Татьяна Москвина - Энциклопедия русской жизни. Моя летопись: 1999-2007
Хотя рассудок россиян вполне может дать глубокую трещину – ведь сколько лет уже горим и тонем под лицемерное бормотанье начальничков о том, как мы укрепляемся и почти что расцветаем. Ведь одно за другим, без передышки – обрушение «Трансвааля», пожар на Невском в библиотеке, пожар в Манеже, взрыв в Архангельске… а если посчитать с 2000 года? С гибели «Курска» и взрыва на Пушкинской площади? Четырнадцатого марта, в поисках информации о горящем Манеже я заметалась по каналам и наткнулась на Российское государственное телевидение. Там шел торжественный холуйский концерт. На сцене голосила увесистая певица в кокошнике, сделанная по лекалам Людмилы Зыкиной, но, конечно, то была Зыкина эпохи фитнеса. За плечами певицы стоял могучий хор, который исстари символизирует у нас величие державы. Я с ужасом вслушалась в текст звучавшей патриотической песни. В ней упорно говорилось о каких-то явлениях, связанных со стихией света и огня, а в припеве пелось этакое: «…и высоко пламя полыхает! То огни Отечества горят и широкий путь нам освещают!» Певица спела куплета три и готовилась к четвертому (патриотические песни не бывают короткими), но в это время, видимо, кто-то из начальства тоже врубился в кощунственный поневоле текст песни и приказал это убрать. Неудобно получилось – над Кремлем дым столбом, пепел летает, а по государственному телевидению поют: «то огни Отечества горят и широкий путь нам освещают!» Вот будто специально кто-то издевается…
Вечером в питерском эфире появилась В. И. Матвиенко и произнесла пафосно и торжествующе: «Нет! Не удалось сделать Петербург антипрезидентской площадкой, как ни старались заезжие столичные гастролеры, как ни пытались иностранные товарищи…» Я смотрела на Валентину Ивановну и хотелось сказать, как писали, экономя на предлогах, в старинных телеграммах: «БЕСПОКОЮСЬ ЗДОРОВЬЕ». Петербуржцы, измученные нищей грязной жизнью и лицемерием официальной пропаганды, не ходят на выборы, а власть толкует о заезжих гастролерах. У вас пожар в доме, господа – какие гастролеры, что с вами? При таком положении дел мы в пяти минутах от активного поиска иностранных шпионов, агентов и вредителей с последующими публичными процессами. Других ресурсов, кроме запугивания, у официоза просто нет.
Тем временем, огни Отечества горят и освещают Санкт-Петербургу широкий путь в деградацию. Из пресс-службы комитета по культуре приходят факсы с орфографическими ошибками. Сам комитет страстно озабочен проблемой, как бы вместо филармонического отделения «Петербург-концерта» быстренько соорудить местную фабрику звезд. Это при том, что реальные звезды удирают из города – и не из-за денег только, а подальше от мертвечины, равнодушия и провинциальной скуки. Перед выборами упомянутый комитет снял Малый зал филармонии для суаре в поддержку явки – и странное место, где раньше толпились желающие послушать квартеты Бетховена, было завалено искусственными розами, на сцене демонстрировались шикарные туалеты от модельера Цветковой, а в фойе красовался портрет В. И. Матвиенко, выполненный из трех сортов шоколада.
Стиль тяжелого провинциального бреда становится основным в нашем городе. Реформа местного телевидения свелась к тому, что в новой сетке вещания продюсеры не видят Иннокентия Иванова – одного из немногих квалифицированных журналистов в Питере – зато уже отыскали мрачно-пафосный, отвратительный голос (как «у больших», на Первом канале), который вопит при изображении каких-то худосочных тинейджеров: «Антон Зайцев. Это мой город. Максим Волков. Это мой город. Это мое телевидение…» По «Ленфильму» ходят слухи о чьих-то грезах, как бы «Ленфильм» акционировать, потом срыть до основания – а затем выстроить на этом месте развлекательный комплекс с кинозалами, фонтанами и бассейнами. Бездарность, некомпетентность и претенциозность, вооруженные до зубов, идут в атаку на последние крохи талантливости и самобытности, которые убывают в Петербурге с каждым часом.
Хотелось бы утешиться, как всегда, природой, но весна рискует быть ужасной. Ну и что? Жизнь-то все равно прекрасна, «как луч солнца, попавший в помойное ведро».
апрель
Продается город
Дворцы в пакете, плюс три моста в подарок от фирмы. Редчайший аттракцион – белые ночи
А вот кому город! Продается город, прекрасный город! Исторический пробег – всего триста лет с годиком. Дворцы, парки, реки, мосты, каналы, уникальные панорамы, редчайший аттракцион – белые ночи. Построен лучшими архитекторами из стран Европы! Внесен в список красивейших городов мира! Специальное предложение – кто берет целиком, скидка 50 %. Три лесопарка по цене одного! Дворцы в пакете, плюс три моста в подарок от фирмы!
