Анатолий Максимов - Тайная сторона дела Пеньковского. Непризнанная победа России
Но в конце 1949 года в Соединенных Штатах появился еще один план — “Дропшот”, содержание которого стало достоянием советской стороны сразу после его утверждения в Белом доме. В активе нашей разведки тогда были Ким Филби, Джордж Блейк, а позднее — Вессел, о котором военный министр Великобритании, узнав о его связях с советской разведкой, сказал: “У Британии теперь нет секретов!”
Конечно, Киму Филби, который к тому времени курировал молодое ЦРУ, было известно об этом зловещем плане с применением 300 атомных бомб и последующем наступлении на СССР 164 дивизий НАТО. Предусматривалась оккупация Советского Союза и раздел его на четыре зоны. Наша сторона знала, что “Дропшот” по своей злонамеренности превосходит гитлеровский план “Барбаросса”. Его реализация имела в виду завершение военных действий к 1957 году с окончательной оккупацией и разделом СССР к 1960 году…
— А Пеньковский? — спросил Николай Николаевич.
— …Поэтому представляется, что действия Пеньковского в Турции (контакты с американцами и турками, меркантильные дела, конфликты с коллегами) были частью плана по выходу на спецслужбы Запада. И после призыва председателя КГБ Шелепина к разработке масштабных акций тайного влияния по дезинформации Запада Пеньковский был задействован в такую акцию. Об этом говорят его настойчивые попытки установить контакты с ЦРУ, а затем с СИС, заворожить их своими разведвозможностями в Министерстве обороны.
К 1962 году в США созрел очередной план превентивного удара по Стране Советов. Кроме того, американцы планировали “сковырнуть” Кубу с ее просоветским Фиделем Кастро. Уже была подготовлена 500-тысячная группировка войск, со Средиземного моря пришел 6-й американский флот. А у нас к тому времени не был еще развернут “ядерный щит”. По данным ЦРУ, у СССР находилось на вооружении 400 ядерных боеголовок, и первый запущенный американский спутник-шпион обнаружил только 25 ракетных позиций — мы хотели создать настоящий “ядерный щит”, прикидываясь при этом слабаками. Что мы, собственно, и сделали — обычно мы догоняли американцев, а они двигались вперед…
Вот почему была важна информация Пеньковского, — завершил я столь длинный ответ на вопрос и добавил: — Это и сеть первая причина для подставы.
Следующую причину формулировал мой собеседник сам, затронув тему Кубы:
— А его роль в Кубинском кризисе?
— Незадолго до кризиса, в июле 1962 года, Пеньковский сообщил своим “коллегам” на Западе о строительстве площадок для наших ракет на Острове свободы. Это случилось как раз накануне запуска американского спутника-шпиона, который все обнаружил. Слава агенту! Чудо-агент! Ну а как быть с нашим искусством маскировки?! Ведь обнаружить следы наших ракетных площадок, тем более сами ракеты на Кубе в сельве, пальмовом лесу — просто невозможно. Да там целый аэродром можно спрятать.
Вернее всего, дело обстояло так: нам нужно было легализовать сам факт возможного появления ракетных позиций на Кубе. Потом мы быстро согласились вывезти ракеты с острова: шел большой торг, смысл которого — не трогайте Кубу! На Западе это назвали “большим блефом” Хрущева…
Наш разговор длился более часа, а вопросы явно не убывали. Николай Николаевич высказал сомнение в продолжение «допроса». Он опасался меня переутомить. Но это была моя тема, можно сказать, выстраданная. И мы продолжили.
— Почему Пеньковского не вывели из игры “мягко”? — спросил журналист.
— Как было объявлено официально, Пеньковского арестовали 22 октября — в этот день Карибский кризис достиг своего пика. Это был момент, когда американцы принимали решение о превентивном ударе… Но уже в наши дни Владимир Семичастный, глава КГБ в то время, говорил, что еще за полгода до этой даты ему запретили заниматься Пеньковским… А ведь в отношении его у госбезопасности были серьезные подозрения — значит, чтобы не вспугнуть работающих с ним американцев и англичан. Да и сам факт ареста повышал значимость агента для Запада…
Работая с ним, наша сторона получала информацию: задачи, которые ставили спецслужбы внедренному агенту, то есть обнаруживался конкретный интерес той стороны, ее уровень знаний и осведомленности о нас. А затем — гласный суд и мощная политическая кампания…
Вопрос:
— Почему выбор пал именно на Пеньковского?
— Думаю, было несколько каналов, но у него пошло лучше. Мы узнаем о наших успехах по нашим провала. Но провалы еще и учат…
— Полтора десятка американцев, работавших с Пеньковским и на него, были выдворены из СССР. Пострадали и наши: маршал, начальник ГРУ — они были сняты с должностей и понижены в звании. А офицеры спецслужб? — Беседа носила явно завершающий характер, но «порох в пороховницах» у Николай Николаевича еще был.
