Станислав Токарев - Хроника трагического перелета
Взлетел Васильев при условиях неблагоприятных: ветер изрядный, подниматься пришлось полого, и только потому, что Вокзальная площадь обширна, он не задел крыш. На высоте 600 метров его мотало из стороны в сторону, никак не мог найти благоприятного воздушного течения. Небольшое время внизу простиралась степь, здесь ветру было где развернуться, крылья задрожали, клош рвался из пальцев. Начались горы, меж крутизнами мчала шальная Кура. Он снизился в ущелье, но ветер шибанул в лоб, пришлось подняться выше. Все надеялся отыскать попутную струю. Наконец удалось, а то уж было собрался искать площадку, чтобы сесть. За ориентир взял железную дорогу, рельсы с высоты были едва заметны — солнце скрылось за тучами. Но вот и Навтлуг, крупная железнодорожная станция. Пилот замерз — ах, теплей бы одеться, опять окаянная непрактичность. То и дело менял руки на штурвале, но устали обе.
Однако когда все осталось позади, он вспоминал: «Прелестное чувство испытываешь в полете, редкое удовольствие: ты свободен!» И добавил (о, гуманитарий!): «Вот если бы не необходимость следить за использованием бензина, совсем было бы славно».
И добавил: «Меня неприятно поразило при спуске в Тифлисе блистательное отсутствие членов Кавказского воздухоплавательного кружка. Конечно, я понимаю, что все они люди занятые, к тому же многие невзлюбили меня, но пришли бы встретить не меня, а авиатора Икса, совершившего рекордный полет».
В первый — но, как знаем, не в последний раз сталкиваемся с неумением героя помалкивать в тряпочку: не вытерпел — высказал, что думал, в популярном журнале «Русский спорт».
После посадки он отправился на Головинский проспект, во дворец наместника, которому вручил рапорт командира 3-го Кавказского стрелкового полка, стоявшего в Елисаветполе. Ознакомившись с рапортом, наместник проставил время вручения на конверте и вернул его рекордсмену.
«Я привез еще несколько частных писем. Отмечу как курьез, что одно из них было оплачено почтовой маркой — «чтобы казна не понесла убытка от воздушной почты».
Офицеры Тифлисского гренадерского дали в его честь обед: «К нам приехал наш любимый… не приехал, а прилетел!.. Александр Алексеич да-а-арагой! Саша, Саша, Саша, Саша, пей до дна! Непременно откроем свой — гр-ренадерский! — кружок авиатики, ты же будешь наш учитель! Даешь слово?» Дал.
Благими намерениями устлана у нас (во много слоев! и укатана!) дорога в никуда.
Свидетельство. «Кавказские военные создали временный комитет, пять месяцев ушло на переписку, каковая ничем не закончилась. Неужели в министерстве не понимают, что для воспитания кадров военных пилотов России мало Гатчины и Севастополя?»
Журнал «Вестник воздухоплавания», 1911 год.Пришла поздравительная телеграмма от Михаила Никифоровича Ефимова.
От Императорского аэроклуба не пришла.
Пришла даже из По — от Блерио. Вместе с известием, что он предлагает выслать ученику новый моноплан. Платить же надо? А какие шиши?
На Новый, 1911 год Александр Алексеевич пересек на пароходе Каспий и углубился в просторы Туркестана. В пути узнал, что там уже гастролирует Сципио. Его снова опередили. Но снова, как в случае с Уточкиным, он все поставил на карту, чтобы доказать превосходство. Виражи в полетах были так круты, что механик Реми хватался за голову.
Серию выступлений начал в Асхабаде. Однажды вылетел верст на двенадцать в степь; внизу, напуганное шумом мотора, шарахнулось и голенасто ударилось вскачь стадо верблюдов. Погонщик, дав босыми пятками шенкеля резвому ахалтекинцу, вскинул кремневое ружье, прицелился… Пилот, впрочем, пальбы не услыхал, но из города тотчас послали казаков. Все обошлось. Летал над Кизил-Арватом, чтобы продемонстрировать аэроплан железнодорожным рабочим. Местная общественность оценила благотворительное намерение пилота. Собрался совершить еще один дальний перелет — из Мерва в Кушку. Комендант крепости Кушка разрешения не дал, сочтя предложенное нецелесообразным и в военных видах бесполезным.
