Автор - Жизнь монахов в средневековье
Во-первых, труд сам по себе не является обязательным творцом красоты, о чем красноречиво свидетельствуют наши индустриальные пейзажи, бетон наших городов и безобразие наших пригородов. Во-вторых, вовсе не каждое место и после вложения в него человеческого труда превращается в достойное обиталище души. И если монахи, выбирая "стройплощадку" для будущего монастыря, действительно стремились поселиться только в "ужасном месте" – в чащобе, на болоте, в лесу, кишащем дикими зверями, – как об этом обычно повествуется в хрониках и житиях святых, то трудно предположить, что каждый раз они находили себе именно такой уголок, который годился для чудесного преображения. Гранд-Шартрез, Карсери над Ассизи, Сен-Мартен-ан-Кани-гу, Побле, Риево, Тороне, Сенанк, Сен-Мишель-о-Пе-риль-де-ла-Мер, Эйнзидельн и сотня других мест – что, все они будто бы выбраны случайно? Из желания остановиться именно на том, что, кажется, невозможно сделать цивилизованным и облагороженным? И каждый раз совершалось чудо? Почему же тогда монахи так часто давали этим местам, где они селились, "дабы умерщвлять плоть", названия, воспевающие радость жизни, если они сами не испытывали этого чувства? Это само по себе можно признать свершившимся чудом.
Монахи-строители
Подобное чудо свершалось всегда, когда под небом Европы в самых различных местах монахи возводили свои постройки, красота, совершенство и духовная устремленность которых до сих пор не перестают поражать нас.
Как объяснить их неизменный успех? И можно ли вообще объяснить его? Я снова перечитал прекрасную книгу Жоржа Дюби, посвященную цистерцианскому искусству, а также великолепный труд Кристофера Брука "Монастыри, 1000-1300", в котором автор рассматривает все средневековые формы искусства монахов. Что можно прибавить к этому? И можно ли сказать лучше? Пожалуй, можно еще вспомнить только проникновенные страницы Режин Перну* [Pour en finir avec le Moyen Age, ed. Du Seuil, 1977.] о проблемах художественного творчества в ту же эпоху
В связи с этим следовало бы задуматься прежде всего о первостепенном значении требований веры, живой веры, или, как сегодня сказали бы мы, о безраздельном принятии идеологии, причем вдали от мира, вдали от людей, как в случае со св. Бернаром. Жорж Дюби первым признал это: "Цистерцианский храм есть выражение мечты о нравственном совершенстве". Скажем также, что "идеологическая мотивация каждого ордена с ее глубокими "лингвистическими" различиями и особенностями во времени и пространстве сливается с архитектурными формами (пространственными, структурными, орнаментальными), диктуя им свои законы и мировоззрение.
Здесь доминирует духовная творческая инфраструктура. Именно она решает, проектирует, сосредоточивает необходимые ресурсы для строительства зданий, столь многочисленных, что невозможно изобразить их все на карте Европы. Но если век ожидает воплощенного слова, если цивилизация вся пронизана верой, то первотолчком к действию служит фактор духовный.
Св. Бернар ничего не написал о том, что свидетельствовало бы о его интересе к произведениям искусства, и сам он ничего не построил. Но, тем не менее именно он – отец цистерцианского искусства, "покровитель этой обширной стройки" (350 зданий за несколько десятилетий), которая охватит всю Европу (Ж. Дюби). Вера, обличение мира сего или, точнее, истинная его оценка, высокие моральные требования – вот побудительные причины деяний св. Бернара. И дело будет обстоять так же, когда типичное для монахов бегство от мира примет форму отказа (явно спорного) от общественной жизни, светской иерархии, денег, безопасности, благополучия, – отказа, характерного для нищенствующих орденов. Даже будто бы непосредственно отвечая на духовные запросы "буржуазного" общества своего времени, нищенствующие монахи не смогли бы ничего сделать, не откликнувшись на призыв великих боговдохновленных личностей своего века.
Одним только богатством аббатств нельзя объяснить тот факт, что они смогли выстроить все эти "Грады Божий", подтверждающие их жизнеспособность (то же самое касается и строительства соборов общинами малых городов). И уж тем более не объяснить, как монахи сумели столь быстро создать широкую сеть "дочерних монастырей" (в частности, цистерцианский орден). Чтобы достичь подобных успехов, нужно иметь нечто большее, нежели деньги. Для этого нужно обладать душой, способной к самопожертвованию. "Средневековое искусство – это изобретательность" (Р. Перну). Тщетно пытались найти в нем более или менее ловкое стремление подражать римскому или восточному прошлому. Средневековье не собиралось слепо копировать быт древних, разве только мимолетно. Нет, эпоха Средних веков выражала в искусстве то, что она ощущала в самой глубине своей души, и так появлялись шедевры искусства.