— И восемь англичан, — добавил я. — Мне удалось поговорить с некоторыми офицерами из ГРУ. Многим объявили наказание публично за… ротозейство, но фактически все осталось на своих местах.
Далее разговор стал выходить за рамки темы и касаться большой политики.
— Мота ли какая-то группировка, борющаяся за власть в Союзе и знающая непредсказуемость Хрущева, послать Пеньковского известить американцев, чтобы они, не дай бог, не начали войну?
Вопрос был не по теме, но все же о Пеньковском, и я мог отвечать на него, опираясь на собственный жизненный опыт.
— При нашей разветвленной и централизованной партийной системе и сильной госбезопасности — это невозможно! Тем более наверху. Любой побежал бы к партийному секретарю “посоветоваться”. Для таких целей нужна хорошо законспирированная организация в высшем эшелоне, что было абсолютно невероятно. И необходимости не было, как мне представляется.
— Но Пеньковский оставил след и в Берлинском кризисе? — опять вода на “мою мельницу”.
— По нему он никакой информации не дал. Кроме того, что будет подписан договор о сотрудничестве. О планировавшемся факте возведения Берлинской стены о ничего не сообщил. А ведь об этом его высокие источники могли бы знать, раз уж о ракетах говорили! Этот факт также в пользу моей версии… Как и тот, что об операции “Анадырь” — завозе ракет на Кубу — он также не сообщил Западу!
А Николай Николаевич требовал ответа и “брал быка за рога”.
— Могли его расстрелять потому, что столь высокую игру нужно было довести до полного логического завершения?
— Нет, не могли. Хотя… — вопрос был более чем щекотливый, и на него отвечать всуе не хотелось.
— А может быть и так: Комитет, чтобы реабилитировать себя в истории с действительным предательством, придумал эту версию с двойным агентом? — коварно допытывался журналист.
— Тогда нужно признать, что “масштабно линовали” все: разведка и контрразведка, Верховный Совет, судьи, партия… В “деле” были завязаны самые высокие инстанции страны! Поэтому Пеньковский сегодня не может появиться в ореоле национального героя… И не только поэтому — “деза” с его подачи все еще работает на нашу страну.
И тут я перешел на личный опыт.
— При подготовке к работе в качестве двойного агента — “московского агента” канадцев — меня спрашивали: готов ли я сыграть роль предателя, причем со всеми вытекающими последствиями: суд, телевидение… В моей истории, когда у канадцев “по моей вине” произошел провал, участвовавшим в их операции “Золотая жила” канадским офицерам правительственные “бонзы” навязывали линию поведения: возьмите все на себя, пусть правительство страны останется в стороне… Страны и службы — разные, а тактика может быть одна. Канадцы до конца считали, что я работал с ними честно, искренне и после разоблачения был “замучен в подвалах Лубянки”.
— Значит, вполне возможно, что Пеньковского не расстреляли? — задал последний вопрос мой собеседник.
И получил обтекаемый ответ:
— Если что-то и будет известно, то лет через пятьдесят. А о том, что он, возможно, жив, высказывались аналитики на Западе…»
Интервью поместили на первой полосе еженедельника «Век» под рубрикой «Версия» и с броским заголовком: «“Шпион века” был “подставой” КГБ?» Правда, со знаком вопроса, но, автор надеялся, пока. Подзаголовок подливал масла в интригу, ибо гласил: «Свою трактовку истории высказывает разведчик, сам побывавший в шкуре двойного агента.
Озвучить-то свою версию автор озвучил, но вот дать детальную аргументацию не смог — все же это газетная статья, а не трактовка «на тему». Надеялся получить отклики и возражения — ему нужны были оппоненты и выходы на людей, бывших близко к «делу» и самому Пеньковскому. Но… увы и ах! И через месяц, и через два реакции на интервью не было. Думается, что все же сыграл фактор времени: прошло более пятидесяти лет.
Руки автор не опустил. Хотя временами казалось: в этом расследовании можно поставить точку. Все, что автор говорил, носило косвенный характер — интерпретация фактов. Поддерживало в нем уверенность в своей правоте то, что он на верном пути. Видимо, как считает автор, с годами в его голове проросли умные мысли, высказанные великими людьми. Альберт Эйнштейн: «Самое прекрасное, что мы можем испытать, — это ощущение тайны…» или из уст Джордано Бруно: «Нужно лишь немного увидеть и услышать, для того чтобы потам долго размышлять и многое понять». Наконец, все тот же Эйнштейн: «У меня нет никакого таланта— есть только упрямство мула и страшное любопытство».
