Юлий Буркин - Осколки неба, или Подлинная история “Битлз”
Брайан, отбросив гордость, позвонил туда и спросил Дика Роу.
– Представьтесь, пожалуйста, – попросила секретарша.
– Брайан Эпштейн.
Секунд двадцать трубка молчала, затем все тот же женский голос сообщил:
– К сожалению, мистер Эпштейн, шефа сейчас нет. Позвоните завтра. Или, лучше, через неделю.
Подобными «завтраками» его кормили еще месяц. В конце концов он без приглашения вновь отправился в Лондон.
Дик Роу встретил его более чем прохладно.
– Знаете, – сказал он, словно забыв собственное восхищение сразу после записи, – мы посовещались и пришли к выводу, что ваш ансамбль нам не подходит.
Хотя Брайан и был полон нехороших предчувствий, все-таки это был удар.
– Как же так, вы же сами говорили…
– Познакомьтесь, – перебил его Роу, – это – наш главный специалист по маркетингу, Бичер Стивенсон.
Эпштейн пожал руку блеклому молодому человеку с цепким взглядом.
– Гитарные ансамбли вышли из моды, – заявил тот. – А ваши парни и вовсе не умеют играть.
– Вы совершаете ужасную ошибку, – выдавил из себя Брайан.
– Мы хорошо знаем свое дело, мистер Эпштейн, – возразил Стивенсон. – И не хотим выпускать пластинку, которую заведомо не сможем продать.
– Вот ваши фонограммы, – протянул ему Дик Роу две картонные коробки с катушками лент. – Попытайте счастья в других местах. Но не думаю, что на этот материал кто-нибудь клюнет.
Брайан почувствовал, как волна ярости накатывает на него. Принимая коробки, он недобро посмотрел в глаза хозяину фирмы:
– Мистер Роу, – сказал он, – а вы когда-нибудь видели гигантских ежей?
– Ежей? – переспросил тот.
– Да, ежей. – Брайан глянул на Стивенсона: – А вы, мой друг, не наблюдали их на своем Острове Сокровищ?
– Нет, – беспокойно ответил тот, пожимая плечами и глядя на Эпштейна с опаской, как на буйно помешенного.
– В таком случае, помяните мое слово, господа. Когда мой ансамбль станет самым популярным в мире, каждую ночь вам будут сниться гигантские ежи. На их иголках будут нанизаны пачки стофунтовых купюр. И они будут проходить мимо вас. Табунами. Мимо. Всегда – только мимо!
В бешенстве хлопнув дверью, Эпштейн скатился вниз по лестнице.
Да кончатся ли его беды когда-нибудь?!!
То, что окружающие смотрят на него, как на сумасшедшего, стало для него уже привычным. Отец не желал разговаривать с ним. Рита вела себя подчеркнуто холодно. «Битлз», хоть и признавали его своим «начальником», особой любви, все же, не выказывали… Тем более, что обещанный им скорый и грандиозный успех отодвигался на все более и более неопределенные сроки.
Да он и сам ловил себя на мысли, что слегка помешался. Выпустить пластинку – вот что стало его идеей фикс.
Дела в магазине он почти забросил. Сделанную в «Декке» фонограмму он заставлял прослушать специалистов фирм грамзаписи «Пай», «Си-Би-Эс» и «Коламбия», проводя в Лондоне больше времени, чем дома. Но везде и всюду ему давали от ворот поворот. «Дурацкие слова, дурацкая музыка и дурацкое исполнение», – так говорили ему чаще всего.
Немудрено, что, когда, в начале апреля, Джон объявил о решении «Битлз» вновь отправиться на заработки в Гамбург, Брайан не посчитал себя в праве запретить им эту поездку. Но он не собирался слагать с себя обязанности менеджера, и, созвонившись с немецкими коллегами, сумел устроить для своей бит-группы ангажемент в лучшем гамбургском клубе. Это был клуб «Звезда». И их первое выступление там было намечено на тринадцатое апреля.
В какой-то степени, Брайана даже устраивало, что «Битлз» некоторое время побудут в отдалении, не мешаясь под ногами. Они мозолили ему глаза, как живой укор его деловой беспомощности. У него есть запись, и он сможет свободно распоряжаться своим временем, не размениваясь на мелочи. Он даже оплатил им билеты на поезд до Манчестера и на самолет рейсом «Манчестер-Гамбург».
Когда стало окончательно ясно, что тиражировать запись «Битлз» не возьмется никто, Эпштейн надумал сделать хотя бы несколько экземпляров диска, чтобы показывать «товар лицом». Но, выпускай ты хоть одну, хоть миллион виниловых пластинок, для этого одинаково необходимо изготовить сперва так называемый «медный диск» – матрицу. А это – достаточно дорогое удовольствие…
Однако пластинка, по мнению Брайана, выглядела бы намного убедительнее магнитофонных лент, и теперь он пытался найти фирму, которая, согласившись стать его компаньоном, сделала бы матрицу хотя бы за полцены…
В Гамбург, вместе с «Битлз», направилась и мать Стюарта – учительница рисования Милли Сатклифф. Ей не терпелось лично познакомиться с избранницей своего сына. В поезде до Манчестера они говорили только о нем, вспоминая разные смешные случаи, происходившие с ними на прошлых гастролях.
