Василий Стенькин - Под чужим небом
— Разумеется, — подтвердил Таров. удивленный столь странным толкованием смысла жизни и дружбы. Он хотел бы напомнить капитану о проводимой японцами политике «трех уничтожений»: все сжечь, всех убить, все захватить. Но это было бы чересчур вольной откровенностью, которая могла зародить опасные подозрения у Токунаги.
С работы Таров и Токунага выходили вместе. Они договорились погулять часок по набережной Сунгари. В подъезде им повстречался немолодой уже мужчина с обрюзгшим бледным лицом, по виду русский. Мужчина подобострастно поздоровался с капитаном, льстиво улыбнулся.
— Кто такой? — спросил Таров, когда они вышли на улицу.
— Князь-проститутка, — произнес Токунага по-русски, с характерным японским акцентом. — Не понимаешь? Это Ухтомский, симбирский князь. Так он рекомендовался в начале своей карьеры, — продолжал рассказывать капитан, перейдя на свой родной язык. — Потом бросил. Он давно сотрудничает с нами, но подозревается в связях чуть ли не со всеми разведками мира. Отсюда, надо полагать, столь оригинальный эпитет.
— Чем же он сейчас занимается?
— Как чем? Тем же, чем и мы с тобою: подбирает и вербует агентов, готовит их для заброски в сопредельные страны.
— Я в первый раз вижу его.
— Штат миссии велик. Даже я не всех знаю. Я много лет работал с Ухтомским, потому он так любезен со мной.
— Ухтомский? Что-то я слышал. Имя и отчество не помните, Токунага-сан?
— Николай Александрович.
— Нет, не тот.
Стояла безветренная погода, падал мягкий снег. Легкий морозец пощипывал лицо. Прогулка была приятной и полезной.
Асада позвонил не через две недели, как обещал, а через месяц. Трубку снял Токунага. Они долго и любезно разговаривали. Тарову ни привета, ни приглашения Асада не передал. Это была добрая примета, как рассудил тогда Ермак Дионисович. Асада не хочет выставлять напоказ наше знакомство, — думал он, чтобы не привлекать внимания капитана. Звонок — известие о приезде.
На квартире у Асады телефона не было, поэтому Таров в воскресенье пошел к нему без предупреждения.
Асада Кисиро и Фусако, только что вернувшаяся из Японии, встретили его по-дружески: угощали вином, фруктами, земляными орехами. Фусако и восьмилетняя дочь Юкико очень мило пели под аккомпанемент сямисэна[13].
Таров был глубоко тронут этим домашним концертом.
Около восьми вечера Асада вышел проводить гостя. Начиналась оттепель, было сыро и скользко. Они, не сговариваясь, свернули под арку, стали закуривать. Ермак Дионисович терпеливо молчал: он видел взволнованность Асады и ждал.
— Почему не спрашиваете?
— Жду, Асада-сан, слово за вами.
— Да, слово за мной, — повторил Асада. — Честно говоря, первой моей мыслью было доложить начальству о нашем разговоре. Я подозревал, что это игра ЯВМ. Такие способы, я слышал, там практикуются. Буду откровенным до конца. На второй день после нашей встречи я пошел в миссию, чтобы доложить Янагите о вашем предложении. В приемной мне сообщили, что генерала вызвали в Синьцзян. Я уехал в Пинфань, и долгие раздумья заставили меня отказаться от этой мысли. Что-то удерживало меня от такого шага, и я поверил вам.
Асада говорил медленно, растягивая слова.
— Видите ли, Таров-сан, я догадываюсь, от чьего имени вы выступаете. В студенческие годы я сочувствовал коммунистам. Мне нравилась их страстная убежденность и бескорыстная преданность гуманистическим идеалам. Но дальше сочувствия дело не пошло. Я принимал их за фанатиков, посмеивался, напоминал им нашу пословицу: говорят, что когда сильно веришь, и на голову селедки станешь молиться... Я в ту пору еще не сомневался в незыблемости общества, основанного на частной собственности и свободном предпринимательстве. Оно казалось мне справедливым. — Он печально улыбнулся: — у нас говорят, что приходит время, и с горы спадает волшебный покров. Война потрясла меня, я стал другим человеком, увидел мир новыми глазами... Я готов принять ваше предложение, но с одной оговоркой: никакого письменного обязательства я не подпишу и буду давать лишь устную информацию...
— Не настаиваю. Слово мужчины дороже клочка бумаги, — сказал Таров, сдерживая вздох облегчения: месяц он висел над пропастью, мог сорваться в любую минуту. — Я рад, Асада-сан, что не ошибся в вас. Таким вас и представлял — умным и порядочным. Ну, а «форму» вашу я правильно определил?
