Алексей Шерстобитов - Шкура дьявола
Она была бледна. Бесконтрольное тело мягко коснулось плечом дорожного покрытия, длинные кудри нежно спадая вперед головы, устраивали постель для резко упавшей вслед, как показалось, совсем юной головы. Любящее сердце мужчины сжалось, сдавленный выдох последовал за несколькими быстрыми судорожными вдохами и несущими в атмосферу четыре разделенные звука, каждый последующий из которых, звучал хоть и раздельно, но сильнее предыдущего и все же сливаясь с последующим:
– Н… И… Н… А!!!.. – Все обернулись и одновременно с пониманием, теперь и семейного несчастья, заметили язычки пламени, вырывающиеся из под машины. Кто-то крикнул:
– Бензин!
Послышались вопли возвращающегося и негодующего водителя, его выгодная поездка чуть было не стала последней в его жизни, но обошлась лишь гибнущим автомобилем!
Кажется никому не было до этого дела, оттащив маму Ии от машины, мы вчетвером стали ощупывать ее, чтобы попытаться определить причину отсутствия у нее сознания, но не могли найти это злосчастное ранение, пока мама не вытащили свою руку из под левого бока, всю, в натурального происхождения, красном цвете, липкую и…, сознание женщины не выдержало и мягкая трава приняла очередное расслабленное тело, которое не успел подхватить отец, будучи сам в состоянии плохо воспринимать реальность настоящего. Три мужских голоса взревели проклятиями, совершенно не знающих о еще одной, уже произошедшей трагедии, затмившей для меня все остальное, и о подходящей к точке не возврата третьей.
Ильич качался сидя на коленях, в амплитуде позволяющей держать тело своей супруги прижатым к груди, губы его дрожали, он не видел и не слышал ничего, был мокр слезами, кровью своей жены и хлынувшим беспросветным ливнем неутешного горя, казавшимся неправдоподобным. Старый вояка захлебывался и булькал эмоциями, теряя последние силы:
– Ни хочу, ниии… хочу, нииииихооочуууууууу!
Еле выдерживая эту картину и злясь на бегающего вокруг своей, уже разгоревшейся тачки, таксиста проклинавшего всех и вся, в виду уже кем-то вызванной и подъехавшей «кареты скорой помощи», и вдалеке, раздающейся сирены то ли милиции, то ли пожарных, я спросил у бати:
– А Ийка? Дома еще?… – Глаза его изменились, моментально белки налились красными жилами, волосы встали дыбом и он, вырывая носками ботинок землю бросился к горящей автомашине:
– Да ладно, па… – Я было сначала не понял его порыв, но почувствовав почти сразу дикую слабость, отозвавшуюся на понимание, что ОНА может быть в горящем «монстре», почувствовал себя пронзенным осью несчастий всей земли, вокруг которой вращаются все беды, горе и смерть. Слабость, убитая впрыском адреналина, моментом превратилась в сгусток неконтролируемой и не знающей физической боли, энергии, подбросившей к самой, уже открытой обожженными руками отца, дверце, от куда хлынул едкий и густой дым от горящей и плавящейся пластмассы, хотя огня внутри видно почти не было.
Увидев начинающие охватываться пламенем босоножки жены, схватил ее за ноги, набрал воздуха, юркнул в салон обнял тело и упершись ногами, потянул что есть силы к свежему воздуху, отец помогал, а я по-прежнему еще ничего не понимал, воспринимая моих Иеньку и Ванечку живыми.
Все втроем: я, Ия и сын, мы упали на траву, правда сверху на меня рухнули дымящиеся два тела… неожиданно два… – эти два тела, ставшие просто телами, все еще самых главных в моей жизни людей…, маленькое – детское, и взрослое – любимой женщины, но сейчас какое-то тяжелое и не родное…
Когда я, как самый обычный человек, гнал дикую мысль, приходящую иногда ко всем живущим на Земле людям, кого-то любящим и кем-то дорожащим, эту самую, не редко возвращающуюся, кажущуюся непобедимой и вот – вот уже начинающую воплощаться, мысль, о потере дарящих столько радости и счастья родных и любимых, то опасаясь ее действительной материализации, все же никогда в нее не верил, но… – ты боишься их потерять, даже не просто потерять навсегда, а всего лишь этой мысли, что все это может кончиться вяло растворившись в суете, по прохождении чувств… – да мало ли причин?!
Ты боишься, но в подсознании понимаешь, что это может наступить, и возможно наступит, но не с тобой, ведь плохое и не желательное трудно примерять к себе, проще гнать от своего существа и от того, что тебя окружает – ту тьму негатива, а еще лучше наивно думать, что контроль этого в твоих руках. Этот юношеский максимализм…, эти чувства, которые за три с лишним года стали лишь сильнее, и удвоились при рождении ребенка – это то, что пропав вместе с Ией и Ванечкой, одномоментно убило и меня, высасывая уже многим после, в течении долгого времени все остатки человеческого, хотя как оказалось «всё» – понятие именно человеческое, а для Господа же границ нет!