Разговоры эти кое-что освежили в памяти Пола, и когда они с Джоном вышли в тамбур покурить, он задал вопрос с глазу на глаз:
– Что ты думаешь о Ринго, Джон? – шум колес заставлял его говорить собеседнику прямо в ухо.
– Думаю, что он должен играть с нами.
– Ты знаешь, Стюарт все время твердил мне то же самое, но я никак не могу взять в толк почему? Что в нем такого особенного? Пит стучит ничуть не хуже, а выглядит даже солиднее…
– Ринго – такой же придурок, как мы. Это главное. К тому же, Пит до сих пор не решил, посвятит ли он музыке жизнь, или это только хобби. Скажет ему мамочка Моночка, – «хватит дурить», – и он станет управляющим в ее ресторане. А Ринго, как дятел, он не собирается делать ничего, кроме как стучать.
– Зачем же мы тогда взяли с собой Пита?
– А кто тебе сказал, что Ринго свободен? Да мы и с нашим евреем этого не решали. Не думаю, что он был бы в восторге. Но, все равно, с Ринго надо поговорить. На будущее.
В этот момент в тамбур втиснулся Джордж:
– О чем это мы тут секретничаем? – спросил он громко, чтобы заглушить грохот колес.
– О бабах! – рявкнул Джон.
– А-а, – протянул Джордж и достал сигарету. – По-моему твоя Синтия – замечательная. Одно лишь плохо.
– Что?
– У нее зубы как у лошади.
Пол прыснул, а Джон остался невозмутим.
– Мне нравится, – заявил он. – А если уж ты такой великий знаток человеческих достоинств, ответь-ка: как ты смотришь на то, чтобы нашим ударником стал Ринго?
– Мне давно уже кажется, что без него нам чего-то не хватает, – не задумываясь, ответил Джордж. – А с Питом, наоборот, что-то лишнее… Кроме того, выступать мы будем в «Звезде», так что сам Бог велел делать это с Ринго.
– Значит, решено? – Джон бросил сигарету на пол и выставил ладонь вперед. Джордж и Пол по очереди хлопнули по ней, повторяя:
– Решено.
– Решено.
– Но Питу – ни слова, – предупредил Джон. – Еще неизвестно, что скажет нам Ринго. Да и Рори его может не отпустить.
Дверь тамбура открылась, и появился Пит:
– Курите, да? А меня на съедение этой крысе оставили!
– Сам ты – крыса! – ощерился Джон. – У Стюарта – самая лучшая мать в мире!..
– Да, брось ты, – миролюбиво сказал Пит, удивленный такой бурной реакцией. – Хорошая, так хорошая. Я же пошутил.
– Запомни, – угрожающе сказал Джон, – Стью для меня – больше, чем брат. И если кто-то позволит себе в моем присутствии говорить дурно о нем или о его матери…
– Ну перестань, перестань! Вот завелся! Я все уже понял. Давай, покурим спокойно…
– Я уже покурил, – Джон сплюнул и вышел из тамбура.
– Я тоже, – бросил сигарету Пол.
– И я, – добавил Джордж.
Они вместе вернулись в купе.
Пит, прикуривая, пожал плечами:
– Какая муха их укусила? – сказал он себе. – Ну и ладно, я и один покурю. Так даже спокойнее. И просторнее.
Джон вновь разговорился с миссис Сатклифф, а Пол, улегшись на свое место, вдруг почувствовал, что какое-то неясная тревога охватывает его. Причину ее он осознал почти сразу.
«Ринго будет играть с нами. Раз так решили мы трое, никуда он уже не денется. Но Стюарт говорил… Он говорил… А! Ерунда это все! – он беспокойно перевернулся на другой бок. – Стью – гений. А гении всегда немного чокнутые. Ничего не случится. Все будут живы и здоровы…»
Уже засыпая, он поймал себя на предательской мысли: «Только бы не папа…»
17
Они прилетели в Гамбург двенадцатого апреля, за день до назначенного концерта. В аэропорту их встретило несколько старых знакомых. Пол поискал среди них свою Лиззи. Но тщетно. За месяц до этого он получил письмо, в котором она сообщала, что собирается поступать в Парижскую балетную школу. Значит, все-таки поступила. Пол не знал, радоваться этому или огорчаться.
– А где же Стью? – освободившись от объятий Клауса Воормана, спросил Джон и даже приподнялся на цыпочки, вглядываясь в толпу встречающих.
Но ему никто не ответил.
– Где Стью? – снова спросил Джон, обведя удивленным взглядом молчащих друзей.
Первым решился сказать правду наименее близкий им человек – владелец клуба «Звезда» Манфред Вайсследер:
