Аркадий Сахнин - Машинисты (авторский борник)
— Уж вы бы молчали!
— Всю игру портили,
Старичок умолкает, но не обижается. Он и сам чувствует себя виноватым.
…Пути на перегоне. Темные силуэты людей. Они бегут, укладывая на рельсы петарды.
Рельсы резко уходят вправо. Далеко-далеко впереди видны огни нефтеналивного. Оттуда беспрерывно гудки тревоги: длинный — три коротких, длинный — три коротких…
Несется экспресс. Люди на путях отпрянули в стороны.
Со страшным грохотом рвутся под колесами петарды. Несутся гудки.
…Майор милиции в служебном кабинете. Говорит по телефону:
— Нет, оставить только постовых!.. Да… Наш вагон прицепят к автомотрисе с медперсоналом… Зачем? Никакого оружия…
…Служебный кабинет. Черный кожаный диван. Стеклянный шкаф. За столом человек в белом халате. Говорит в телефонную трубку:
— Первая и четвертая больницы предупреждены…
…Рабочий кабинет в квартире. У телефона женщина лет сорока пяти. Из-за неплотно прикрытых дверей доносится веселый шум. За длинным столом поднимают бокалы.
— Нет, это не обком, это частная квартира, — спокойно говорит женщина. — Да, квартира секретаря обкома Жорова, но его нет… Не знаю, товарищ, давно должен был прийти. — Кладет трубку, садится. По щекам текут слезы.
Дожевывая пищу, из соседней комнаты со смехом вбегает человек лет пятидесяти:
— Это Петр звонил?
— Нет, — грустно качает она головой,
— Вы что, Вера Васильевна? — увидел он слезы.
— Не могу я больше, Леонид Андреевич. — У нас свадьбы не было, шахта тогда в прорыве находилась. Мне так хотелось хоть серебряную справить. Хотелось в белом платье побыть. Собрали гостей, а бюро горкома в два часа ночи закончилось… Пришел домой, когда я уже посуду перемыла… Ну, пусть… Но сегодня, на свадьбу единственной дочери… Мне стыдно смотреть в глаза Васе и его родителям. Они ведь не верят. Думают — гордыня, секретарь обкома…
Открывается дверь из прихожей, на пороге — Жоров.
— Ну, ты и подлая душа, Петя! — набрасывается на него Леонид Андреевич.
Вошедший сразу понял обстановку, быстро подошел к жене, у которой снова на глазах показались слезы.
— Не надо, Верочка, — говорит он, целуя ее. — Не надо, родная. Поверь, не мог… Еще ведь не очень поздно. Зато целые сутки никуда из дому не уйду и телефон выключу.
Женщина успокаивается.
— Переодевайся быстрее. — Она берет под руку Леонида Андреевича и возвращается к гостям.
Звонит телефон. Жоров неприязненно смотрит на аппарат. Потом на дверь, за которой скрылась жена. Телефон звонит. Посмотрел на часы, поднял трубку:
— Слушаю… Да…
…Застекленная вышка на аэродроме. За столами несколько офицеров в летной форме. Телефонный звонок.
— Дежурный по части майор Саблин слушает!
— Говорит секретарь обкома Жоров.
— Слушаю! — отвечает майор, плотнее прижимая трубку к уху. — Ясно! Поднимаю санитарные машины. Понял. Вертолет для вас посылаю на городскую площадку… Будет через семь минут.
Машинист Шумилов видит огни экспресса, несущегося на него, резко толкает регулятор. Но это уже от бессилия: регулятор давно открыт полностью, рукоятка не поддается.
Над полотном летят три вертолета с красными крестами. В кабине переднего — врач и медсестра в белых халатах. Они смотрят из окон вниз. Отчетливо видны два поезда: взрывоопасный, идущий вагонами вперед и догоняющий его экспресс. Быстро сокращается между ними расстояние. На паровозе экспресса по площадке ползет человек. С противоположной стороны, уцепившись за поручни, стоит на ступеньках второй человек.
…Несется вспомогательный поезд из четырех специальных вагонов. На открытой платформе небольшой кран, тяги, мотки проволоки, запасные части паровоза.
…Мчится санитарный поезд. Вагоны пустые. В операционном вагоне люди в белых халатах готовят инструмент.
…Здание больницы. Одна за другой выходят машины скорой помощи.
Кружат вертолеты. Смотрят вниз люди. Очень быстро сокращается расстояние между поездами. Хвостовые вагоны взрывоопасного уже влетели на станцию. У входной стрелки два человека. На платформе люди с красными фонарями описывают огненные круги — сигнал безоговорочной остановки.
Смотрят из вертолета:
резко, едва не перевернувшись, цистерны свернули па боковой путь. Они несутся, извиваясь у стрелки.
Экспресс догоняет. Остались метры…
Рушится, оглушает сигнал тревоги.
Машинист взрывоопасного бросил рукоятку сигнала, уперся ногами, уцепился за раму.
Наклонившись, стрелочник держит рычаг стрелки. Между паровозами один метр. В это мгновение стрелочник рванул рычаг. Он успел перевести стрелку,
С вертолета видно:
экспресс несется рядом с нефтеналивным.
С боковой площадки паровоза на переднюю спускаются четыре почти отвесные узенькие ступеньки. Паровоз бросало из стороны в сторону, и они вырвались из слабых и липких рук Дубравина. Он свалился на переднюю площадку и подполз к самому краю. Лежа на груди, свесив руки, нащупал концевой кран.
Двести семьдесят шесть тормозных колодок впились в колеса паровоза и вагонов. Шипя и искрясь, поезд встал на выходных стрелках станции Матово.
Ночь кончалась.
Гулкие шаги на левой площадке отвлекли Дубравина от путающихся мыслей. Шаги затихли совсем рядом. Поднять голову было трудно, но он услышал знакомый голос:
— Ты здесь, Виктор?
Он не поверил. Он оторвал голову от железной плиты, тяжело уперся черными руками в холодный металл и посмотрел вверх.
Перед ним стоял Владимир Чеботарев.
Дубравин сказал:
— Да, я здесь.
Через несколько минут в спящих вагонах раздался тревожный голос радиста:
— Товарищи пассажиры! Товарищи пассажиры! Если среди вас есть врач, просим его срочно прибыть к паровозу. Повторяю…
Голос был взволнованный, напряженный. Восемьсот человек проснулись, заговорили, полезли к окнам. Повеяло военным временем. Никто не знал, что делать.
Точно ветром подняло спортсменов. Они побежали к паровозу первыми.
— Может быть, йод нужен, — неуверенно спросила пожилая женщина, та, что была всем недовольна. — У меня есть йод… — И, словно убедившись в правильности своей мысли, выкрикнула: — Что же вы стоите, мужчины! Скорее отнесите йод!
Будто выполняя приказ, капитан танковых войск унесся с пузырьком йода. И вдруг люди стали рыться в корзиночках, сумках, чемоданах. Не сговариваясь, несли бинт, вату, какие-то пилюли, порошки. Мать Олечки вынесла термос с горячей водой. Появился и термос с холодной водой. Пассажир, напоминающий плакатного лесоруба, не раздумывая, вывалил на полку содержимое своего чемодана, на котором играли в преферанс, и удивительно проворно уложил туда все собранное. Он побежал к выходу вместе с чернявым юношей.
Шумно хлынул к паровозу народ. Совершенно растерянные торопились Андрей и Валя. Невесть откуда уже все знали, что в эту трудную минуту струсил и спрятался в безопасном месте помощник машиниста, который легко мог остановить поезд.
Чем ближе подходили, тем тише становился говор. В безмолвии остановились. С паровозной площадки раздался тихий голос:
— Товарищи! Тяжело ранен машинист. Он обожжен паром. — Человек огляделся вокруг и продолжал — Такое большое скопление людей на путях опасно. Оно может задержать движение встречных поездов и эвакуацию машиниста. Не исключены несчастные случаи. Ваш долг сейчас, товарищи, — вернуться в вагоны.
Молча попятилась, отступила, пошла назад толпа. Ни один человек не ослушался. Возле паровоза осталась только сгорбленная фигура помощника.
— Смотри! — вскрикнула Валя, показывая на него. Андрей обернулся. Чеботарев не видел их. Он стоял, понурив голову, вытирая ветошью руки.
На запасном пути остановился санитарный поезд. На маленькой вокзальной площади сел вертолет.
Из-за паровоза показались носилки с Дубравиным.
Позади них — старичок, тот, что играл в преферанс. Но теперь его не узнать. Сильное, волевое лицо, энергичные глаза. Какая-то сила во всей его фигуре.
Здание больницы. У крыльца — толпа. Она увеличивается.
Кабинет в больнице. За столом сидит старик преферансист в белом халате. Вокруг него, с величайшим благоговением на лицах, стоят врачи. Женщина приготовилась писать. Старик говорит:
— Так… Пишите… Открылась дверь:
— Павел Алексеевич, — говорит вошедший врач, — тут люди пришли, предлагают свою кожу и кровь, чтобы спасти Дубравина. Что им сказать?
— Скажите… Я сам скажу… Пишите, — снова обращается он к женщине: — Лондон… Так?… Президиуму международного конгресса хирургов… Написали? Независящим обстоятельствам присутствовать конгрессе не могу. Написали? Не могу, — повторил он убежденно. — Точка. Свой доклад высылаю нарочным. Все. Моя подпись…
