Юрий Феофанов - Пестрая лента
И вот теперь в ремонтной мастерской следователь снова засел за документы. Нет, вся коммерция в ажуре, финансовая дисциплина соблюдается, план выполняется. Даже слишком хорошо выполняется. Слишком… 175 процентов из месяца в месяц, 180, 190. Но продукция не меняется, технология тоже, особым энтузиазмом ремонтники не охвачены. Сопоставление планов, отчетов, реализованной продукции, различных расходов, словом, всех многочисленных компонентов финансово-хозяйственной деятельности предприятия подвели к выводу: что-то тут не так! План, однако, согласовывается в главке, там бы заметили. Там только сознательно могли закрыть глаза…
«Возможно ли это? — думал следователь. — Впрочем, почему я задаю себе этот странный вопрос?»
Следователь не вправе быть предвзятым к обвиняемому или подозреваемому человеку. Но его беспристрастность должна быть обоюдоострой. В преступлении может быть неповинен человек, на которого указывают все. Иногда же бывает виноватым тот, кто «ну уж никак не может это делать». Все бывает! И коль возникло хоть малейшее сомнение (в виновности или невиновности), протянулась хоть одна паутинка, надо это рассеять и разорвать, подвергнув все жестокой проверке. Главк это или не главк.
Проверка привела к неожиданным результатам. Главный конструктор Кочнев, оказывается, получил от Глинского 1000 рублей за некую рационализацию.
— Это была действительно рационализация? — спросил следователь.
— Видите ли… — начал мяться Кочнев.
— Скажите, а планы мастерской… они как, реальны?
— Занижены. Но один я не мог бы…
Паутинка не оборвалась, а сплелась в прочную нить. Связанный с Федоровым, который собирал мзду с незаконных прогрессивок, Глинский задабривал троих из руководства главка. И все молчали, всем было выгодно молчать: и вверху — в главке, и внизу — в мастерской. Уже когда все это было доказано и вина Глинского не подвергалась сомнению, Ларин обращается к прошлому сигналу — тому, в Торжке, что не подтвердился. Прошло семь лет. Почти никто не работает, автор сигнала — аноним. И все же следователь распутал этот узел: установил, что не сигнал — проверка была липой.
— Сколько же «лишней» работы вы проделали, ведь преступление доказано и без Торжка?
— Видите ли, — ответил следователь, — смотря что считать лишним.
Александр Михайлович много занимается проблемой предмета доказывания, то есть обстоятельств, подлежащих исследованию в каждом уголовном деле. Закон гласит: ни одно обстоятельство, которое должно быть исследовано, не может быть оставлено без внимания… Но вот случай из практики. У завскладом обнаружена недостача продуктов на 6 тысяч рублей. Должен ли (и может ли) следователь установить и доказать, в какой день и при каких обстоятельствах было похищено каждое ведро картошки, каждый кусок мыла, каждый килограмм сахару? Если нет, то выходит, что раз что-то брал, значит, все украл? Проблема чрезвычайно сложна. И Ларин упорно ее исследует, стараясь понять и определить принципы, из которых определяется степень конкретности предмета доказывания. Если говорить проще, это проблема тех «мелочей», которые иногда разворачивают дело на 180 градусов… Особенность работы детектива состоит в том, чтобы проверять и подвергать сомнению «абсолютно ясные вещи». Если он этого не может — значит, нет криминалиста. И нет поиска Истины. И под сомнением Справедливость.
В Торжке убили женщину — Сидорову — в 8 вечера около ее дома. Заподозрили некоего Борисова, который будто бы преследовал ее от центра города. Одна свидетельница (кондуктор автобуса) показала, что видела Борисова, идущего в том направлении, где вскоре разыгралась трагедия. Другой свидетель вышел на улицу, Когда раздался заводской гудок — 8 часов, — и минут через пять увидел, как женщина с криком выбежала из темноты на проезжую часть и упала. Но главным было показание Рытовой — ее допросили в числе многих, живущих рядом с местом происшествия. «Борисов это, — сказала она. — Почему так думаю? А он сам сказал мне».