Может быть со временем между мной и супругой отношения и поменялись бы, но история, пусть и одной семьи, не принимает этого «может» НИКОГДА! Потеряв их сейчас, я лишился не только всего, что было связано с ними, но и того места в сердце – этого огромного куска, где все это жило.
Вместе со страшной мыслью, взорвавшей весь разум вместе с его разумностью, все остальное было шокировано видом, того, во что они, ИЯ и СЫН, превратились в запах дыма и подпаленного мяса…, что приправлялось ожесточенным грузом своей вины и своей глупости, приведшей к тому, во что сейчас поверить я не мог…, чего не хотел, к тому, что еще пятнадцать минут назад, даже представить было не возможно! Разум судорожно искал выход и не в состоянии сделать этого, не смог принять действительности.
Небо и горизонт сознания заволокли тучи провала сознания, я окаменел, остывая вместе с хладеющим телом супруги. Меня оттаскивали, кто-то пытался уговорить, кто-то призывал принять меры к успокоению, но никто не помогал. Ни мог помочь, просто потому, что это было не возможно! Только я не видел, бесполезности чего угодно в отношении Ии. Сына, же уже загружали в скорую и увезли с моей матерью, единственной не так убитой горем и возможно лучше всех соображавшей. Мама одна, кто не чувствовал на себе никакой вины и не потерявшая никого из близких ее сердцу, настолько, насколько это было у нас.
Все наше умение, весь наш опыт, все наши силы оказались ничем перед лицом нескольких посредственных, ничего из себя не представляющих, человек, неожиданности и стечения обстоятельств.
Прошло еще более десяти минут, никто из нас троих, живых, сидевших на траве, обмазанных, как дегтем дымом, кровью и позором, и «осыпанные» поверх несчастьем, как гусиным пухом, словно изгои в стародавние времена. Двое из нас: я и Ильич, держали тела своих жен, прижимая их головы к своей груди… Не было ничего вокруг, что ощущалось бы нами, казалось мозг встряхнул все свои нейроны одновременно, создавая своему хозяину впечатление какой-то невесомости, какого-то места между двумя мирами – явью и навью. Будто Господь дал возможность побывать со взлетающими душами наших «девочек», но всему, что имеет начало, есть и конец.
* * *Через пелену своих, помутневших от слез и несчастья, глаз я наконец разглядел кого-то сидящего на корточках и задающего в пустоту один и тот же вопрос:
– Кто бы это мог быть? Какая неприятность…, кто же все таки…, кто?… – И уже обращаясь ко мне:
– А? Ну кто?… – Кого я мог винить, кроме себя, к тому же в таком состоянии:
– Я только, я, я, яяяяяяяяя!.. – Если бы я был в полном сознании, а не в эйфории, его реакция меня поначалу бы удивила, а после и разозлила, но…:
– А поподробнее. Каким же это образом?… – Он достал и развернул удостоверение, помахал у моего лица – явное отсутствие реакции его не остановило. Далее этот «добрый человек» задавал вопросы требующие в его интересах всего лишь кратенького ответа «да», я же бормотал не в впопад…, просто что-то произносил, уже не видя и не слыша его:
– Да, да, именно я! Я, я…, как я мог…, все мог изменить…, остановить…, почему я не убил…, почему не согласился…, простите меня…, я убийца…, я убил…, и ее, и… Ванечкаааа… – Облегчая состояние, а за одно и приводя в себя, слезы вновь хлынули градом, кто-то помог поднять тела и загрузить в машину морга, посадив нас троих на какие-то места в этом же автомобиле…
…Весь путь я держал ее за руку, мыслей не было, лишь одна мелькнула и оставила след: там же, после этих вопросов, кто-то держал мою кисть, обнимающую пальцами шариковую ручку, своей рукой, на указательном пальце которой было кольцо с двумя камнями средней величины: красным и черным, и что-то аккуратно выводил на бумаге, одновременно спрашивая:
– Так? – Лицо растворилось и не запомнилось, но… потом, в свое время, хватило и кольца!..
Я постепенно осознавал, что становлюсь другим человеком, переставая ощущать себя как именно «себя», того прежнего, кем воспринимал себя прежде. Мое «Я» прекратило быть мной. Нет, я не раздвоился, не сошел с ума, остался таким же адекватным, даже еще более адекватным и более взвешенным, чем раньше. Просто теперь я начал себя воспринимать не то, что бы глядя на себя еще вчерашнего со стороны, а именно тем самым, кто с этой самой стороны и смотрел.
