Сергей Бушуев - Водитель трамвая
Когда Шлаков говорил всё это, у него на губах сияла счастливая улыбка, и вообще всё лицо горело от гордости и сметливости которую он, по его мнению, проявил.
Я же про себя помнится, подумал: какая же ты мразь! Вслух, разумеется, я ничего ему сказать не мог, но на всю жизнь затаил к нему пренебрежение и подозрительность. И не напрасно. Впоследствии я много раз сталкивался с его мелочностью, изворотливостью и нечистоплотностью, хотя он и считался в депо чуть ли не самым уважаемым и авторитетным наставником. Вы удивлены? Ничего не поделаешь. Я же предупреждал: данная книга в первую очередь о нравах, и писать я буду только правду. Какая бы она ни была.
Во время работы Шлаков мне практически ничего не объяснял. Исключение составляло лишь всё так или иначе связанное с надувательством в той или иной форме. Например, когда я только стал ориентироваться в расписании, мне трудно было понять многие его действия. Как это выглядело? Извольте. Мы подъезжаем к остановке «Детская поликлиника» со стороны строгинского моста. Справа от нас подъезжает двадцать восьмой маршрут. Водитель смотрит в расписание и показывает на пальцах: 5. В ответ Шлаков показывает ему также на языке глухонемых: 3, и прибавляет, уже обращаясь ко мне:
— Давай, поехали. Пошёл он на хуй. Нечего его пропускать.
И мы катимся вперёд. А смысл в следующем. Двадцать восьмому маршруту нужно быть на Щукинской в двадцать пять минут. Например, в одиннадцать двадцать пять. Или в двенадцать двадцать пять. Часы тут не важны. Важны минуты. А нам на Щукинской следует находиться в двадцать шесть минут. Шлаков же показал, что в двадцать три. И проехал вперёд. Стало быть, двадцать восьмой маршрут будет плестись за нами. А поскольку наш путь, как и его, лежит в сторону Сокола, все талончики по идее будем собирать мы. Вернее пожинать всю выгоду от продажи талонов входящим пассажирам. Ведь им чем быстрее доберёшься, тем лучше. А расписание от Щукинской у всех синхронно. То есть если двадцать восьмому быть на Щукинской в двадцать пять минут, то на улице Курчатова в двадцать девять, и соответственно на Соколе в тридцать девять. А нам везде на минуту позже. Вот Шлаков и носился всегда с небольшими нагонами, дабы обогнать всех и продать как можно больше талонов. И, разумеется, затягивал другие маршруты (то есть ехал не спеша уже в обратную сторону, снова продавая талоны входившим пассажирам), чем вызывал даже не недовольство, а подчас звериную злобу других водителей. Те ведь тоже были нищими и считали каждую копейку. Впрочем, справедливости ради стоит отметить: подобным образом работали очень многие. Подчас возникали серьёзные конфликты. Особенно ругань стояла на утренних «маршрутах». Помните? Это автобусы, доставлявшие водителей в депо по утрам. Представляете, что там творилось в три часа ночи? Когда в одном и том же автобусе встречались двое водителей (а иногда и много-много больше) с разных маршрутов, которые накануне весь день «таскали» друг друга в борьбе за продажу талончиков. Скандалы были, будьте здоровы! Хотя положительный момент в этом также имелся: на работу уже прибывали вздёрнутые и проснувшиеся. Готовые к труду и обороне. А как вы думаете можно ещё сразу проснуться в три часа ночи? Ведь водители не терминаторы, а такие же люди. И им также хочется спать. И также тяжело вставать. Однако подробнее обо всём этом я расскажу попозже. А пока закончу о Гермесе Трижды Величайшем.
Шлаков всегда хвастался. Всем. Когда уставал хвастаться своими трамвайными подвигами, находились другие темы.
— Вот я когда — то был очень толстым человеком! — бахвалился он с напыщенным видом. — И что же? Сам сбросил лишний вес! Совсем. Мне один врач всё объяснил. Надо есть часто, но понемногу. А то, что же, я вон посмотрю: сидят многие, жрут-жрут, жрут-жрут, уже икают, а всё жрут. Да остановитесь же, наконец! Хватит жрать! Или вот водители мне часто говорят: мол, там болит, здесь болит… якобы всё от работы. Позвоночник устаёт. Трясёт на рельсах постоянно. Я у них спрашиваю: а что ты жрёшь? Он и рассказывает: прихожу ночью с работы и к холодильнику. Нажирается то есть. Я ему и говорю: так ты продолжай нажираться на ночь, у тебя ещё и жопа заболит!
Особенный фетиш был у Шлакова в отношении сломавшихся трамваев. А такое случалось сплошь и рядом. Тут он первым выбегал — даже если мы стояли далеко от места происшествия, и, забравшись в небольшую толпу водителей, начинал давать советы. Видимо подтверждал свой высокий идейно-художественный профессиональный уровень. Попутно выяснял, кто, что делает не так, дабы потом при случае настучать кое-кому из начальников. И блеснуть знанием всех и вся.
