Александр Ливергант - Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей
И если Анакреон прав (а он прав!), где же средство? Не в том ли, чтобы устранить сию роковую причину, искоренить сей отравленный метал, вынести сей ящик Пандоры за пределы нашего отечества?!
Хотя преимущества отмены денег, с моей точки зрения, самоочевидны, назову все же некоторые из них, наиболее существенные, ибо на моей памяти не было еще человека, кому бы в голову пришло давать подобные советы. И, дабы избежать общих мест и не прибегать к мнению названных мною авторов, ограничусь лишь теми примерами, какие напрямую касаются нашего отечества.
Итак, отмена денег в первую очередь остановит ту продажность, на которую жалуется каждый второй и в которой каждый же второй погряз, — ибо тем самым будет положен конец раздорам, из-за которых продажность возникла и не прекращается. Тогда борьба будет вестись не за то, кому служить своему отечеству на высоких и ответственных постах, а за то, чтобы этот пост не занимать. Тогда народ, которому никого больше не смогут навязать, изберет самых способных, и эти люди, согласно основополагающим законам нашей конституции, будут вынуждены, хотят они того или нет, служить своему отечеству верой и правдой. Таким образом, вновь возродятся столь потребные свободной нации выборы {111}, которые в противном случае останутся выборами лишь на бумаге.
И хотя я готов признать, что иные захотят занять пост, к коему совершенно непригодны, из чистого тщеславия, взяточничество в этом случае утратит свою власть или сделается столь явным, что закон легко со взятками справится, — ведь никому на свете не дано незаметно давать взятки коровами или овцами.
Во-вторых, отмена денег положит конец нашей распущенности, стремлению к роскоши или же сведет ее к тому, чем она была у наших предков, — к гостеприимству и хлебосольству.
В-третьих, отмена денег будет как нельзя лучше способствовать развитию торговли, ибо помешает нам впредь иметь дело со странами-паразитами, которые не желают брать наши товары в обмен на свои. К такому обмену я, казалось бы, должен относиться более чем благосклонно, ибо обмен этот, по идее, способен устранить то зло, на которое я жалуюсь, и с течением времени, быть может, достигнет сей высокой цели. Однако должен заметить, что, сколь бы важной ни была цель, к которой мы стремимся, не все средства для нее хороши. В самом деле, если мы допускаем, чтобы какие-то деньги оставались покамест в ходу, у нас, мне кажется, есть все основания сохранить у себя как можно больше денежных знаков. Бывает вредным делать половину дела, каким бы полезным оно ни было, а потому до тех пор, пока деньги, как это происходит сегодня, заменяют нам вещи, только последние идиоты станут отдавать деньги своим врагам.
В четвертых, в результате отказа от денег удастся установить в обществе такие превосходные понятия, как благочестие, добродетель, достоинство, добро, ученость — все то, что либо было деньгами упразднено, либо извращено настолько, что никто теперь уже не может отличить правду от лжи. Ныне все эти понятия, которые можно встретить у древних философов и поэтов, названных мною, заменяются лишь одним словом — богатство.
Если же мой план воплотится в жизнь, с каким удовольствием адвокаты поскорей покончат с судебной тяжбой, а врачи — с болезнью. Мне, впрочем, могут возразить, что тогда они будут вместо денег отбирать у людей добро и недвижимость, как они поступают сегодня с теми, у кого нет средств с ними расплатиться. На это я отвечаю, что в наши дни имущество отбирается, дабы превратить его в деньги, — в противном случае, согласитесь, врачи и адвокаты вряд ли бы внесли к себе в дом полуразвалившуюся, покрытую вшами кровать несчастного бедняка.
Мой план, буде он осуществлен, положил бы конец поборам и грабежам: хотя у нас с вами иногда крадут не только деньги, но и имущество, второе забирают лишь за тем, чтобы превратить его в первое. Разбойник, который всегда рассуждает так же, как и Гудибрас {112}, говоривший, что любая вещь не больше стоит, чем денег за нее дают, отбирает у вас часы, табакерку или кольцо не для того, чтобы ими пользоваться, а чтобы выручить за них деньги.
Приведу лишь еще один довод, а именно: мой план обеспечит достаток бедным, ибо даст возможность уничтожить богатых. Там же, где нет богатых, не будет и бедных, ведь Провидение чудесным образом обеспечило средствами к существованию всех жителей в любой стране мира, — а там, где нет изобилия, нет и нужды.
