Петр Вайль - 60-е. Мир советского человека
В советском обществе богема была и есть духовная резервация. Заповедник чистого искусства. Эстетическое болото. Философская свалка. Школа выживания.
Когда эйфория 60-х сменилась апатией, жизнеспособной осталась одна богема. Не имея цели, задачи, смысла, она и пострадала меньше других, когда всего этого лишились шестидесятники.
Даже эмиграция никак не изменила ситуацию. В Америке, Израиле, Франции российский авангард по-прежнему живет своей бескомпромиссной жизнью, находясь в условиях вечной конфронтации – не с властью, а с толпой.
Благодаря воинствующему бескорыстию, страстной жажде облечь мир в эстетические формы, вере в абсолютное значение творческого акта, богема сохранила главное – среду.
Из этой среды выходят такие художники, как Иосиф Бродский, иронически подытоживший опыт поколения, утрамбовавший современную культуру декаданса в адекватные ей стихи. Или Венедикт Ерофеев, который в кощунственной игре ищет возможности духовного обновления.
Из этой среды в следующий виток тугой российской спирали выходят новые слова.
Власть масс
Тройной прыжок. Спорт
Олимпийский лозунг «Быстрее! Выше! Сильнее!», который так модно было повторять в 60-е, относился, конечно, не только к спорту. Сильнее всех была миролюбивая советская держава, выше всех взлетели советские космонавты, быстрее всех будет достигнут коммунизм – финиш прогресса. И совсем не случайно в год XX съезда Советский Союз впервые выиграл Олимпиаду1.
Активно включившись в международные состязания, советский спорт оказался не только не хуже, но даже и лучше спорта западного. Вместе с космосом это стало наглядным показателем успехов. Не зря эти две сферы деятельности так охотно сопоставлялись:
Прыжок на 2 метра 16 сантиметров – олимпийский рекорд – можно сравнить с полетом на Луну. А как тогда быть с феноменальным результатом в 225 сантиметров – новым мировым рекордом Валерия Брумеля?.. Это, видимо, межпланетный корабль, мчащийся в район Венеры2.
В рекордах есть неодолимая привлекательность очевидного факта. Можно еще поспорить о преимуществах той или иной социальной системы, но совершенно бесспорно, что Валерий Брумель прыгнул выше Джона Томаса, Игорь Тер-Ованесян – дальше Ральфа Бостона, а Юрий Власов поднял штангу тяжелее, чем Пауль Андерсон. Прелесть этих истин в простоте и общедоступности, и для постижения их нужны только первые два действия арифметики – самой убедительной из наук. В этом смысле спорт даже предпочтительнее космоса, который нельзя увидеть и еще надо уметь вообразить.
60-е породили новых кумиров во всем. Это было время не только Гагарина и Евтушенко, но и – Брумеля и Власова.
Чемпионы и рекордсмены выполняют в современном обществе важную функцию. Подпрыгнуть, бросить мяч или диск, промчаться в несущественном направлении – это чистая идея. Ведь сам по себе рекорд не нужен никому, и человечество не станет богаче и счастливее оттого, что планка поднимется на сантиметр. Это так, но нация оздоровляется, взирая на труднодостижимые образцы. Вводится некая точка отсчета. Подвижники идеи задают духовный ориентир, подвижники спорта – физический. 60-е сделали попытку совместить их.
Спортивные кумиры ближе и понятнее других – политиков, писателей, ученых. Чемпионы делают то же, что от природы умеет каждый, просто лучше. 60-е дали новых спортивных идолов – отличных от прежних.
Прежние были – солдаты. Дело даже не в том, что главными чемпионскими питомниками были армия (ЦДКА – ЦСК МО – ЦСКА) и милиция («Динамо»). Дело в общей ориентации спорта – воспитательной и психологической. Самой первой наградой юного физкультурника был значок БГТО – «Будь готов к труду и обороне». Идея обороны неизменно присутствовала в состязаниях любого уровня (примечательно, что как раз в 60-е метание гранаты в школе стало широко заменяться метанием теннисного мяча). Никто не сомневался в том, что «спортсмен» есть эвфемизм для «защитника Родины». Не только потому, что хороший физкультурник легче форсирует вражеские укрепления в случае войны. Суть в том, что враг и война – категории постоянные. Советской стране было уютно держать оборону в неразмыкающемся кольце врагов. А спорт – продолжение войны мирными средствами.
Эй, вратарь, готовься к бою!
Часовым ты поставлен у ворот.
Ты представь, что за тобою
Полоса пограничная идет3.
Свой вклад вносила журналистика, вообще тяготеющая к военной лексике («битва за урожай», «на передовой пятилетки»), – состязания же давали простор для разгула словесной агрессии.