Один раз он стал хвалиться своей закалённостью. И дабы продемонстрировать это мне — мне!!! — выбежал на улицу из кабины в одном лёгком свитере купить хлеба. А стояли сильные морозы. Градусов двадцать пять. Дело случилось возле станции метро Войковская. Мне он повелел идти на круг. А сам присоединился позже. Когда я развернулся. Кстати, это был первый раз, когда я ехал один без наставника, но с полным вагоном пассажиров. Ощущения оказались боязливыми и странными. Спустя пять минут прискакал и Шлаков с батоном хлеба. Весь сине-зелёный и со стучащими зубами. Закалённый, мать его…
Но особенный момент приключился у него в ту самую пору. Мой наставительный Гермес невероятно проникся симпатией к некой молодой особе по имени Марина. Он её стажировал до меня и до толстяка. И когда она ехала нам на встречу, романтично моргал ей фарами, бежал к ней и о чём-то недолго беседовал. Один раз мне даже показалось, будто он её поцеловал. Впрочем, врать не буду, была ночь, и луна вперемешку с облаками, но по виду случился поцелуй. Прямо когда наши вагоны сошлись на Щукинской.
Однако не всё шло так уж ровно у Гермеса. В наказание за всё вышеперечисленное случай послал ему удивительно ревнивую и крикливую жену. Крикливую по его мнению, безусловно. Потому что, на мой взгляд, женщина она весьма достойная. Во всяком случае, сколько бы я с ней не общался, ничего кроме положительных эмоций она у меня не вызывала. Да и если войти в её положение… м-м-м… жить с таким кренделем… как бы это сказать помягче… не у всякой даже укладчицы шпал нервы выдержат. Я ихний скандал увидел прямо на третий день. И претензии из-за него Шлаков предъявил не кому-нибудь, а мне!!! Представляете? Шлакову кто-то подарил коробку конфет. Жена спросила, откуда мол? Он доверительно сообщил: ученик подкинул. Она спросила у меня. Я естественно знать не знал. Ага, решила она, стало быть — любовница подарила. И давай ему по ушатам ездить. Затем он мне. После чего сидел полдня в своём трамвайном углу насупленный и злой на весь прогрессивный человеческий мир. Потом узрел навстречу Марину и оттаял.
Рассказывать о нём можно ещё долго, но я предлагаю прерваться. Во-первых, о Шлакове ещё будет время поговорить, во — вторых это не тот персонаж, на котором стоит задерживаться. Но упомянуть о нём стоило. Всё же недельку я с ним откатался. Откатался и даже начал изрядно грустить. До того он мне за эту неделю надоел. А предстояло ведь провести с ним полтора месяца. Полтора месяца!!! Вдумайтесь в это! С таким раздолбаем. Но чудо спасло меня. Как-то вечером мне позвонил диспетчер, и сообщил заунывным голосом, дескать, теперь у меня будет другой наставник. На мой вопрос мол, что случилось с Гермесом, она сказала: «Заболел». И повесила трубку, проинформировав, когда мне следует придти на работу. Однако немного позже мне удалось раздобыть щепотку деталей произошедшего с моим несравненным наставником. Оказывается, на него пролили кипяток. Пролили или он сам пролил — не знаю. И было ли это на самом деле, или он просто устал ото всего. Кто его знает? История эта тёмная как деревья на кладбище. Но всё же меня гложет небольшая догадка. Будто бы история с подаренными ему конфетами, ревностью жены и всем прочим антуражем продолжилась дома. На более повышенных тонах, с театром теней и расплёскиванием кипятка по квартире. Уж больно подозрительно совпадение. Произошло-то оно, чуть ли не на следующий же день, если мне не изменяет память. А может через пару. Впрочем, это лишь подозрение. И не стоит уделять ему слишком уж много внимания. Поэтому я покамест завершу рассказ о Шлакове на данной торжественной ноте и обращу взор снисходительного читателя на другого своего наставника. Точнее наставницу. Прекрасную и не очень счастливую женщину — Лену Сёмину. Ей я и благодарен весьма, и до сих пор симпатизирую как человеку и профессионалу.
Глава 6. Лена Сёмина
Надо сразу отметить следующее обстоятельство: все мои наставники терпеть не могли тридцатый маршрут. А напросился я, именно на него как вы помните. Соответственно, оба моих наставника были вынуждены ездить по тридцатке в течении всего периода стажировки. Полтора месяца. Шлаков уже сытый по горло двумя предыдущими стажировками соскочил, попив обжигающего чайку с женой, Лена Сёмина отказаться от такой «радости» не сумела. И дело даже не в начальстве. Она могла бы, в конце концов, настоять на своём, отбиться как-нибудь, но Лена была человеком другого склада. Если Шлаков, например, категорически отказывался работать на учебном вагоне (а что мы — новички представляли собой, когда впервые садились за управление трамваем я подробно описывал выше), то Лена соглашалась и на это. Хотя зачем ей казалось бы это нужно? Если Шлаков в прямую особо не выражал своего неудовольствия по поводу навязанного ученика, то Лена говорила это в открытую. И мне это нравилось. Так как все наставники, на мой взгляд, терпеть не могут кого-то стажировать. Но не все признаются, соблюдая фальшивую корректность. Им это даром не надо. А те гроши, приплачиваемые им руководством, в качестве вознаграждения за сей весьма нервный и нелёгкий труд (без всяких преувеличений, поверьте), хватало, скорее всего, на пару рулонов туалетной бумаги и быть может на такое же количество бутылок пива. Ну, вероятно ещё на подкуп небритого сантехника дабы он получше замотал трубу под раковиной, если наставник — одинокая женщина. Таким образом, как говаривал один мой хороший знакомый из девяностых… покойник: вашими темпами не накопишь даже на деревянный макинтош…
