Корней Чуковский - Сказки. От двух до пяти. Живой как жизнь
Вопросы «почему?», «отчего?» возникают лишь в уме у человека.
«Желание узнать причины, как что делается возле нас, совершенно естественно человеку в каждый возраст, — утверждает А.И.Герцен в своих „Разговорах с детьми“. — Это всякий испытал на себе. Кому не приходило в голову в ребячестве, отчего дождь идет, отчего трава растет, отчего иногда месяц бывает полный, а иногда видна одна закраинка его, отчего рыба в воде может жить, а кошка не может?.. Людям так свойственно добираться до причины всего, что делается около них, что они лучше любят выдумывать вздорную причину, когда настоящей не знают, чем оставить ее в покое и не заниматься ею.
Такого любопытства — знать, что и как делается, — звери не имеют. Зверь бегает по полю, ест, коли что попадется по вкусу, но никогда не подумает, почему он бегает и отчего он может бегать, откуда взялся съестной припас, который он ест. А люди всем этим заботятся».[57]
Больше всего люди «заботятся» этим в ребячестве. С возрастом пытливость угасает, особенно у тех, кто привык думать и жить по инерции…
Не то ребенок — в возрасте от двух до пяти.
Вот стенографическая запись вопросов, заданных с пулеметною скоростью одним четырехлетним мальчуганом отцу в течение двух с половиной минут.
— А куда летит дым?
— А медведи носят брошки?
— А кто качает деревья?
— А можно достать такую большую газету, чтобы завернуть живого верблюда?
— А осьминог из икры вылупляется или он молокососный?
— А куры хожут без калош?
И вот вопросы другого ребенка:
— Как небо получилось?
— Как солнце получилось?
— Отчего луна такая ламповая?
— Кто делает клопов?[58]
Иногда эти вопросы следуют один за другим более замедленным темпом. В неизданном дневнике Ф.Вигдоровой приводятся такие вопросы ее пятилетней дочери:
«Кто такой гигант? — А гигант может поместиться в нашей комнате? — А если встанет на четвереньки? — А гиганты ходят в одежде или голые? — А что гиганты кушают? — Они добрые или нет? — А может один гигант убить всех фашистов?
Все это не сразу, а порознь. Значит, голова продолжает работать, раздумывать».
Машенька о радио:
— А как же туда дяди и тети с музыкой влезли?
И о телефоне:
— Папа, когда я с тобой говорила по телефону, как же ты туда, в трубочку, забрался?
Мне сообщают о трехлетнем мальчугане, который задал такой же вопрос.
Его тетка, физик по образованию, тотчас же принялась объяснять ему устройство телефонного аппарата.
Он внимательно слушал ее, но после всех объяснений спросил:
— А как же папа оттуда вылез?
— Кто сделал дырки в носу?
— И почему у одних только мамов есть молоко для маленьких, а у папов нет?
Гораздо реже, чем «отчего?» и «почему?», ребенок задает вопрос: «зачем?» Но все же задает его с горячим упорством.
К трем годам — порою даже раньше — он проникается твердой уверенностью, что все окружающее существует не «просто так», а для какой-нибудь точно обозначенной цели, — главным образом для удовлетворения его собственных нужд и потребностей. Корова — чтобы давать ему молоко, яблоня, чтобы снабжать его яблоками, тетя Зина, чтобы по праздникам угощать его тортом. Когда же целесообразность окружающих его людей и предметов остается непонятной ему, он видит здесь нарушение строго установленных законов природы и заявляет протест:
— Мама, зачем это в каждую черешню кладут косточку? Ведь косточки все равно надо выбрасывать.
— Зачем снег на крыше? Ведь по крыше не катаются ни на лыжах, ни в санках!
— Ну хорошо: в Зоопарке звери нужны. А зачем в лесу звери? Только лишняя трата людей и лишний испуг.
Иногда вопросы «для чего?» и «зачем?» возникают у малых детей в самых неожиданных случаях.
Трехлетняя Верочка от кого-то услышала, что не следует вставать с левой ноги, и решила всегда вставать с правой. Но запомнить, где левая нога, а где правая, было не так-то легко, и Вера не раз ошибалась. Эти ошибки очень огорчали ее. В конце концов она чуть не со слезами воскликнула:
— И зачем это приделали левую ногу?