Подходит солидный господин, припахивая коньячком, нефтью и газом, колупает город пальцем, бурчит недовольно:
– Чего это он у вас… облезлый какой-то, грязный. Вы его хоть мыли, прежде чем торговать?
– Мыли, мыли, как не мыть, добрый господин, – вот аккурат в прошлом году и мыли, на день рождения. Чудо, не город – игрушечка. Купите деткам на забаву.
– Да он не рассыплется через месяц? Вона уже у мужика рука-то отвалилась.
– Этот мужик называется атлант, добрый господин. Знаете песенку? «За совесть, не за страх атланты держат небо на каменных руках». А нынче, сами знаете – ни совести, ни страха мы в России не держим, дохлый товар. Вот и атланты с этими, с кариатидами, шебуршить стали – дескать, ваше небо – наши руки, но за живые денежки. Бунтуются. Да еще в евро им плати – они наших денег не понимают, иностранцы потому что. Все памятники с ума посходили. Цари, которые верхом сидят, требуют кормовые на лошадей, а Медный всадник – тот еще и на змея просит.
– А что он жрет, змей-то?
– Да кто его знает, что он жрет. Раньше бунтовщиков жрал, а нынче где их достать? У нас, добрый господин, народ очень смирный – никак не выморить. И такой терпеливый, что не дай Бог! То есть дай Бог! То есть Бог уже дал… Вы их разносолами не балуйте, суньте хлебца – они и рады.
– Смирный-то смирный, да очень уж его много. Что это они у вас, еще и на машинах рассекают? С каких таких достатков?
– Ну вот, Боже ж мой, не знаю с каких достатков! Никаких нет достатков, одни убытки. От горького горя продаем город, добрый господин, самим жалко. Кабы не нужда, ни в жизнь бы не продали. Шутка ли! Берегли как зеницу ока, пылинки сдували, наглядеться не могли… (Продавец – точнее, продавщица – принимается рыдать.) Питерчик, миленький, кому ж ты теперь достанешься, сиротинушка моя!
– Не знаю, чего вы там берегли. Грязищи-то, мусора-то… Домишки ветхие, чкни – развалятся. Дороги опять же разбитые. И народищу сколько.
– Так все старички, добрый господин, старушечки. Помрут скоро. Новых-то не рождается. А старенькие у нас давно от пищи отвыкли, с 92-го годика ничего не кушают. Как их ушибло тогда, как они в январе-то в магазинчик пришли, так и отвело от еды начисто.
– Ну, не знаю… Сам-то город я бы купил. Но – без народу, чистый. Потому как у меня родственники очень брезгливые, давно социалки не видали. Они интересуются без соседей проживать. Вот я гулять днем пойду с дочкой – а тут черт его знает кто ходит. Или ночью поедешь виды посмотреть, и еще какие-то хрены с горы, понимаешь, катят. Оно мне нужно за мои же деньги с людями тереться бок о бок? Я за что душу мою бессмертную погубил? За то, чтоб вокруг меня людского духу не было. Ликвидируйте жилую массу, тогда беру.
– Никак сразу нельзя, добрый господин, мы уж и так и эдак старались. Годика четыре надо. А вы если весь городок не хотите, так возьмите дворец на пробу, хоть какой. Хоть Шереметьевский. Смотрите, какой хорошенький.
– Хм. Дворец аккуратный. Здесь вот ресторан сделаем, а здесь можно фитнес, сауну, бассейн. А тут и корт можно впихнуть, у меня племяш так нехило в теннис играет. А перед фасадом я памятник хочу поставить. Задумка у меня есть одна. Мужик с ножиком и баба в туфельках. Памятник Мурке, муреночку! Чтоб все бабы знали: изменят – прирежем.
– Вот класс, ай-ай! Муреночек! Мы ваш памятничек включим в списоньку архитектурненьких шедеврочков Санктусенького Петербуржичка. Только у нас к вам просьба маленькая – там, во дворце, есть государственный музей, квартира Анны Ахматовой. Так вы уж ее оставьте в неприкосновенности, сделайте милость, а мы уж вам и льготы, и благодарности, и в почетные граждане запишем.
– Какая к лешему Ахматова? Пущай убирается из квартиры. Вы чего, офонарели совсем? Вы мне дом с жильцами продаете?!
– Да ни в коем разе, добрый господин, Ахматова эта жила тут во дворце, в каморке, померла давно, только стихов много написала, ну, которые господа читали – одобряют. Сделали музей, чтоб, значит, которые культурных из себя строят – ходили да смотрели, а на что смотреть? Смех сказать – сундучок ейный да чемоданчик ободранный. С такими мужчинами хороводилась, а добра не нажила. Мы, конечно, все эти культурные лавочки позакрываем, нечего интеллигенцию на ровном месте плодить, но опять же – погодить надо. А вы бы пока взяли дворец вместе с музеем, музей закрыли на реставрацию, ну, а потом, сами знаете, как эти дела делаются. Год реставрация, другой, а потом все и забудут, что такая за Ахматова, с чем ее едят. Замотаем вопрос.
