Иэн Бурума - Убийство в Амстердаме
Изначально задумывалась комедия. Именно это ван Гог предложил Айаан, когда они встретились в Амстердаме, чтобы обсудить ее планы. Она имела в виду нечто другое: представление с участием марионеток в натуральную величину, иллюстрирующее жестокость Корана. Но, возможно, помня о «Монологах под паранджой», Айаан в итоге написала «Покорность». Это была ее идея. Ван Гог оказал ей техническую помощь, но сожалел об отсутствии юмора. На его вкус, фильм получился слишком нравоучительным. Но даже как проповедь он оказался неэффективным. Людям было трудно понять, что хотела сказать Айаан.
Даже Самир, утонченный молодой архитектор, с которым я познакомился в Роттердаме, не понял ее замысла, и это многое объяснило мне. Подход Айаан к роли женщины в исламе совершенно неправильный, сказал он. «Посмотрите, что происходит, когда кто-то оскорбляет наших матерей: любой марокканец приходит в бешенство». Это так. Но то же самое мог бы сказать сицилиец или любой другой представитель кланового сельского общества, где всем управляют мужчины, а к женщинам относятся как к святым матерям или шлюхам. Самир был, вероятно, прав, когда заметил, что критика Айаан больше касается культуры, чем религии как таковой. Он признал, что она приводит ряд веских доводов, но если для него религия в фильме – отвлекающий момент, то для нее это главный вопрос.
В тот вечер, когда показали фильм, Нора, руководитель Союза исламских студентов в Университете Неймегена, смотрела телевизор дома с матерью. Переключая каналы, мать услышала мусульманскую молитву. Удивленная тем, что ее передают по голландскому телевидению, она заинтересовалась. «Но вид обнаженного женского тела с текстами из Корана ошеломил ее. Я знаю, что Айаан хотела шокировать людей. Но моя мать не была готова к этому. Она подумала только, что женщине не подобает молиться в таком виде».
По словам Норы, сама она была не столько оскорблена, сколько «смущена», смущена из-за матери, и поэтому переключилась на другой канал. Возможно, сказала она, «мы будем готовы к дискуссии об этом лет через двадцать, когда лучше освоимся. Но сейчас слишком рано. Первое поколение не готово обсуждать такие вопросы».
Это самая благожелательная оценка фильма Айаан, услышанная мной от мусульманина или мусульманки, хотя Нора религиознее многих других моих собеседников. Но она была не права в том, что касалось позиции представителей разных поколений. Именно дети иммигрантов представители второго поколения, ровесники Норы, не могли сдержать гнева. Отчасти это объясняется чувством неравенства, присущего всем меньшинствам. Но проблема лежит глубже и заключается в другом неравенстве между самими иммигрантами – теми, кто имеет образование, интеллект, социальные связи и желание преуспеть и ассимилироваться, и более уязвимыми, теми, кто нуждается в связи с национальной общиной. То же самое можно было сказать о евреях. То же самое происходило с новыми иммигрантами в Соединенных Штатах. И то же самое происходит в Европе в наши дни.
Критики Айаан Хирси Али обычно приводят в качестве примера одну телевизионную передачу, чтобы показать, что, по их мнению, неправильно в ее подходе. Айаан всегда проявляла большой интерес к женщинам, которые ищут спасение от своих жестоких мужей в тайных приютах, известных под названием «оставь меня в покое» (blijf van m'n lijf huis). Эти женщины уже сделали смелый шаг, на который не могут пойти пассивные жертвы; у них хватило храбрости сбежать. Если Айаан и имеет шансы на поддержку в своей борьбе против мусульманского шовинизма, то, скорее всего, ее следует искать среди этих подвергавшихся побоям и оскорблениям жен и дочерей.
Известная программа новостей решила, что будет интересно показать фильм «Покорность» в одном из таких приютов, а затем снять на пленку его обсуждение с участием Айаан. Четыре молодые женщины смотрели фильм вместе. Кое-кто из них видел его раньше. Только одна открыла свое лицо, остальные боялись последствий. Все прекрасно говорили по-голландски.
Они тут же заняли оборонительную позицию. Как могла Айаан пойти на такое откровенное оскорбление, спросили они. Обнаженные женщины – это признак неуважения. Зрительницы считали, что Айаан «использовала» фильм. Она «играла с исламом» ради достижения своих целей. Все они сошлись на том, что из сотрудничества с таким человеком, как ван Гог, ничего, кроме хамской провокации, и не могло выйти.