— Да, это огромная бактериологическая лаборатория.
— Она входит в состав Квантунской армии?
— Так. Ее возглавляет генерал-лейтенант медицинской службы Исии Сиро.
— Чем вы занимаетесь?
— Мы изыскиваем наиболее эффективные способы использования бактерий острых инфекционных заболеваний для ведения наступательной бактериологической войны.
— «Управление по водоснабжению и профилактике частей Квантунской армии», о котором вы как-то говорили, — крыша?
— Это условное наименование, присвоенное в целях конспирации нашей лаборатории. Есть еще одно зашифрованное название: «отряд 731».
Таров не ждал от Асады такой откровенности. И словно спохватившись, что проговорился, Асада смущенно заметил:
— Я кажется, только подтвердил то, что вы сами говорили мне... А теперь пойдемте спать. Фусако беспокоится, должно быть.
Тарову хотелось немедленно бежать к Казаринову, сообщить важные сведения, но он имел право на внеочередную встречу лишь в исключительных случаях, если скажем, над ним нависнет угроза провала.
...Рассказы Асады об отряде Исии рисовали перед Таровым страшную картину. Военный городок Пинфань возник в тридцать девятом году. За короткий срок были построены многочисленные лаборатории и служебные здания. Вокруг создана особо засекреченная зона. Даже японским самолетам запрещается летать над Пинфанем. Земляной вал, бетонированные стены, колючая проволока надежно ограждает его от внешнего мира. Сотрудники отряда пропускаются на территорию городка по служебным удостоверениям. Посторонним лицам, не исключая высших военных чинов, входить разрешается по пропускам, подписанным главнокомандующим Квантунской армией. Население близлежащих деревень тщательно профильтровано жандармерией, подозрительные лица удалены. Внутри двора размещается тюремный корпус. Специальный подземный ход соединяет тюрьму с тоннелем, в котором останавливаются и разгружаются закрытые машины с жертвами, обреченными на мучительную смерть.
В «отряде 731», как предполагал Асада, работает не менее трех тысяч сотрудников. Почти все они имеют высшее или среднее медицинское образование. Отряд состоит из восьми отделов. Только один из них — третий отдел — занимается вопросами водоснабжения и профилактики, о чем извещает красочная вывеска на харбинской улице. Но и в этом отделе разрабатываются конструкции снарядов, называющихся «авиабомбами системы Исии». Они предназначаются для сбрасывания с самолета блох, зараженных чумою.
Все остальные подразделения целиком занимаются подготовкой бактериологической войны.
Первый отдел, например, ведет исследования в области применения возбудителей чумы, холеры, паратифа, газовой гангрены, сибирской язвы, брюшного тифа; второй отдел разрабатывает специальное вооружение для распространения бактерий: распылители в виде авторучек и тросточек, фарфоровые и керамиковые авиабомбы, другие приспособления; четвертый отдел — фабрика по массовому выращиванию бактерий.
«Отряд Исии» имеет филиалы почти при всех воинских частях и соединениях, расположенных вдоль границы с Советским Союзом. Они отрабатывают практические способы применения бактериологического оружия.
Асада был откровенным до тех пор, пока речь шла о структуре отряда и общих положениях. Но даже об этом он рассказывал вяло, как бы прислушиваясь к своей речи со стороны и оценивая, не выложил ли чего лишнего. Когда же дело дошло до опытов над людьми, Асада снова замкнулся. Он стал уклоняться от встреч с Таровым, месяцами не появлялся в городе, жил в Пинфане.
...Однажды Таров и Асада зашли в сад на берегу Модяговки. Сад этот с давних пор почему-то называется «питомником»... Они сели на неокрашенную скамейку под кустами акации, закурили.
— Скажите, Асада-сан, какие кошки скребут у вас на душе? — спросил Таров, стараясь придать разговору непринужденный характер.
— Разве вы не догадываетесь, господин Таров? Поставьте себя в мое положение.
— А все-таки?
— Меня мучает совесть. Я нарушил присягу, спасая свою шкуру...
— Ваши соотечественники говорят, что от тигра остается шкура, а от человека остается имя. Его нужно передать детям чистым и незапятнанным, чтобы они потом не стыдились за имя своего отца.
Таров опять стал убеждать Асаду в том, что поражение Японии неизбежно; что в войне, развязанной немецкими фашистами и японскими милитаристами, гибнут миллионы людей; все, кто честен, должны бороться против войны, стараться предотвратить или хотя бы уменьшить ее страшные последствия.
