Иван Колышкин - В глубинах полярных морей
[11]
сети?! Запутаемся мы в них и окажемся в незавидном положении пойманной рыбы. Да и плана рейда и гавани у нас нет. Какие там глубины — неизвестно. На путевой карте они не обозначены — масштаб не тот.
А ожидать, когда противник сам придет к нам в руки, становится совсем невмоготу. Краснофлотцы вслух завидуют тем, кто сражается на сухопутье: «Там винтовка в руках, фриц перед глазами, и бей его, гада. Не то что здесь, у моря погоды ждать». Однако дело не в настроении и эмоциях. Если надо — можно ждать и неделю, и месяц. Но надо ли? Ведь поиск должен быть активным. Значит, следует сунуть нос и туда, где враг, наверное, чувствует себя в безопасности. Мы прикинули с Моисеевым: из наблюдений за бухтой нельзя сделать вывод о том, что подход к ней прегражден сетью. Ну, а то, что глубины неизвестны — не так уж страшно. Мы можем положиться на эхолот, который точно измеряет глубину у нас под килем. Значит, риск не так уж велик и, думается, вполне оправдан.
Вечером 27-го мы малым ходом двинулись в узкость между островом и берегом, ведущую в бухту. В лодке тишина. Все на своих боевых постах. Торпеды приготовлены к выстрелу на случай немедленной атаки. Вот мы и в бухте. Моисеев осторожно поднимает перископ, осматривается. Смотрю и я. Дух захватывает. Перископ поставлен на увеличение, и кирка — слева, на острове, и дома — справа, на берегу, — вот они, совсем рядом, рукой подать. Кажется, что и мы вот так же видны оттуда. А прямо по носу бортом к нам стоит на якоре небольшой транспорт, водоизмещением тонн на пятьсот или шестьсот. Расстояние до него кабельтовых шестнадцать.
— Аппарат, товсь! — командует Моисеев. Мы прошли еще кабельтова два, и прозвучало «Пли!». Наша первая боевая торпеда вырвалась из аппарата и пошла к транспорту.
А дальше… Тут следует сказать, что на наших лодках тогда еще не была установлена система беспузырной стрельбы. А это значит, что вслед за торпедой из аппарата вырывался большой воздушный пузырь и, подскочив к поверхности, вспучивал воду. Это демаскировало лодку в момент выстрела. Мало того, освободившийся от торпеды аппарат некоторое время оставался незаполненным водой. Это облегчало нос лодки, он стремился под-
[12]
няться вверх, а корма соответственно опуститься вниз. Иными словами, создавался дифферент на корму. И лодку так и тянуло выскочить на поверхность.
Чтобы избежать такого, требовалась очень согласованная работа инженер-механика и боцмана. Обычно перед самым залпом инженер-механик принимал немного воды в носовую дифферентную цистерну. Это помогало боцману, управлявшему горизонтальными рулями, удержать лодку на глубине.
На этот раз такой согласованности в действиях достигнуто не было. Палуба качнулась у нас под ногами, лодку потянуло вверх. Я глянул на глубиномер. Его стрелка бежала вверх, потом замерла у четырехметровой отметки — значит, наша рубка показалась над водой. Но энергичные распоряжения Моисеева возымели свое действие, и стрелка покатилась вниз.
Когда мы вновь осмотрели бухту в перископ, то увидели целехонький и невредимый транспорт.
В чем же причина промаха? Нам не удалось до конца проследить за тем, как шла торпеда. Может быть, отказал прибор Обри — гироскоп, удерживающий ее на курсе?! Возможно. Но вполне очевидным стало нам и другое. По обязательной для всех подводников инструкции наши торпеды были установлены на глубину пять метров. Но такую осадку имеют лишь весьма крупные корабли. А транспорт, атакованный нами, был невелик, да к тому же стоял порожним. Его осадка не могла превышать трех метров. По всей вероятности, торпеда прошла под килем судна, как во время учебной стрельбы.
Итак, первый блин комом. Даже если и не по нашей вине, от этого не легче.
Мы не стали стрелять еще раз, чтобы не тратить зря торпеду, и развернулись на выход из гавани.
«Мы двужильные…»
И вот мы в море. Погрузились метров на сорок, чтобы спокойнее было, и начали долгую и нелегкую работу: менять у торпед установку глубины с пяти метров на два. Для этого торпеды нужно доставать из аппаратов. В лодочной тесноте это совсем не просто — почти голыми руками извлекать из узких труб восьмиметровые стальные сигары. Но что поделаешь, другого выхода нет.
