Ольга Батлер - Моя маленькая Британия
Тонкий профиль за черными волосами, стройная девичья нога — неужели та Назаренко, которая давно уже академик. Потом вспомнилось — ЦДХ, выставка фанерных обманок «Переход» с персонажами постперестроечной Москвы, наделавшая столько шума…
Встретили у Мэтью мы и другую русскую художницу — Таню Антошину. Она пришла с романтической внешности спутником. Антошина уверена, что женщина может воспевать мужскую красоту. Ее работы считают выражением мягкого русского феминизма. Говорили о пани Броне, которая недавно умерла.
С паней Броней я не растерялась — вспомнила пятнадцатилетней давности съемки для итальянского журнала: альтернативную старушку, музу московского коллекционера-винтажиста Петлюры, заброшенный Дом, который они заняли с группой единомышленников. Броня была бомжихой, но в семьдесят с лишним лет вдруг оказалась на пике своей судьбы.
Коллекцию Петлюры называли найденной на помойке, и это было почти правдой. На «Гелосе» ее предлагать бы не стали. А вот англичанки Петлюру поняли бы с полуслова, здесь модные девушки любят добавлять древние вещи в гардероб.
Подумалось: русские — такие же эксцентрики, как англичане. Художники, принесшие в Лондон печальную весть о смерти бабы Брони, футбольные болельщики, которые не сомневаются, что «Челси» — русская команда. Как только у нас появляются деньги, мы начинаем коллекционировать родное искусство. Мне кажется, что лондонец, боровшийся с москвичом за Маковского, тоже был русским.
Снова раскрываю аукционный каталог, смотрю на пейзаж, который запал в душу — «В зимнем лесу». В 1888 году парочка гуляла по лесной дороге в ранних зимних сумерках, и живописец Гавриил Кондратенко это запечатлел. Морозный дух от его небольшой картины идет до сих пор. Такой вечер, такой зимний лес возможны только в России. Конечно, многим захотелось обладать этим лотом. «Зимний лес» ушел за 32 тысячи.
«Поцелуйный обряд» был продан за 700 тысяч фунтов. «Кораблекрушение» Боголюбова — за 150 тысяч. Все эти старинные лица и давно отшумевшие морские волны украсят чьи-то гостиные или проходы над широкими лестницами. Будут висеть с соответствующей подсветкой, годами — на радость новым хозяевам.
О чем была песня
Грузины заставили британских десантников плясать «Калинку».
— Наверняка твоей жене любопытно на это посмотреть, — сказал знакомый мужа, приглашая нас на вечеринку английских ветеранов-десантников в его лондонском саду.
Конечно, мне было любопытно. Любопытство не оставляет меня все годы, что я живу в Англии. Какие сюжеты здесь встречаются! Для местных они — всего-навсего замылившая глаза рутина, но для иностранки — причудливая реальность, перед которой пасует фантазия.
Вечеринка десантников и их подруг оказалась настоящим интернационалом. Там были не только англичане, валлийцы и шотландцы, но также индусы, их дамы в сари, выходцы из Африки и Ямайки, вальяжные пакистанцы, красивый грек, статный испанец, веселые еврейки, латиноамериканские девушки и куча разных метисных вариаций, не поддающихся опознанию.
Тем не менее народ тихо обалдевал, когда слышал, что я русская. Кое-кому из них было трудно поверить, что я вдобавок понимаю по-английски. Поэтому, разговаривая со мной, они подкрепляли свои слова жестами.
— У нас был учебный марш-бросок, — мой очередной бравый собеседник пальцами изобразил на своей ладони шаги, — я замерз, устал, хотел прилечь, — молодой мужчина подложил ладони под голову, закрыл глаза — Тогда он, — рассказчик кивнул в сторону хозяина, — укутал и покормил маня… — он раскрыл рот, изображая кормежку. — Как своего сына!
— Что ты орешь на нее, да еще с дурацким акцентом? — заметил хозяин дома. — Она не глухая. Ольга такая же, как мы.
— И пальцев столько же, сколько у вас, — покрутила я перед ними пятерней. («А вы нас монстрами считали. Стыдно теперь?»)
— Ладно… — мой простодушный собеседник перешел на заговорщицкий шепот, продолжая свой рассказ. — А когда мы летели на самолете, — он растопырил руки и сразу напомнил мне маленького мальчика, играющего в войну, — я боялся прыгать первый раз…
Но я так и не узнала, что давным-давно случилось с ним в самолете, или в небе, или уже на земле.