Это искусство (к счастью) также обусловливалось практической необходимостью. План строительства какого-нибудь аббатства никогда не был плодом воображения архитектора. Аббатство крупное или малое, по существу, включало в себя определенный набор зданий: монастырские галереи, храм, трапезную, дормиторий и прочие, устройство которых должно было отвечать требованиям общежительной жизни особого типа – велениям духовности и особенностям богослужения. На первый взгляд в этом заключалось препятствие на пути к поискам нового. В итоге желание сделать нечто новое, необычное просто отсутствовало (по крайней мере, сознательно). Идеалом считалось придерживаться уже испытанного плана, строить в духе уважения к урокам прошлого. В какой-то мере можно признать, что зодчие Сито и еще больше Гранмона вдохновлялись тем же духом, который присутствует в строительстве кварталов некоторых больших городов: рациональность, модульные строительные материалы, органичность, четкость. Но результаты несравнимы.
Дело в том, что кроме этой основы, диктовавшей монахам свои законы, был еще и "язык", который проявлялся в уставе, указах, сборниках обычаев, письменных предписаниях духовной жизни. Этот "язык" вписывался в функциональное и преображал его. Осмелимся даже сказать, что "на протяжении всей эпохи Средневековья… искусство не отрывалось от своих истоков… оно выражало Святое… Горнее в этом вторичном языке, которым является Искусство во всех его проявлениях" (Р. Перну). Только одно это присутствие может объяснить невыразимую красоту, какую источают даже самые скромные монастырские строения: кухня в Алькобаса в Португалии или в Фонтевро, трапезная в Фоссанова, теплая комната в Сенанке или Сильвакане, умывальная комната в Маульбронне, больница в Мач-Уэнлок в Англии, зал капитулов в Эвербахе в Германии или в Лакоке в Англии. Я оставляю в стороне такие сооружения, как храмы, крипты (подземные церкви), монастырские галереи, где естественно во всем своем великолепии проявляется вера, творящая такую красоту. Это она заставляет нас испытывать горечь при взгляде на трагические развалины Клюни, Риево или Вилле-ла-Виль. Именно отсутствие веры столь неумолимо обнаруживается в большинстве современных построек, даже если они церковные. На протяжении столетий монахи возводили храмы во Славу Божию и строили жилища для людей, до конца преданных Ему, благодаря чему в изобилии творилась красота. С тем или иным успехом земная религиозность проникала во все, и не только в архитектуру.
Как бы ни стремились строить по сходным, если не сказать идентичным, планам и нормам, все равно различия были неизбежны. Разумеется, они связаны с разнообразием духовной жизни, склонностей и видения мира (например, различия между цистерцианцами и францисканцами, или цистерцианцами и доминиканцами, или даже различия в рамках одного и того же ордена, такого, как бенедиктинский, где были ветви оливетинцев, камальдолийцев и валломброзанцев).
Эти различия обусловлены историей, частным опытом, разнообразием строительных материалов, местности и климата, влиянием внешней среды, неуловимым, но явным развитием чувственного восприятия, а также самой личностью мастера, который, однако, остерегался проявлять оригинальность. Три родственных аббатства Тороне, Сильвакан и Сенак – все цистерцианского ордена и все одного и того же времени (1136, 1147 и 1148) и построены в одной местности, а два из них произошли непосредственно от Сито. Тем не менее они обладают такими индивидуальными особенностями, что их невозможно спутать одно с другим. То же самое касается и многих других "Рождеств" и "Распятий", авторы которых, по словам Раймона Радиге, проявляя свою индивидуальность, "изо всех сил стремились… быть похожими на других, никогда не достигая этой цели".
Монастырское искусство (которое не полностью совпадает с религиозным искусством в понимании светских людей или мирян) – это читаемое искусство. Или, лучше сказать, оно – книга и чтение, доступное зрелище, моральный и церковный урок, символ и образец. Ни храм, ни монастырь не являются эзотерическими творениями. Монастырь совершенно наглядно демонстрирует, каким именно потребностям он отвечает, что он есть для всех, приходящих в него, чего он ожидает от них на протяжении одного дня и многих лет.
