Манфред Кох-Хиллебрехт - Homo Гитлер: психограмма диктатора
Тем не менее в случае с Гитлером речь шла именно об экстремальной форме человеческих способностей, которые оказали огромное влияние на его поведение и проводимую им политику.
Реальность и пропагандаВосприятие окружающего мира и жизненный опыт Гитлера существенно отличались от свойственных обычным людям, живущим в современном индустриальном обществе. Если последние четко различают реальность и воображаемый мир, действительное и желаемое, правду и ложь, то у фюрера данная способность отсутствовала.
Будь то «Протоколы сионских мудрецов» или история графа Люкнера, Гитлер все принимал за чистую монету. 19 июля 1942 года фюрер заявил: «Люкнер был самым замечательным рассказчиком из всех, кого я знаю». Когда же ему сказали, что информация Люкнера не соответствует действительности, фюрер очень сильно рассердился, как ребенок, когда в доме убирают рождественскую елку.
Он упорно отказывался верить в то, что «Протоколы сионских мудрецов» являются подделкой. «Они пользуются фальшивкой», — снова и снова кричит по миру «Франкфурер Цайтунг», что является лучшим доказательством подлинности протоколов. «Впрочем, это не имеет особого значения, — писал Гитлер в "Майн кампф". — Впрочем, это несущественно, настоящие они или нет». В этом документе ясно представлено то, что делают евреи, пусть даже непреднамеренно. «Само существование этого основано на постоянной лжи, поэтому совершенно неважно, родились ли "эти высказывания в голове еврея, так как в любом случае они раскрывают все действия еврейского народа и их конечную цель"». Адольф Гитлер не реагировал на критику произведений Карла Мая, которого обвиняли в том, что он ни разу не видел стран, о которых писал. Во время споров в венском общежитии для мужчин Гитлер доказывал, что Май является гениальным писателем именно потому, что «он смог описать эти места более реалистично, чем побывавшие там путешественники».[162]
В системе мышления Адольфа Гитлера отсутствовала ясная грань между реальностью и представлением о ней, однако он имел поразительный нюх на пропагандистские эффекты. Именно на этом в большей степени и основывалось его влияние. «В центре пропаганды и мировоззрения, мыслей и действий НСДАП с самого начала стоял Гитлер».[163] Как писал Кершоу, «громадный авторитет фюрера был более важен, чем прямое распоряжение Гитлера как главы правительства».[164]
Способность провести четкую и ясную границу между возможным и невозможным является одним из главных факторов развития человеческого интеллекта. Однако эйдетизм полностью уничтожил эту грань в разуме фюрера. Он как ребенок верил в то, что в любую минуту может случиться чудо, и как заядлый игрок считал, что каждую секунду может сорвать миллионный куш. Фюрер рассматривал политику только с пропагандистской точки зрения.[165] Это укрепляло его в вере, что все проблемы можно решить с помощью пропаганды.
Успех тактики блицкрига, посредством которой он разгромил Польшу и Францию, во многом зависел от пропагандистского эффекта. Эта тактика полностью деморализовала противника. Бартов писал: «Картина быстрого, смертельного, почти клинического немецкого блицкрига, эта смесь грохочущих танков, воющих пикирующих бомбардировщиков, блестящих генералов и здоровых, загорелых, улыбающихся солдат, которые весело распевают песни, маршируя к победе, в начале войны стала достоянием не только немецкой, но и мировой общественности».[166]
Блицкриг должен был создать «впечатление непобедимости германской армии не только у врага, но и у собственных солдат». Однако тактику блицкрига, столь успешно опробованную на ближайших соседях, нельзя было использовать против главных противников: Великобритании, которая была защищена океаном, Советского Союза, бескрайние просторы которого не могли преодолеть танки, и полностью недостижимых США. При помощи воющих бомбардировщиков и лязгающих танков Гитлер нарисовал великолепную картину войны, которую он никогда не смог бы выиграть.
Не только Гитлер использовал слияние реальности и пропаганды для того, чтобы произвести впечатление на своих противников. Он сам попадал под влияние своих подчиненных, которые использовали это, чтобы в короткий срок увеличивать собственный престиж в глазах немецкого диктатора.
Так, Адольф Гитлер чрезмерно переоценивал возможности и пригодность к использованию люфтваффе. Он был убежден, что летчики Геринга не только значительно превосходят противника по своим боевым качествам, но и обладают намного более совершенными самолетами. Это привело к тому, что фюрер поверил в возможность сломить Англию только силами ВВС, не прибегая к помощи других родов войск.
