Когда дыхание растворяется в воздухе. Иногда судьбе все равно, что ты врач - Каланити Пол

– Тем не менее «Тарцева» – это особенный препарат, и мне нужно разрешение начальника, чтобы назначить его. Вы правда хотите, чтобы я будил Эмму только из-за этого? До утра вопрос подождать не может?

Наш разговор явно подошел к концу.

Пойти навстречу моим требованиям значило для него добавить еще один пункт в список дел: совершить унизительный звонок начальнику, в котором ему придется признать свою ошибку. Он дежурил в ночную смену. В резидентуре большинство работают по сменам. Любопытно, что, работая таким образом, врачи становятся слегка менее ответственными: если отложить какое-то дело на несколько часов, справляться с ним придется другому человеку.

– Обычно я принимаю «Тарцеву» в 5.00, – продолжил я. – И мы оба понимаем, что фраза «подождать до утра» означает, что решать эту проблему придется уже другому врачу во время утреннего обхода. Я прав?

– Ладно, мне все с вами понятно, – сказал он и вышел из палаты.

Утром я узнал, что лекарство он так и не назначил.

Ко мне заскочила Эмма и сказала, что все уладит. Она пожелала мне скорейшего выздоровления и извинилась, что ее не будет в городе неделю. В течение дня мне стало хуже, диарея стремительно усиливалась. Мне ставили капельницы с жидкостью, но они действовали недостаточно быстро. Почки начали отказывать. Во рту стало настолько сухо, что я не мог ни говорить, ни глотать. Анализы показали, что концентрация ионов натрия в моей крови была практически несовместима с жизнью. Меня срочно перевели в отделение интенсивной терапии. Части нёба и гортани пересохли из-за обезвоживания. Я был в агонии, то приходя в сознание, то снова впадая в забытье. Тем временем вокруг меня собрался целый пантеон специалистов: реаниматологи, нефрологи, гастроэнтерологи, эндокринологи, инфекционисты, нейрохирурги, онкологи и отоларингологи. Люси, находившаяся на тридцать восьмой неделе беременности, сидела у моей койки весь день, а затем пряталась в моем бывшем кабинете всего в нескольких шагах от отделения интенсивной терапии. Оттуда она приходила ко мне и ночью. Они с моим отцом тоже участвовали в консилиуме.

Приходя в сознание, я слышал вокруг себя какофонию голосов и понимал, что собравшиеся врачи вряд ли придут к единому мнению. Нефрологи спорили с реаниматологами, реаниматологи – с эндокринологами, эндокринологи – с онкологами, онкологи – с гастроэнтерологами. Я чувствовал ответственность за свое здоровье: когда я был в состоянии, то записывал детали моего текущего самочувствия и с помощью Люси собирал всех врачей, чтобы они все ознакомились с моими записями.

Позднее, находясь в полудреме, я слышал, как Люси и отец обсуждают мое состояние с каждой командой специалистов по отдельности. По нашему мнению, правильнее всего было продолжать вливать мне жидкость, пока последствия химиотерапии не сойдут на нет. Однако каждая команда врачей настаивала на своем и пыталась назначить мне тесты, которые не были ни необходимыми, ни безопасными. Бесконечные анализы, снимки, лекарства – я начал терять связь со временем и всем, что происходит вокруг. Я просил, чтобы мне все объяснили, но предложения казались мне бессвязными, а голоса далекими. На середине речи врача я погружался в черноту и терял сознание. Я так мечтал о том, чтобы Эмма была здесь, на дежурстве.

Внезапно она появилась в моей палате.

– Вы уже вернулись? – спросил я.

– Вы провели в отделении интенсивной терапии чуть больше недели. Но не переживайте, вам уже лучше. Большинство ваших анализов близки к норме. Совсем скоро вас выпишут.

Как я позднее узнал, она поддерживала связь с окружавшими меня врачами по электронной почте.

– Помните, как вы предложили мне довериться вам как врачу и просто быть пациентом? – спросил я. – Мне кажется, это хорошая идея. Я читал немало научной и художественной литературы, пытаясь найти свое место, но так его и не нашел.

– Честно говоря, я не думаю, что литература способна вам помочь в этом, – ответила она.

Теперь Эмма была капитаном корабля, неся с собой покой в больничный хаос. Мне на ум пришли строки Т.С. Элиота:

Я откинулся на подушку и закрыл глаза. Погрузившись в темноту забытья, я наконец расслабился.

Предполагаемая дата родов Люси прошла, а схватки так и не начинались. Меня выписали из больницы. С момента постановки диагноза я похудел на пятнадцать килограммов, шесть из которых потерял за последнюю неделю. Теперь я весил столько же, сколько в восьмом классе. Волосы сильно поредели за последний месяц. Я пришел в себя, но был истощен: кости выпирали через кожу, и я напоминал ходячий рентгеновский снимок. Даже держать голову было для меня утомительно, а чтобы поднять стакан с водой, мне требовалось задействовать обе руки. О чтении и речи идти не могло.

Мои родители и родители Люси приехали в город, чтобы помогать нам. Через два дня после моей выписки у Люси начались схватки. Она оставалась дома, пока моя мама отвозила меня на консультацию с Эммой.

– Вы чем-нибудь обеспокоены? – спросила Эмма.

– Нет.

– А должны. Вам предстоит долгое восстановление.

– Ну, честно говоря, да. Мне становится страшно, когда я думаю обо всем, что меня ждет. Но я готов совершать маленькие шаги день за днем. Нужно вернуться к ЛФК. Однажды мне уже удалось встать на ноги, поэтому это не будет для меня чем-то новым, ведь так?

– Вы видели ваши последние снимки?

– Нет, больше я их не рассматриваю.

– У вас все хорошо, – сказала она. – Опухоль стабильна, даже немного уменьшилась.

Затем мы обсудили дальнейшую программу действий: как только я немного окрепну, мы продолжим химиотерапию. Было очевидно, что я не смогу участвовать в каких-либо клинических испытаниях, пока не наберусь сил. О любом лечении и речи идти не могло, пока я не встану на ноги. Я прислонил голову к стене, чтобы облегчить работу вялым мышцам моей шеи. Мысли были затуманены. Я снова нуждался в оракуле, который выпытывал бы секреты у птиц, звезд, мутировавших генов и кривых Каплана – Мейера.

– Эмма, – сказал я, – какой следующий шаг?

– Стать сильнее. Это все.

– Но когда рак вернется… Я имею в виду вероятность… – запнулся я. – «Тарцева» мне не помогла, химиотерапия чуть не убила. Дальнейшее лечение, если я вообще до него дойду, неизвестно, к чему приведет. Еще есть множество неопробованных экспериментальных методов. Я не знаю, вернуться ли в операционную или…

– У тебя впереди пять лет, – сказала она.

Она произнесла эти слова без авторитетного тона оракула, без непоколебимой убежденности верующего. Они скорее напоминали мольбу.

Мне сразу вспомнился мужчина, который мог изъясняться лишь последовательностями цифр. Мы сидели с ней рядом, врач и пациент, в отношениях между которыми иногда царит авторитарный дух, а иногда это просто двое людей, держащихся вместе, и один из них катится в бездну.

Как оказалось, врачам тоже нужна надежда.

Пока мы добирались домой, мне позвонила мать Люси и сказала, что они едут в больницу. Люси рожала. «Договоритесь об эпидуральной анестезии заранее. Она достаточно страдала», – напомнил я.