У Чехова есть крохотный рассказ «Гриша», где собрано столько наблюдений над малым ребенком, сколько иной профессиональный психолог не сделает за всю свою жизнь. Гриша (двух лет восьми месяцев), как и всякий человек его возраста, задает себе вопросы «почему?» и «зачем?» по поводу многих предметов и лиц, причем считает их существование оправданным лишь в той мере, в какой они служат ему. Так, по его убеждению, часы в столовой нужны исключительно для того, чтобы махать маятником и звонить. Еще больше оправдано существование няни и мамы:
«Они одевают Гришу, кормят и укладывают его спать, но для чего существует папа — неизвестно».[59]
С возрастом познавательные интересы ребенка все более утрачивают свою неустойчивость, и уже к пяти-шести годам он начинает серьезнейшим образом относиться к материалу своей интеллектуальной работы.
Очень убедительно говорится об этом в письме, которое написала мне из города Пушкина юная мать, Нина Васильева, о своем четырехлетнем Николке:
«…Он настойчиво расспрашивает меня, что такое война, что такое граница, какие народы живут за границей, кто с кем воевал и с кем дружно жил, с кем собирается воевать и что побуждает к войне тех или других и т. п. Отбою нет: так настойчиво, точно хочет заучить.
Я часто отказываюсь отвечать ему, потому что не знаю, как примениться к четырехлетнему уму; он раздражается и даже начинает презирать меня за незнание.
— Как устроен водопровод, паровой котел, трактор, автомобиль, электрическое освещение, что такое гроза, откуда берутся реки, как охотятся на диких зверей, на каждый вид в отдельности, отчего заводятся в утробе матери детеныши — „от пищи, что ли?“ — подробно о птицах, о жителях прудов, где мы копаемся сачком, — вот его вопросы, они исходят исключительно от него самого без всякого толчка с моей стороны, и все они трактовались еще в прошлом году, когда ему было три года.
Часто я отвечаю ему в духе: „Вырастешь, Саша, узнаешь“, — как у Некрасова. Он серьезнейшим образом, очень продуманно говорит:
— Не будешь мне отвечать, я буду глупый; а если ты не будешь отказываться мне объяснять, тогда, мама, я буду все умнее и умнее…»
Не всякий ребенок способен так отчетливо и внятно мотивировать требования, которые он предъявляет ко взрослым, но всякий предъявляет их с такой же настойчивостью.
Эти требования четырехлетний Сережа лаконически выразил в таком обращении к маме:
— Я почемучка, а ты потомучка!
И те взрослые, которые брезгливо отмахиваются от «докучных» вопросов ребенка, совершают непоправимо жестокое дело: они насильно задерживают его умственный рост, тормозят его духовное развитие. Правда, в жизни ребенка бывают периоды, когда он буквально замучивает своих бабок, отцов, матерей бесконечными «почему» и «зачем», но чего бы стоило наше уважение к ребенку, если бы мы ради личных удобств лишили его необходимейшей умственной пищи?
«Есть детский возраст, — пишет Борис Житков, — это между 4-мя и 6-ю годами, когда дети неотступно, просто автоматически, кажется, на каждое слово взрослых отвечают, как маньяки, как одержимые: почему?
— Птичка летает, птичка порхает! — пробует отвлечь их взрослый.
Но ребенок неукоснительно спрашивает:
— Почему порхает?
Даже „серенький козлик“ не утешает, сейчас же вопрос:
— Почему серенький?
Но не только „почему серенький?“ — вопросы ставят родителям прямо деловые, конкретные вопросы. Тут у родителей часто не хватает сведений, а тогда чаще не хватает смелости ответить: „Не знаю. Погоди, справлюсь, скажу“.
Родители в таких случаях зачастую врут.
Врут из двух соображений: во-первых, чтобы отстать от надоедливого „почемучки“, и, во-вторых, чтобы не потерять авторитета всезнайства. Вопросы ребят самые универсальные; нужно, конечно, быть энциклопедистом, чтобы на все эти вопросы дать ответы, а зачастую и быть философом. Какая уж там энциклопедия и философия, когда трое на все голоса пристают и за юбку дергают! И родители волей-неволей брякают, что в ум взбредет. Но слово родителей — авторитет. И вот над авторитетной санкцией размышляют жадные умы.
Часто ни разу в жизни не придется больше поставить этот вопрос, и, право, на всю жизнь западет это раздраженно брошенное слово, и кто знает, когда оно выплывет и окажет незримое свое действие в поступках взрослого человека…
Взрослый давно забросил эти „почему“: то ли устав спрашивать, то ли отчаявшись получить исчерпывающий ответ. Но ребенок, раз поверив в ум и знания взрослых, не отстает и спрашивает:
— А почему глиняный?