Айаан очень вежливо ответила, что ее право как мусульманки и даже ее обязанность – критиковать то плохое, что есть в исламе. И притеснение женщин относится сюда в первую очередь. Женщина с открытым лицом, сидевшая рядом с Айаан, принялась нервно поправлять свой желтый свитер. Другая согласилась, что женщин угнетают, но это вопрос культуры и образования, не имеющий никакого отношения к Корану. Айаан повторила, что приводила цитаты из священных текстов. Не в этом дело, кричали женщины: «Вы оскорбляете нас. Моя вера дает мне силы. Благодаря ей я поняла, что у меня дома сложилась неправильная ситуация».
«Этому нужно положить конец! – сказала одна из женщин, лицо которой было закрыто. – Вы должны остановиться». Айаан ответила, что никогда не остановится. «Вы должны остановиться! Если вы не понимаете, что задеваете мои чувства, я не могу продолжать обсуждение!» «Хорошо, – сказала Айаан, отпуская ее небрежным взмахом руки, – тогда до свидания».
Именно этот жест, жест легкого презрения, будто госпожа велит удалиться надоевшей служанке, больше всего возмутил критиков. Вспоминая встречи с Айаан и другими мусульманскими феминистками, Фунда пришла к выводу, что Айаан не способна слушать. У Айаан, сказала она, «я ощущаю агрессию, почти ненависть по отношению к людям, которых она старается спасти».
Возможно, я захожу слишком далеко, но, по-моему, в этой недавней иммигрантке, дочери представителей сомалийской элиты, есть что-то от «регентов», несмотря на ее возражения против излишней заботливости государства всеобщего благоденствия. Айаан чем-то напоминает голландскую аристократку, и выглядела бы вполне уместно на портрете кисти Франса Халса, если не обращать внимания на черный цвет кожи. Ее высказывание заслуживает того, чтобы процитировать его еще раз: «Мы должны… дать иммигрантам то, чего им не хватает в их собственной культуре: личное достоинство». Хорошее чувство, даже благородное, но слишком de haut en bas [35]. Нельзя «дать» людям личное достоинство. Оно их по праву, даже если они находят его в своей вере.
В итоге получилось, что Айаан Хирси Али проповедовала перед теми, кто и так убежден, еще более отдалив от себя многих из тех, кого хотела привлечь. Фильм «Покорность» продолжительностью всего одиннадцать минут, показанный один раз, возымел не менее сильное воздействие, чем телевизионная программа 2о is het, оскорбившая чувства очень многих христиан почти за сорок лет до этого. Но фильм «Покорность» не был шуткой и бросал вызов не верованиям самодовольного большинства в стабильной и процветающей европейской стране. Он даже не отражал взглядов поколения. Было ясно, что он вызовет обиду, но даже те, кто разделял выраженные в нем чувства, не могли предвидеть его кровавых последствий. И уж конечно, их не мог предвидеть Тео ван Гог.
В интервью после показа фильма ван Гог расхваливал храбрость Айаан. «Люди, называющие ее безрассудной, – сказал он, – просто трусы. Не было никаких взрывов. Мне никто не угрожал. Я чувствую себя в полной безопасности». Но он сказал кое-что и Айаан, странным образом проявив одновременно легкомыслие и проницательность. «Никто не причинит вреда мне, – уверял он ее, – потому что я – деревенский дурачок. Беспокоиться нужно тебе, это ты у нас отступница». Он не понимал, что шут может лишиться своих привилегий и что живет он уже не в деревне, а в ультрасовременном Амстердаме.
Глава шестая
Способный мальчик
1
«Bay», – сказал он. 12 июля 2005 года. Последний день суда над Мохаммедом Буйери. Мохаммед Б., как называли его в голландской прессе, или Mo, как звали его друзья, был обвинен в убийстве Тео ван Гога, в покушении на убийство нескольких полицейских, а также в том, что угрожал Айаан Хирси Али и терроризировал голландское население.
«Bay» было едва ли не первым словом, которое Мохаммед, невысокий, полный молодой человек в темной джеллабе, произнес в ходе суда. Он отказался от защитника и отказался защищать себя сам в суде, решения которого не признает. Ибо истинны только законы Бога – шариат. В начале процесса он подтвердил свое имя. Все остальное время, проведенное в почти пустом зале суда в одном из пригородов Амстердама, Мохаммед улыбался тонкой улыбкой, дергал свою жидкую бородку, поправлял очки в тонкой металлической оправе и играл ручкой. Только однажды, когда председательствующий судья Удо Бентинк спросил, почему подсудимый отвернулся от общества, которое предоставило ему полную свободу исповедовать свою веру, он позволил себе дать волю гневу. «Во имя Аллаха, милостивого и милосердного! – воскликнул он по-арабски, а затем продолжил на голландском языке: – Я каждый день молюсь Аллаху и прошу его, чтобы он не позволил мне изменить мой теперешний образ мыслей».