Обратился к эмиру за позволением на полеты над древней священной Бухарой…
Вассал российского императора Сеид-Мир-Алим-Хан, восьмой государь династии Мангыт (Густой лес), восходящей к Чингиз-хану, образование получил в Петербурге. На престол взошел совсем недавно по кончине родителя — Сеид-Абдул-Ахад-Богодур-Хана. Богодур с русскими успел еще сразиться, был бит генералом Черняевым, объявил газават, но проиграл и покорился. Перед смертью посетил обе столицы империи, подарил государыне четырех белых иноходцев, государь же пожаловал его шефом 5-го полка Оренбургского казачьего войска. Побывал эмир в опере. «Золотой петушок» ему не понравился — не доложили, что в спектакле заложена сатира, и смешно не было. Еще менее понравился цирк: «Очень глупо показывают». Умер от тучности — лейб-медик, бывший фельдшер Тверского гусарского полка Писаренко, не сумел убедить соблюдать режим. Новый эмир считал себя человеком просвещенным, однако, в отличие от родителя, дрожал перед баями и кушбеги (министрами), в особенности же муллами, поскольку очень просто мог попасть из резиденции своей Керминэ прямиком в подземный каземат Сиах-Чар. Эмир о просьбе Васильева посоветовался с персонами духовными. Те рекомендовали отказать. Счел сие непросвещенным. Запретил лишь летать над резиденцией, где сидел и жалел, что не видит «пароход-бая», по небу плывущего. А над главной площадью, славным Регистаном, над узорчатыми минаретами кружил наш герой, и все баи смотрели, все кушбеги, и простонародье, и слух гулял по Благородной Бухаре, что некий дехканин пробился сквозь толпу к человеку-птице, «Ой-бой, — сказал, — думал, мой сон, что человек летает» и отдал все свое сбережение — рубль. Впрочем, эмир Сеид-Мир-Алим-Хан вознаградил себя и отблагодарил смелого авиатора в том же году в Москве, которую посетил во время первой Авианедели в Первопрестольной. Александру Васильеву, равно как Михаилу Ефимову, пожаловал он ордена «Серебряная звезда».
Рассказывают также, что в Коканде один чиновник просил пилота пролететь над его домом, где на балкон специально будет вынесена тяжело больная дочь. И просьбу наш герой выполнил.
Как упомянуто выше, в Ташкенте он дал интервью. «Пишут, что замыслен перелет Петербург — Москва. Думаете ли принять участие?» — «Да, вероятно, хотя и предстоит масса расходов. При таком количестве полетов, как у меня, мотор, несомненно, придет в негодность, и его придется менять. А возможно, покупать новый аппарат. Между прочим, призы в перелете — мизерные». — «Куда вы отправляетесь из Ташкента?» — «В Оренбург и Самару. Потом — не знаю, куда».
Ехал — на заработки.
А в Ташкенте висела афиша: «В синематографе «Модерн» сверх программы демонстрируются полеты авиатора г. Васильева». Выходил в знаменитости.
Глава шестнадцатая
Свидетельство. «Успех, состоявшегося во Франции на прошлой неделе состязания аэропланов на скорость и дальность из Парижа в Нанси через Седан — Шарлевиль обратил внимание русских авиаторов. На Гатчинском аэродроме некоторые военные авиаторы, как-то подполковник Одинцов, капитан Ульянин и другие, рассуждали о желательности такого «пробега» в России. Возможно, что весной будущего года перелет и состоится между Петербургом и Москвою в пять или шесть приемов-этапов. Кстати, к концу 1910 года в России будет более 20 своих летунов».
Журнал «Русский спорт», ноябрь 1910 г.К концу того года дипломы Всемирной воздухоплавательной федерации вручены 380 пилотам. Россия на четвертом-пятом местах после Франции (220), Германии (40), Англии (30); у наших, как и у австрийцев, по 18. Двадцать третьего же января перечислено уже 31 имя. Среди них записавшихся для участия в перелете четверо: Васильев — он поставил свое имя первым, Сципио дель Кампо, Костин, Срединский.
Об интересе к авиации говорит то, что к 1911 году, кроме известных клубов — Императорского в Петербурге, Одесского и Московского, были также кружки — Варшавский, Либавский, Виленский, Витебский, Выборжский, Киевский, Новгородский, Лодзинский, Херсонский, Вологодский, Дальневосточный (во Владивостоке), при петербургских Технологическом, Политехническом, Инженеров путей сообщения институтах, при Рижском обществе поощрения спорта, даже при Бахмутской городской управе.
Отметим (для последующих размышлений), что мысль о перелете первыми высказали военные авиаторы. Сергей Алексеевич Ульянин нам знаком. Военный инженер окончил офицерский класс Учебного воздухоплавательного парка (питомец, следовательно, Кованько) еще в 1895 году, освоил управление воздушным шаром. Поскольку воздухоплавателей было — по пальцам счесть, а они, что тоже известно, служили корректировщиками артиллерий в русско-японской войне, резонно предположить, что Кованько там без него не обошелся. Во Франции Ульянин учился у Фармана — «бреве де пило» № 181. С сентября 1910 года — начальник авиаотдела Гатчинской школы. О его тяге к изобретательству выше уже упоминалось, добавим — накануне первой мировой на военных маневрах, а затем и в ходе роевых действий для аэрофотосъемки использовались аппараты конструкции С.А. Ульянина, ими снимал, в частности, П.Н. Нестеров.