После Сталина кольцо врагов стало размыкаться. Идея мирного соревнования с Западом смягчила суровые нравы военизированного советского спорта. Да и количественно он потерпел урон, когда Хрущев уволил в запас треть вооруженных сил страны. Солдат, даже в трусах и майке, дисгармонировал с эпохой космоса, науки и поэзии. Он, прежний чемпион, был угловат, немногословен, перекатывал желваки, чеканил шаг. Новый чемпион лучился улыбкой, поправляя очки, невзначай ронял томик Вознесенского, а установив рекорд, спешил на зачет по сопромату.
Разумеется, идея никогда не воплощается в чистом виде. И в лозунге «Быстрее! Выше! Сильнее!» сами сравнительные степени указывали на противника. В нужный момент о пограничной полосе вспоминали и шестидесятники:
Виктор никогда не произносил таких слов, как «Родина», «величие», «честь». И только на мокром поле «Парк де Пренс» он с особой силой понял, что они означают. Там, позади, была его земля, были миллионы его соотечественников… Эти люди прошли в солдатских сапогах до сердца Европы, стянули бетонными поясами стремнины рек, послали к звездам первый космический корабль4.
Виктор из прогрессивного журнала «Юность», который прошел до сердца Европы в футбольных бутсах, – фигура примечательная, потому что переходная. Студент, художник, эрудит, «левый полусредний с незаконченным архитектурным образованием»5, он принадлежит, несомненно, к новой формации спортивных кумиров. Комплекс же «пограничной полосы» появляется у него как рецидив изжитого периода изоляции и недоверия. Новая эпоха принадлежала иному человеку: многогранному, широко распахнутому человеку без границ – государственных в том числе.
Важно, что этот герой был личностью гармоничной. И если физику полагалось лазать по скалам, то и спортсмен не имел права обходиться одной мускулатурой. К этому нелегко было привыкнуть, но на все еще недоуменный вопрос «Футболисты читают Шекспира?»6 эпоха решительно отвечала: «Да!»
В какой-то момент даже казалось, что интеллект и есть главный компонент спортивного успеха. Штангист Власов был безусловным идолом интеллигенции: он носил очки и писал рассказы. Прыгун Брумель и интеллектуально не отставал от духа времени: «Днем 29 сентября 1962 года я преодолел высоту 227 см. А перед этим провел все утро в Третьяковской галерее»7. Сила, обаяние и ум чемпионов создавали образ, окрашенный в теплые и радостные тона. При этом этические нормы и эстетические критерии кумиров были, с одной стороны, на уровне современности, с другой – этот уровень ни в коем случае не превосходили. Власов:
Взял журнал с портретом Хемингуэя на обложке. Лицо у бородатого человека было доброе… Он долго смотрел в эти глаза… Под ворохом измятых галстуков заметил Библию. Эту обязательную принадлежность всех «порядочных» гостиниц западного мира… Кого здесь утешала и кого оправдывала эта равнодушная толстая книга?»8
Брумель: «Особенно долго пробыл я в зале, где экспонируются полотна Шишкина9.
Выезжая на международные соревнования, команды были буквально обязаны посещать музеи и осматривать исторические памятники. Это не всегда помогало побеждать10. Но ведь успех был вовсе не равен победе. Целью объявлялся не рекорд, а гармоническое развитие. Даже Ленин в разгар революционной борьбы писал сестре: «А главное – не забывай ежедневной обязательной гимнастики…»11 С максимализмом молодого задора 60-е требовали гармонии тела и души, в приказном порядке: «…В недалеком будущем людей, не желающих брать физкультуру в товарищи, людей, инертных к спорту, будут просто штрафовать»12.
Такая публицистическая конструкция вообще характерна для 60-х. Высота цели и чистота помыслов как бы освобождали от разборчивости в выборе средств. Газетные и журнальные статьи широко использовали фигуру угрозы: совершенно неадекватные кары сулили тем, кто «не дружит с песней», «не понимает юмора», «не любит стихов». Или – «не берет физкультуру в товарищи».
Такой человек оказывался неполноценным, недоразвитым, причем не физически, а – нравственно. Тогда господствовало словосочетание «победила дружба». Не мощь, не умение, не другие общепринятые слагаемые победы – потому что не в победе дело. У спорта вообще отнималась своя специфическая цель; не было сомнений, что спорт – не более чем аллегория жизни. А поскольку эпоха решила, что жизнь должна быть не только правильной, но и красивой, и в спорте торжествовала эстетика: «Что поражает в ней? Уж, во всяком случае, не только скорость бега… Бег Вильмы Рудольф совершенен и чист»13. Речь идет не о рекорде, а о никчемной, как у цветка, красоте.