Борисова задержали, спросили, где был в 8 вечера. Он отказался отвечать. Рытова, допрошенная вторично, сказала, что Борисов, наверное, не так сказал или она не так поняла. «Говорил, что он убил?» — спросили Рытову весьма выразительно. «Да, но…» — залепетала женщина. «Никаких «но». Понятно, в протоколах зафиксировали утверждения, но не отразили сомнения, Борисов, записной пьяница и известный дебошир, сознался… Дознание окончилось, началось следствие…
Кажется, картина ясна. И безупречна цепь доказательств. По крайней мере, в общих чертах. Но какова степень конкретности каждой улики? Бесспорным было показание свидетеля, слышавшего гудок и видевшего последние шаги Сидоровой, совпало и время — убитую зарегистрировали в больнице (она рядом) в 20.15. Нет основания не верить кондукторше: она хорошо знала Борисова и отлично его видела, даже перемигнулась с ним: он шел трезвой, уверенной, быстрой походкой. Но в какое время точно видела его кондукторша? Компостерная отметка на путевом листе свидетельствовала, что автобус в том месте, где видели Борисова, мог быть в 19.30, не позже. А до места убийства максимум 10 минут. Где же был в это время Борисов, если убил он? Нужно ли считать минуты? Ведь и признания есть, и показания? А все-таки, где он был?
Новые и новые допросы. И Борисов признается, что был у… Рытовой.
— Пришел я около восьми, раздавили мы поллитровку и вскоре я удалился.
— Был у меня Борисов, — призналась и Рытова, — не сказала почему? И так обо мне слава, хуже некуда. Когда ушел, не помню, но скоро. Выпили, он и ушел.
— Но вы сказали, что он убил.
— Ах, да не так все. Когда на другой день мы встретились, о Сидоровой заговорили. А милиция уже ходила. Я и пошутила: тебя, мол, записали, что ты убил. А он: «Раз записали, значит, я». — «Как так?» — спрашиваю. «А вот так, убил, и все. Пьяный был сильно». Когда милиция пришла, я сдуру и рассказала. Потом опомнилась, да слушать не стали. А как же он убил — уж полчаса-час мы у меня точно сидели: пока селедку чистила, пока то, се…
Так развернули дело несколько «лишних» минут, не вписавшихся в цепь событий, предшествующих убийству. Нужно ли устанавливать каждый килограмм, если зав. складом воровал годы? Ну, а нужно ли устанавливать каждую минуту, коль ясна «общая картина» преступления? Как ответить? Наверное, так: если есть хоть малейшая возможность прояснить каждую деталь, этой возможностью пренебрегать преступно.
— А если нет возможности? — спрашиваю Александра Михайловича.
— Теория, может быть, и ответит, а практика — практика заходит иногда в тупик.
— И пренебрегает деталями? В конце концов, главные улики собраны, признание к тому же? И пишется обвинительное…
— И опять вы забываете, что наша работа отразится в суде.
— Допустим. Но коль скоро вы так считаете, не логичнее ли допустить адвоката на предварительное следствие? Не в порядке исключения, а возвести это в норму. Не полнее ли проявится тогда принцип состязательности? И не избегнет ли следователь многих ошибок?
— Я целиком «за». Боятся, что это усложнит нашу работу. Ну что ж, усложнит. Но — на благо, — Александр Михайлович улыбнулся. — Только не думайте, что особенности предварительного следствия практически, подчеркиваю, практически делают обвиняемого бессильным, отдают его во власть следователя. Это заблуждение многих. Уверяю вас: от виновного не легче получить признание, чем от невиновного…
Думаю, что мой друг познакомил меня с очень хорошим следователем.
— Но, — спросит читатель, — было обещано рассказать об уникальном следователе. О таком, каких больше нет. А тут дела обычны, методы расследования не новы. В чем же уникальность? Скажу: в чисто «анкетном» моменте. В феврале 1971 года, двадцать лет спустя, от того момента, как вложили Ларину в руку шпагу Справедливости, старший следователь Калининской областной прокуратуры Александр Михайлович Ларин защитил диссертацию на соискание доктора юридических наук по теме «Проблемы расследования в советском уголовном процессе».
Кто хоть немного знает работу следователя, тот поймет, что значит защитить докторскую. Тот, кто не знаком с буднями следователя или знаком только по «детективам», пусть сделает вывод из того факта, что следователь — доктор юридических наук — у нас в стране пока что в единственном экземпляре.
История 12, в которой есть преступники, но нет сыщиков
У моего друга несколько пренебрежительное отношение к народным дружинникам. Дело в том, что Порфирий Зетов считал себя истинным и лишь не признанным криминалистом. Дружинники же не профессионалы. А всякое дилетантство в криминалистике, столь дорогой его сердцу, мой друг презирал.
