Дмитрий Жвания - ПУТЬ ХУНВЕЙБИНА
Кстати, те черные брюки, что я купил в Тбилиси, через день носки становились зелено-болотного цвета, но после стирки – опять черными. Мои грузинские родственники уговаривали меня, не показывать окружающим свою косицу («не поймут»), и поэтому я в жару разгуливал с черным платком на шее.
Мы с человеком из грузинского «Коммунистического возрождения» друг друга не поняли. Он не знал даже такого направления – анархо-коммунизм, говорил, что необходимо оправдать Сталина, ведь он построил великое государство… и одновременно сказал, что их организацию уже нельзя назвать коммунистической, поэтому он ее покинул. Я все же рассказал ему, чем мы занимаемся в Питере, подарил несколько номеров «Черного знамени». Мы вежливо попрощались, он дал мне телефонный человека, который, как он сказал, сейчас руководит их Союзом.
Я позвонил, представился, и человек, которого звали Леван, пригласил меня к себе в гости. Мне пришлось ехать в район новостроек, я с трудом нашел нашел нужный дом. Мне открыла худая женщина лет 45, явно не грузинка: волосы и черты лица светлые, веснушки. Появился и хозяин, худощавый грузин невысокого роста, лет 45-50. Он даже больше походил на турка или азербайджанца, чем на грузина – очень темный.
Леван познакомил меня с женой, запамятовал ее имя.
Мы сели за стол. Жена, Левана за стол не села.
- Она немка, мы 20 лет вместе живем, она выучила все наши традиции, - сказал Леван с довольной улыбкой. Потом он положил в рот баклажан, пожевал немного и продолжил:
- Вот ты, Дмитрий батоно, говоришь, что вы – анархо-коммунисты, - он взял в руки «Черное знамя», которое я ему преподнес в начале нашего общения. – Вот перепечатываете Кропоткина. А зачем Кропоткин, Дмитрий батоно?
- Затем, что он теоретик анархического коммунизма…
- А зачем тебе анархический коммунизм? – он старался, похоже, выстраивать разговор в стиле восточного мудреца, загоняя собеседника вопросами в угол.
- Затем, что он показывает, как людям добиться свободы…
- Вообще, зачем коммунизм, когда есть Илиа Чавчавадзе?
- Чавчавадзе – конечно, великий грузинский просветитель, но его идеи имеют слабое отношение к борьбе против капитализма… - меня почти не удивил поворот разговора, я уже понял, что передо мной – тщеславный тип, который решил заняться политикой потому, что тогда это было модно.
- Меня вот все уважают. Обычно я везде хожу с телохранителями… но сегодня я их отпустил… И люди говорили мне: «Батоно Леван! Зачем ты, человек княжеского происхождения, назвал свою партию «Коммунистическое возрождение»? Но тогда, помнишь, Горбачев говорил о возвращении к ленинским нормам, вот мы и назвали… А сейчас отказались от этого названия, сейчас мы называемся Национал-демократический союз Грузии. Газете мы оставили старое название. Вот смотри.
Леван показал мне свежий номер, где на первой полосе был нарисован медведь в буденовке, он стоял на задних лапах за кавказским хребтом и рычал на контуры Грузии.
- Вот пока этот мишка будет, ничего хорошего не будет, гайге (понимаешь)? Мишкой знаешь, кого зовут, - сказал он и подмигнул мне.
В этот момент в комнату вошла жена Левана, которая, видимо, слышала наш разговор.
- Вот вы, Дмитрий - молодой, вам нечего терять, а этот старый хрыч куда лезет? - бросила она. Называть мужа старым хрычом, да еще при госте – совсем не грузинская традиция. Леван до того покраснел, что его голова буквально раздулась, лоб покрылся потом, он бросал злющие взгляды на жену, он просто стрелял этими взглядами. Но немка продолжала:
- Ведь если вас посадят, Дмитрий, вы отсидите, и у вас вся жизнь впереди останется, а этот сгниет же в тюрьме… Ладно, извините, у нас дочь взрослая, студентка, а он черт знает чем занимается…
- Выйди, мы разговариваем! – попытался урезонить жену Леван.
- Да ладно… Извините, - обратилась ко мне немка. – Просто я переживаю. У вас-то, наверное, нет ни жены, ни ребенка.
- Есть жена и маленький сынишка, ему годик.
Немка изогнула брови.
- И что жена? Он не против того, чем вы занимаетесь?
- Когда он познакомилась со мной, я уже был анархистом.
Я ей немного рассказал о семье, об учебе, и она вышла, Леван все это время молчал.