Чтобы посрамить тех немногих, кто счел, что, предаваясь долгим размышлениям относительно сего великолепного проекта, я повредился рассудком, я решил на деле доказать, что это не пустые слова, с каковой целью продал поместье, приносившее мне триста фунтов годового дохода, из вырученных денег положил значительную сумму в карман и вместе со своим наследником отправился на берег Темзы, где принялся выбрасывать деньги из карманов в воду. Не успел я, однако, избавиться и от половины этой суммы, как мой наследник схватил меня за руки и с помощью лодочника оттащил от реки. Всю ночь меня продержали взаперти в моем же собственном доме, откуда на следующее утро, вступив в преступный сговор с моими родственниками, препроводили сюда, в Бедлам, где, как видно, мне предстоит находиться до той поры, покуда человечество не образумится.
Остаюсь, сэр,
Вашим покорнейшим слугою
Бессребреник {113}
Не хвали себя сам
Суббота, 22 августа 1752 года, № 60
Один француз {114}, мой любимый автор, которого я не раз цитировал в своих сочинениях, отмечает, что «людям свойственно говорить о себе, о своих детях и своих семьях, причем всегда в превосходной степени. Но (добавляет он), если бы те, кто имеет склонность к подобным самовосхвалениям, представили себе, сколь обременительны они для окружающих, они бы, может статься, научились вести себя несколько осмотрительнее и не злоупотреблять терпением своих собеседников. Еще более примечательно, что люди, которые постоянно себя хвалят, если и упоминают кого-то другого, то лишь с целью человека этого опорочить. Делается это, может статься, для того, чтобы самоутвердиться за счет опороченного и чтобы, порицая соседей, вызвать — по контрасту с ними — всеобщее одобрение».
Причиной первого из вышеназванных пороков, несомненно, является тщеславие, о котором в свое время прекрасно написал доктор Янг {115}:
На языке — лишь я, и никакой другой;
Я — лучше всех, и сам себе герой.
Причиной второго — злоба, и, сказать по правде, я глубоко убежден, что тщеславия, сколь бы незначительным оно ни было, без злобы не бывает. Хвала — это прекрасная дева; на пути к ее сердцу каждый тщеславный человек встретит немало соперников, а какие чувства мы питаем к соперникам, хорошо всем известно.
Нет, боюсь, человека, которому эти пороки были бы свойственны в большей степени, чем сочинителю. Слава порой является единственной его целью, но, преследуя славу, он одновременно преследует и прочие, самые корыстные, цели, — ибо что такое слава на пустой желудок?! О славе он заботится по той же причине, по какой городской люд в пьесе заботится о своей репутации, ведь лишиться славы значило бы лишиться денег. Впрочем, его соображения, как правило, более благородны. Главной его страстью, требующей неустанного утоления, является тщеславие, а не корыстолюбие, ведь и среди обитателей Парнаса, пусть и самых нуждающихся, едва ли найдется хотя бы один, кто бы предпочел обед похвале, из чего следует, что все сочинители в равной степени добиваются взаимности у вышеназванной красотки, а следовательно, не могут не питать злобы по отношению друг к другу.
Любовь к себе и презрение к другим свойственна, таким образом, всем сочинителям, эссеистам же — в первую очередь. Чтобы похвала самому себе звучала в каждой политической речи, в каждом памфлете, потребовался бы гений Цицерона или Болинброка; чтобы высмеивать философов и инакомыслящих независимо от темы эссе, требуется злословие Лукиана или Саута {116}. Но и любой другой эссеист, пользуясь полной свободой писать то и о том, что он пожелает, имеет возможность на каждой странице своего опуса по многу раз превозносить себя и порицать других сочинителей.
Когда я размышляю на подобные темы, то не могу не вознести похвалу самому себе; я даже льщу себя надеждой, что читатель должен быть отчасти мне благодарен за то молчание, какое я неизменно храню в отношении собственных достоинств, и, быть может, самые чистосердечные из моих читателей воздали бы должное подобной выдержке, знай они, какую жертву я приношу, дабы учесть их интересы и вкусы, ведь удовольствие от самовосхваления может сравниться лишь с отвращением, какое испытывают другие авторы, когда читают подобный панегирик.
