Г. Замысловский - Умученные от жидов
Он, Богданов, вернулся в город. Найденные в его вещах при арестовании фальшивая борода и парик были доставлены ему Юрловым после того, как вывезли на Волгу первого мальчика, Шерстобитова. Уже тогда Юрлов подговаривал его бежать из батальона и, принеся бороду, парик, обещал также достать фальшивый паспорт.
Оказавшаяся у него, Богданова, за обшлагом рукава пятирублевая ассигнация представляет ту часть платы за вывоз трупа, которую он, Богданов, еще не успел истратить.
Таково вкратце показание Богданова, послужившее ключом для раскрытия дела. Но естественно возникает вопрос, насколько оно достоверно? Разве можно верить пьянице, вору, бродяге, человеку самого низкого нравственного уровня? Разумеется, нет. Слова такого человека, сами по себе, ни малейшего доверия не заслуживают. Вообще, оговор — это такой вид судебного доказательства, к которому надо относиться с наибольшей осторожностью. Но, тем не менее, это есть доказательство и, в иных случаях, доказательство неотразимое. Прежде всего, если оговаривающий не только оговаривает других, но, в то же время, и сам сознается в тяжком преступлении, сознается добровольно, еще никем не заподозренный, сознается, не имея никакой выгоды, никакого расчета сознаваться — то много вероятия, что в его рассказе есть значительная доля правды. Во всяком случае, здесь уже огромная разница по сравнению с тем положением, когда изобличенный преступник просто старается путем оговора свалить часть своей вины на другого, затянуть дело, отомстить или пошантажировать.
Внутренний порыв, элемент раскаяния, хотя бы неполного, хотя бы преходящего, надлежит серьезно учитывать даже и в самом порочном человеке.
Но кроме этой субъективной стороны, все же несколько шаткой, есть еще и объективная, уже совершенно незыблемая. Если рассказ преступника, сознающегося и в то же время оговаривающего других, охватывает целый ряд взаимно связанных, переплетенных событий, фактов и при проверке такого рассказа следствием начинает подтверждаться один факт за другим — оговор вырастает в грозную улику, хотя он и сделан человеком, не заслуживающим никакого доверия.
Придумать, измыслить длинный, подробный рассказ так, чтобы он совпал с обстоятельствами большого, сложного дела, тщательно исследуемого совершенно невозможно. Совпасть может только правда.
Посмотрим, насколько совпал с обстоятельствами дела ужасный рассказ Антона Богданова, за кутеж которого так беспрекословно и кротко расплачивался Янкель Юшкевичер в гостинице.
ГЛАВА III
Как Михель Шлиферман учинил полное запирательство по поводу того, что показал о нем мальчик Степан Капни, так Юрлов, Юшкевичер, Зайдман, Берлинский и Фогельфельд стали совершенно отрицать все, что рассказал о них Богданов. Юрлов заявил, что познакомился с Богдановым лишь после того, как попал в одну с ним роту. Остальные евреи показали, что вовсе Богданова не знают.
Однако солдаты–христиане удостоверили, что Юрлов и Богданов были дружны между собой, что Юрлов еще до поступления своего на военную службу приходил в 1 роту, где служил Богданов; что поздно осенью 1852 г. он явился к Богданову в караул при рабочем доме и оба вместе куда то ушли.
Описывая убийство первого мальчика, свезенного на Волгу, Шерстобитова, Богданов между прочим указал, что Янкель Юшкевичер, совершая обрезание вертевшейся под ним жертвы, порезал себе палец левой руки.
Следователь Дурново произвел немедленно судебно–медицинское освидетельствование Юшкевичера и, действительно, на безымянном пальце левой руки свидетельствуемого был обнаружен рубец, по поводу которого Юшкевичер объяснил, что порезался щучьим зубом. Однако, врач–эксперт удостоверил, что тогда края рубца были бы иные, менее гладкие, здесь же ровность краев указывает, что рана причинена не зубом, а более острым орудием.
На это Янкель Юшкевичер дополнительно объяснил, что он заметил порез, когда чистил рыбу накануне — еврейской пасхи (т. е. по справке 10 апреля 1853 г.) - но, может быть, таковой причинен и не зубом, а ножом.
Однако, врач удостоверил, что и это объяснение невероятно, ибо белизна рубца указывает, что рана причинена не раньше, как месяца за четыре до освидетельствования, происходившего 13 мая 1853 года.
Далее, следствием была отыскана свидетельница Чернышева, которая показала, что в декабре 1852 г. вечером, проходя около дома «Петербургской» гостиницы, она встретила жида Янкеля, державшего за руку мальчика лет десяти. Янкель говорил ему: «иди», а мальчик, упираясь, хотел освободиться.
