволенные связи, разврат.
Свободно спланированные, космополитичные, порой разухабисто веселые, города Нового времени несли разрушение традиционной замкнутости жизни. Кончался прежний средневековый мир – жестокий, грубый, но вместе с тем привычный, обжитой. Для многих людей и в разрушении установленного от века, и в открытом выплескивании всегда старательно скрывавшегося было что-то прямо сатанинское.
Еще в начале ХVII века испанский поэт Гонгора закончил свой сонет о городе строфой: «Таков Мадрид, а скажем лучше: ад».
У Блейка в конце ХVIII века найдем строки, еще больше перекликающиеся с темой:
Крик проститутки площадной
Шьет саван Англии былой [156] .
Характерно, что Санкт-Петербург русским долгое время казался городом, от которого и правда близковаты хоромы Князя Тьмы. Тем более Петербург вырос не сам… Захоти Петр перенести столицу в Калугу – и тогда город Нового времени, возведенный царем-антихристом, вызывал бы особенно нехорошие эмоции – как созданный столь сложно воспринимаемым царем, да еще возведенный искусственно.
Санкт-Петербургское урочище сложилось как многоязыкое, открытое в мир, разрушающее средневековые представления. И тем самым казавшееся современникам чем-то «немножно дьявольским».
В таком городе печальна судьба клинических крестьян. Они хотели бы жить так, как в деревне: самим определяя, когда работать, а когда отдыхать. Жить в природном ритме, в единении с природой, неторопливо и спокойно.
А в городе ритм жизни никак с природой не связан. И никакие природные причины ничего делать не заставляют. Сельский житель хочешь не хочешь, а будет весной сеять, осенью убирать урожай. Куда он денется?!
А горожанин может работать в любую погоду.
Ремесленники, которые работали каждый у себя дома, в хороший день могли сделать сами себе выходной: пойти погулять, поудить рыбу с сыном… А в дождливый день наверстать.
Но вот появились огромные заводы и фабрики… Человек является в определенное время (и независимо от погоды!), работает, приспосабливаясь к темпу работы механизма. Важен не он, с его квалификацией и умом. Важен завывающий, трясущийся станок.
Город потребовал нового уровня дисциплины, умения становиться частью общественного механизма. Не можешь жить по гудку? Проваливай! Не выносишь вибрации? Не можешь стать придатком механизма? Погибаешь.
Бродяги скатывались на дно жизни, где было уже не до потребительских благ и не до семей.
И такова всю историю человечества судьба тех, кто не может освоить новые технологии. Компьютер, например. Впрочем, до компьютера была еще и книга… Ее тоже надо было еще освоить.
Особенности психологии
Во все времена люди учились жить на родной земле, в наборе привычных ландшафтов. «Свои» ландшафты были и естественные – леса, рощи, степи, озера, горные пики. Это были и ландшафты, созданные человеком, – антропогенные: поля, сады, луга, сенокосы, выпасы. Человека с детства учили жить в этих ландшафтах и получать от этого удовольствие.
Виталия Бианки любили и читали три поколения россиян: всем были интересны его истории про мышонка Пика, синичку Зиньку, лесную газету и куропатку Оранжевое горлышко. На этих книгах три поколения училось знать и любить свою землю.
Но житель мегалополиса живет не в России, а… в мегалополисе. Он не видел и не знает полей и лесов, никогда не ночевал в стогу сена и на берегу тихой речки в средней полосе.
Ему не очень понятно поведение героев Льва Толстого – богатые люди, а вскакивают чуть свет, бегут с ружьями стрелять вальдшнепов! Явно ведь нет никакой необходимости – так зачем же они валяют дурака, рискуя простудиться и заболеть?
У жителей маленьких городков и сел на периферии агломераций сохранилось многое из той, традиционной культуры. Но чем ближе к Центру – тем меньше.
Все мегалополисы и агломерации Земли – это принципиально один и тот же ландшафт. Если агломерация выросла вокруг старинного города и сохранилось старое ядро – то и оно очень похоже. В Кракове вы часто будете чувствовать себя почти так же, как в историческом центре Петербурга или Калуги, а на Курфюрстендамм в Берлине ощутите себя почти на Садовом кольце.
В новых же кварталах, среди типовых домов, вы окажетесь «дома», и не только в Европе. Возле одной девятиэтажки во Франкфурте автор сих строк буквально затряс головой: здание страховой компании оказалось совершенно таким же, как здание Института защиты растений в Пушкине под Петербургом.
Все жители всех агломераций живут в похожих домах, видят из окна похожие ландшафты, слышат как фон своей жизни один и тот же шум большого города. Они ведут похожий образ жизни, пользуются похожими, а то и совершенно одинаковыми компьютерами, стиральными машинами и газовыми плитами, ездят на очень похожих автомобилях и автобусах.
Различия есть, и скажем, немецкий S-Bann или французский Rer – это вовсе не метро, а эдакий гибрид метро с электричкой: в центре города S-Bann и Rer едут под землей, а вдали от центра выходят на поверхность. Местные жители отлично различают метро и такие гибриды электричек с метро и ухитряются их не путать.
Впрочем, и в Московском метро есть участки, где поезд едет поверху. И вообще – вагончики почти такие же, сумма сходства больше суммы всех различий.
В результате у жителей всех мегалополисов между собой много общего, при различиях языков и культур они неплохо понимают друг друга. У жителя каждого мегалополиса от Японии и Бразилии до Москвы больше общего друг с другом, чем у жителей каждого из них с жителями периферии этого же мегалополиса.
Изменения в режиме питания
Первыми изменил свой рацион английский средний класс. Английские джентльмены, создатели самой большой колониальной империи, первыми в истории:
1. Сделались постоянно сытыми.
2. Сделали свою пищу разнообразной, калорийной, полной легких стимуляторов.
Для этого потребовалась империя, над которой никогда не заходит солнце. «Где соленая вода – там и Англия».
С одной стороны, еда имущих классов Британии с XVIII века, с рождением Британской империи, стала разнообразнее, чем когда-либо. Ели мясо и овощи, позволяя себе обходиться без сытных, но менее вкусных каш и картофеля. Ели тропические фрукты и «экзотические» плоды. Везли баранину из Австралии, говядину из Аргентины, рис из Индии, кукурузу из Мексики, устриц с Юга Франции.
В обычай вошло употреблять легкие наркотики и стимуляторы – чай, кофе, какао, табак, шоколад. Сложилась диета из продуктов, возникших на разных материках, под звездами разных континентов.
Сложилась традиция частого питания: четыре раза в день, каждые три часа.
И тут же появилась другая тенденция – богатые и образованные в еде стали все больше воздерживаться. Джентльмен должен быть тощим и выносливым! Джентльмен умеет отказаться от лакомого блюда; джентльмен не обжирается, он много занимается спортом и не любит тяжести в животе.
В XVIII – начале XIX века английский джентльмен отличался от простолюдина не только умением владеть шпагой, не только изяществом манер, но и сдержанностью в еде.
Выкачивая сказочные богатства из Индии и Африки, покорив весь земной шар, английские джентльмены стали первыми людьми на Земле, для которых голод навсегда ушел в прошлое. Для которых еда перестала быть предметом престижа. Которые не наедались впрок.