Когда его жена вышла, он снисходительно улыбнулся:
- У нас европейская семья, нет такого, что жена на кухне, я даже иногда готовлю… Леван оправдывался за то, что жена его назвала старым хрычом. Я давно понял, что теряю время, поблагодарил за прием, за угощения и раскланялся. Леван проводил меня до автобусной остановки, в тот день он отпустил не только телохранителей, но, как выяснилось, и водителя тоже. Я смотрел на этого небольшого человека, пожилого уже, и думал, зачем он ведет себя как ребенок, сочиняет про телохранителей, водителя…
На тбилисских улицах висели самодельные растяжки с какими-то политическими лозунгами на грузинском языке. На проспекте Плеханова я прочел на одной такой растяжке: «Сакартвелос шаверденис» («Грузинские соколы»).
- Это боевики, - объяснил мне сосед родственников.
- Чем они вооружены?
- А сейчас автоматы везде продают! Заплатил ментам – и держи его дома.
В киосках продавали портреты Ноя Жордания, главы независимой демократической Грузии в 1918-1921 годах. Но он был социал-демократом и не мог служить иконой для националистов, и тем менее… Газеты на русском языке из киосков почти исчезли. Прибалтийские националисты, чтобы объяснить русским и другим национальностям свои цели и задачи, печатали пропагандистские материалы на русском. Грузинские националисты считали, что это лишнее, о чем потом горько жалели, но было уже поздно, их никто не хотел понимать.
Проведя в Тбилиси неделю, я решил поехать к родственникам в Сухуми. Услугами железной дороги я воспользоваться не мог, потому что грузинские железнодорожники бастовали, выдвигали они лишь одно требование – предоставление Грузии независимости.
Я ехал на автобусе через перевал. В Сухуми обстановке была тоже весьма не спокойная. Весной 1990 года в столице Абхазии произошли стычки между грузинами и абхазами, были погибшие и с той и с другой стороны.
- Если тебя остановят и спросят, какой ты национальности, что ты ответишь? – задал мне вопрос дядя Андро, он был писателем.
- Грузин…
- Не нужно. Мало ли кто остановит… Скажи, что ты русский.
Я бы так и ответил, только кто бы мне поверил? Но меня никто не останавливал. Я общался как с грузинами, так и с абхазами. Но это самое предчувствие гражданской войны у меня было, и, конечно, не только у меня. А купил несколько номеров газет Конфедерации горских народов Кавказа и газеты абхазских сепаратистов «Апсны». Они выходил на русском языке. Абхазцы давили на то, что если грузины выйдут из состава СССР, Абхазия отделится от Грузии и останется в составе Союза. Абхазы клялись в верности заветам Ильича, естественно, в пафосной кавказской манере.
«В то время, как грузины, ослепленные национализмом, сжигают партийные билеты, мы крепче прижимаем дорогие красные книжечки к сердцу» - прочел я в абхазской газете. Словом, В Тбилиси и в Сухуми я получил хороший заряд против национализма и сепаратизма.
Вопрос о судьбе Союза был для нас непростым. С одной стороны, мы были против сохранения Союза бюрократическими и, тем более, военными методами; с другой – против разгула национализма, против натравливания одного народа на другой, свидетелем чего я был на Кавказе. И мы решили призывать бойкотировать референдум. К счастью, французы, наши кураторы из Lutte Ouvriere, считали, что сохранить Советский Союз может только интернациональный рабочий класс. Если он не остановит развал «рабочего государства», пусть и обюрокраченного, то никакие референдумы развал этого государства не остановят. Недавние синхронные забастовки шахтеров Кузбасса и Донбасса настраивали нас на оптимистический лад. Правда, забастовка шахтеров помогла как раз тем, кто собирался Союз развалить. Но мы надеялись, что успеем привнести в рабочий класс революционное сознание.
Мы вознамерились провести кампанию за бойкот: распространить огромный тираж листовок на заводах, в ВУЗах и просто раздавать их людям у метро, раскидывать в почтовые ящики. Теперь у нас был ротатор, француз довез его до Москвы, а мы с Рыбачуком доставили ротатор в Питер. Вот только где взять столько бумаги – в продаже писчей бумаги почти не было, дефицит. Несколько пачек я прихватил из Парижа, но этого было мало. Наконец мы нашли выход – напечатали листовки на листах для рисования. Несколько пачек бумаги, желтой, очень плохого качества, мне дала секретарша кафедры Всеобщей истории.
Привожу текст листовки полностью:
«За Союз рабочих и всех трудящихся!
Против Союза угнетателей-бюрократов!
Товарищи рабочие!
Власти готовят очередной политический спектакль – референдум 17 марта, который «решит» судьбу Союзы. Ни один рабочий не может быть равнодушным свидетелем разрушения страны. Оно приведет к ухудшению положения всех трудящихся независимо от их языка, национальности и места жительства.