В саду зазвучала громкая музыка: это для гостей заиграл смуглолицый дуэт с узким ручным барабаном и гитарой. Чем больше я их слушала, тем больше удивлялась. Песни были не только неожиданной чистоты и силы, они показались мне знакомыми, почти родными.
Это был советский эстрадный репертуар 80-х годов. Достаточно было закрыть глаза, чтобы представить себя двадцати летней. Подобные мелодии лились когда-то из телевизоров, радиоприемников, с эстрад кафешек. Неудивительно, что все эти «ая риба-ая риба» и «гвантанамера» вызвали во мне острый приступ ностальгии.
«Странные индусы, — подумала я, посмотрев на длинные пальцы и интелигентные лица исполнителей, — и музыку странную подобрали».
Народ станцевал сиртаки, отпрыгал хаву нагилу. Веселье становилось все более буйным, и самые заботливые кавалеры начали потихоньку уводить своих партнерш домой. Ноя попросила мужа задержаться — так меня увлекла эта музыка.
Когда они исполнили «Катюшу» и «Очи черные», я совсем расчувствовалась, пошла благодарить.
— Ай эм рашн, — ткнула себя пальцем в грудь. — Сенкью вери мач!
И тут настал момент истины.
— Пажалста, — ответили они.
Это были вежливые грузинские ребята, два Скрипача из «Кин-дза-дзы». В консерватории, небось, учились.
Потом они играли «Калинку». Это, надо сказать, было зрелище: британские десантники, с удовольствием отплясывающие под русскую песню, которую исполняют грузины. Они даже пытались напевать что-то. Еще б украинца с бас-барабаном сюда пригласить, и лондонская лужайка стала бы олицетворением мечты о дружбе и мире между народами.
«Вот какие номера надо готовить для Евровидения, а не бездарные We don’t wanna put in, — растроганно подумала я. — Музыка объединять должна. Ведь хорошие вокруг люди, если на каждого в отдельности посмотреть. И чего ругаемся, воюем, политику во все подмешиваем?..»
Потом я попросила их исполнить «Сулико».
— Хочешь танцевать? — пригласил меня муж.
Я положила руки ему на плечи, и мы медленно затоптались на лужайке под щемящую грузинскую мелодию. В тот момент я уже знала, что самым ярким воспоминанием вечера для меня станут не подвыпившие разноцветные натовцы, а два этих мальчика-музыканта.
Я могилу милой искал.
Сердце мне томила тоска…
Эта песня окончательно сроднила меня с ними. Ведь мы понимали друг друга с полуслова. Культурное пространство — фильмы, искусство, история — у нас оставалось общим. Не говоря уже о кулинарном пространстве. (Как хорошо отламывать кусок за куском от еще теплого хачапури, запивать домашним вином и слушать тосты гостеприимных хозяев. Впрочем, тосты — это опять культура.)
Ох, Сулико, как же так получилось. Ведь прожили вместе около двух веков…
«Мы понимаем, что войны начинают политики, но скажи — что за люди в Грузии живут?» — допрашивали меня несколько месяцев назад друзья мужа на наших традиционных посиделках в пабе.
Сердцу без любви нелегко…
Я верю, плохое когда-нибудь забудется, и мы начнем ценить главное. А главное — оно всегда хорошее. Может, народы и не ссорились?
— Тише вы, — хозяин дома зашикал на гостей, требуя уважения к единственной оставшейся на вечеринке даме, — для Ольги играют русскую народную песню про любовь!
Но разгулявшемуся десанту было уже не до лирики. Вокруг начался бедлам. Один гость маршировал, другой безуспешно пытался выбраться из кустов, третий свалился в пруд, распугав уток, четвертый орал патриотические песни (третий ему подпевал прямо из воды).
Теперь вечеринка ничем не отличалась от празднования Дня десантника в Парке культуры и отдыха имени Горького. Ведь десантники всего мира похожи — независимо от того, какого цвета они сами и их береты.
Нежная «Сулико» оказалась не в состоянии справиться с этой воинственной какофонией. Она прервалась, немного не дозвучав до конца. Я переглянулась с музыкантами. Они развели руками и виновато улыбнулись мне. Только мы трое знали, о чем была песня.
Автопортрет в народном костюме
К вопросу о национальной самой идентификации.
Одна монголка рассказала мне, что ее сын, студент московского вуза, первое время страдал то ли от пренебрежения, то ли от равнодушия сокурсников. Все изменилось, когда он пришел в монгольской одежде на один из институтских вечеров. Студенты, по ее мнению, подсознательно зауважали в нем цельного и гордящегося своими корнями человека.