Другая свидетельница, Ирина Попова, показала, что, служа стряпухой у цехового Цыганова, квартирующего рядом с Янкелем Юшкевичером, она незадолго до масленицы 1853 года услыхала донесшийся из квартиры жалобный детский крик. Начав прислушиваться, она различила слова: «отпустите, лучше тятенька вам денег даст». Потом послышался какой–то шорох и все затихло. Попова прошла на квартиру Юшкевичера узнать, кто кричал, но в дверях ее остановила старшая дочь Янкеля и не пустила в квартиру, а на вопрос о странном крике ответила: «это дети играют». Попова тогда же рассказала о случившемся Цыганову, который ее ссылку впоследствии и подтвердил.
Спустя довольно много времени после ареста Юшкевичера, от ремесленников–христиан, поселившихся на его бывшей квартире, стало известным, что в темной комнате, где была раньше спальня Юшкевичера и его жены, замечены на полу какие–то странные пятна, которые не смываются даже горячей водой. Приступив к проверке этих сведений, следственная власть, действительно, обнаружила в указанном месте мало заметные на глаз, но довольно большие темно–бурые пятна, которые, однако, выступили гораздо явственнее, когда доски были смочены теплой водой, и снова сделались мало заметными по мере высыхания досок. Новые обитатели квартиры Юшкевичера объяснили, что в то время, когда они туда переехали — в июле 1853 г. — пятна были гораздо более красного цвета и очень походили на кровяные, а потом, после неоднократного мытья, потемнели.
Врачебная управа и медицинский совет высказались, что при таких условиях, определить свойства и происхождение пятен не представляется возможным.
Над пятнами, на потолке, штукатурка оказалась гораздо более свежею, чем остальная. Заинтересовавшись сим обстоятельством, следственная власть выяснила, что как раз в этом месте у Юшкевичеров были вбиты в потолок большие гвозди, которые испортили штукатурку, впоследствии отремонтированную заново.
Когда спросили мужа и жену Юшкевичеров, зачем понадобилось вбивать в потолок гвозди и почему под гвоздями образовались такие странные пятна, спрошенные дали противоречивые показания. Жена Юшкевичера, Ита, сначала объяснила, что ни гвоздей в потолке, ни пятен на полу не замечала, а потом добавила, что уже после ареста ее мужа в этом месте были вбиты гвозди, чтобы повесить люльку для ее внука.
Янкель Юшкевичер, по ремеслу меховщик, как было упомянуто выше, заявил, что гвозди были вбиты давно — на них вешали меха, которые потом окрашивали: вероятно, от стекшей краски и образовались под гвоздями пятна.
Однако, два эксперта–меховщика удостоверили, что употребляемые в их ремесле краски отмываются горячей водой и не могут оставить таких пятен, какие обнаружены в квартире Юшкевичера.
Свидетель Иван Кадомцев, служивший у содержателя С. — Петербургской гостиницы кучером, показал, что в 1853 г, перед масленой, он поздно вечером запрягал хозяйскую лошадь для жидов. Потом Янкель закричал: «отворите ворота», а так как ворота были тяжелы, то дворник Михайлов (умерший до допроса) попросил его, Кадомцева, помочь. Он видел, что выехали сани, в которых сидело несколько человек, а один стоял на запятках. Лиц не разглядел, но говор был жидовский. На санях лежал прикрытый чем–то, по–видимому дубленой шубой, предмет, который судя по очертанию, мог быть трупом ребенка. Ночью его, Кадомцева, разбудил повар Иван и сказал, что надо убрать вернувшуюся лошадь. В предыдущие две ночи Кадомцев спал в конюшне и заметил, что в выход под гостиницей (т. е. подвал) ходили какие–то люди, с фонарем.
Повар Иван сначала, как и многие служащие гостиницы, говорил, что ничего не знает, но потом подтвердил, что как–то ночью, перед масленой, Янкель зашел на кухню и сказал ему, чтобы разбудил Кадомцева, потому что вернулась лошадь.
Любовница Федора Юрлова, мещанка Горохова, сначала долго говорила, что ничего по делу не знает, но затем показала, что, узнав об аресте Янкеля Юшкевичера, поспешила в казарму, предупредить об этом Юрлова. Он пришел в сильное волнение и, заплакав, сказал: «наш грех, верно мы все погибли». На вопрос Гороховой, кто же убивал, Юрлов ответил: «кого арестовали, те и убили».
Во время содержания под стражей Янкеля Юшкевичера удалось перехватить письмо, где он обожженною лучиной написал по–еврейски: «уведоми иудеев, чтобы они молились. Стойте крепко. Крепись, дорогая моя дочь, об этом я прошу тебя и брата».