[13]
Торпеда — это не пуля и не снаряд, а подводная лодка в миниатюре. Тонко сработанные и много раз выверенные механизмы яростно вращают гребные винты, придавая торпеде сорокаузловую[3] скорость. Хитроумные приборы удерживают ее на нужном курсе и на заранее установленной глубине, чтобы донесла она четыреста килограммов взрывчатки до неприятельского борта. Больших народных денег стоит торпеда! И расходовать ее на авось — значит поступать против совести и долга.
Мы работаем сосредоточенно, быстро, изредка ворчим, поминая всякими нелестными эпитетами тех, кто придумал устанавливать на торпедах пятиметровую глубину. Будто мы должны воевать только с линкорами да крейсерами. А где они, эти крейсера?
Наконец установки глубины на торпедах изменены. Но тут выясняется, что аккумуляторные батареи уже требуют зарядки. И уходим мы подальше от бухты, чтобы вдохнуть в батареи новые силы.
Запись об окончании зарядки делается уже на страничке вахтенного журнала, помеченной новой датой — 28 июня. Снова идем попытать счастья в ту самую гавань. Подходим. Осматриваемся. Транспорта и след простыл. Зато у входа в гавань плавают буйки и маячит сторожевой катер, — видно, фашисты успели поставить здесь противолодочную сеть. Досадно! Ну как тут не выругать боцмана и механика — прикатили во вражескую бухту, словно к теще на блины! Немцам надо было бы оказаться полными остолопами, чтобы не заметить показавшуюся из воды рубку.
Продолжаем патрулировать вдоль берега. Настроение у всех отвратительное. И у меня — не лучше. Тяжелые мысли не дают покоя. Подготовлены ли мы к борьбе с таким серьезным и опытным противником, как гитлеровская Германия? Боевая тревога не застигла нас врасплох, мы сразу же вышли в море. Это очевидный факт. Но готовность к выходу в море — это далеко не все. Сколько еще путаницы, неразберихи! И передача двух «щук» беломорцам, и дурацкая инструкция об установке глубины на торпедах… Да что там, это капля в море.
Главное, сумеем ли мы воевать так, как подобает за-
[14]
щитникам социалистического государства, страны с самым передовым общественным строем, подвергшейся нашествию темных сил? Мы должны драться люто, беспощадно. Но для этого мало одной храбрости, одной ненависти, одного желания победить. Подводнику для победы нужно еще большое, годами обтесанное и отшлифованное умение. Без этого в лучшем случае героически встретишь смерть. Но не это нужно стране. Не для этого народ наш отказывал себе в сытном куске и в нарядной одежде, создавая Советский Флот. Не красиво погибать, а уничтожать врага — вот наше кредо, наша жизненная установка. А как мы готовились к этому? Всегда ли делали то, к чему обязывали нас и профессия и долг?
* * *Мне вспоминаются давяще-унылые дни 38-го года. На флоте свирепствовала «врагомания». Шли аресты. Из наших рядов исчезали командиры, политические руководители, специалисты. Порой и тот, кто сам «разоблачал врагов», оказывался арестованным. Работала какая-то комиссия, выясняла: не было ли строительство новой базы в Вайенге вредительством. Мол, база флота — и расположена в Кольском заливе, там, где ходят иностранные суда (будто военно-морскую базу или даже крупный корабль можно спрятать в карман!).
Я в ту пору командовал лодкой. Помню, стояли мы у пирса и проклинали хозяйственников с береговой базы, не доставивших вовремя хлеба — из-за этого задерживался выход в море. Тут на пирсе появились два флотских начальника.
— Почему не в море? — спросил один.
— База задержала, не подвезли хлеба, — ответил я.
— Безобразие! Вы что же, и во время войны стали бы задерживаться из-за хлеба? — со зловещими интонациями в голосе произнес другой. — Да за это к стенке ставить будут!
Я промолчал, не зная, что возразить на столь явную ахинею.
А первый авторитетно поддержал:
— Да тут все командиры, которые с тридцать третьего года, — враги. Точно говорю.
Незадолго до этого, в день 20-летия РККА, меня наградили орденом за освоение Севера, иными словами, за
[15]
постоянную службу здесь, начиная с 1933 года. Горько и жутковато стало мне от этих слов. В том походе я старался пробыть как можно дольше…
Постепенно арестованные, от которых не сумели добиться «признания», стали возвращаться на флот. А нервозная обстановка подозрительности и взаимного недоверия выветрилась не сразу. Это давало себя знать в наших будничных делах и, что самое страшное, отражалось на боевой подготовке. Помню, лодкам после разгула «врагомании» целый месяц запрещали плавать в подводном положении. Во время учений можно было наблюдать такую нелепую картину: лодки маневрировали на поверхности, время от времени вздымая вверх трубы перископов: это обозначался выход в торпедную атаку. А на каждой лодке находился не один представитель штаба, дабы командир не насвоевольничал.