«Существенную роль в этой переоценке сил люфтваффе сыграло посещение испытательного полигона Рехлин 3 июля 1939 года». Гитлер был поражен увиденным и пришел в полный восторг, хотя «речь шла об опытных образцах, которые перед запуском в серийное производство следовало дорабатывать в течение более пяти лет». В марте 1942 года Геринг жаловался: «Лично я не желаю больше посещать полигон Рехлин после того, как инженеры так подло обманули меня и фюрера летом 1939 года. В результате прошлого посещения фюрер принял важные решения, которые привели к страшным ошибкам».[167]
Поскольку все кратковременные успехи фюрера основывались главным образом на пропагандистском эффекте, именно это и погубило Гитлера, который серьезно переоценивал свой престиж, считая его намного более весомым, чем он был в реальности. Несмотря на то что генералы постоянно указывали ему на то, что «Сталинград превращается в груду развалин, больше не имеющую значения как транспортный узел и промышленный центр… 6 октября 1942 года Гитлер, в ответ на доклад Паулюса (командующего сражавшейся там 6-й армии вермахта) о катастрофическом недостатке сил и переутомлении войск, вследствие чего было бы целесообразно прекратить борьбу за город, заявил, что самой главной задачей на сегодняшний момент является полный захват Сталинграда».
В данном случае основную роль играли «соображения престижа, из-за которых вопреки всей опасности положения Гитлер настаивал на взятии Сталинграда. В силу того что с начала сентября была развернута мощная пропагандистская кампания, трубившая о победе германского оружия на Волге, Адольф Гитлер просто не мог спустя две недели приказать прекратить сражение за Сталинград. В таком случае он предстал бы в роли побежденного».[168]
Проведя анализ речей Гитлера, Хильдегард фон Коце и Гельмут Краузник обнаружили, что любимой цитатой фюрера, которую он снова и снова обыгрывал в своих выступлениях, были слова из второй части «Фауста» Гете: «Люблю я невозможного желать». 24 февраля 1937 года, выступая перед ветеранами партии, он заявил, что боги позволяют избранным «требовать от них невозможного». В этом требовании проявляется дух: «То, чего мы требуем, настолько необычно и настолько сильно, что только душа и сама природа фанатика могла почувствовать влечение к этому. Это недоступно мелкому, усредненному уму бюргера».[169]
Это свойство образа мыслей Гитлера позволяло ему требовать от СС как нормы реализации невозможного. Данные элитные войска должны были «гордо, точно и беспрекословно справляться с самыми сложными и даже невыполнимыми задачами».[170]
Жизнь человека протекает в двух мирах, в реальности и в мире его мечты. В наш информационный век мы все более склоняемся в сторону фикции. Свидетелей часто разочаровывают подлинные политические или спортивные события, на экране же телевизора все выглядит красивым и настоящим. Телевизионные дикторы рассказывают, что незнакомые люди, с которыми они сталкиваются в повседневной жизни, т. е. в действительности — само самой разумеется, что в данном случае это значит и на экране — выглядят совершенно иначе. Гитлер, который до начала войны в России каждый вечер смотрел по два игровых фильма и проводил массу времени в архитектурной мастерской за моделями, а затем сменил их на карты Генерального штаба, жил в вымышленном мире. В этом отношении он был дитя информационного века. Нольте был полностью прав, когда писал: «Национал-социализм боролся в основном против вымышленных, а не против настоящих врагов».[171] Он назвал Гитлера «отстраненным человеком», который отдалился от реальной действительности. Примерно то же самое писал про фюрера и Шпеер: «Присмотревшись повнимательнее, мне представляется, что для него само действие важнее действительности, что сообщения в газетах его интересовали больше, чем реальные события».[172] «Когда в тяжелые годы войны после смерти его любимого оперного певца Моноварды газеты не поместили развернутый некролог на первой полосе, он пришел в бешенство, в течение часа страшно ругал прессу, а затем весь день не мог нормально работать».[173]
Журнальные статьи могли самым непосредственным образом влиять на действия Гитлера. Однажды он прочитал в «Берлинер Иллюстрирен» об уголовном деле, по которому 64-летний еврей был осужден на. 12,5 лет тюрьмы за то, что он спрятал в яме для извести 6500 яиц. Гитлер сразу же уведомил министра юстиции Шлегельбергера, что желает смерти преступника. Осужденный был передан гестапо и казнен.[174]
