Маргарет Макмиллан - Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую
Когда мы пытаемся разобраться в событиях лета 1914 г., прежде чем спешить с обвинениями, стоит поставить себя на место тех, кто жил столетие назад. Мы уже не можем спросить тех, кто тогда принимал решения, о чем они думали, предпринимая первые шаги по разрушительному пути войны, но можем сделать некоторые выводы на этот счет, опираясь на письменные свидетельства того времени и написанные позже мемуары. Одно совершенно очевидно – те, кто стоял тогда у руля, во многом находились под впечатлением от предыдущих обострений международной обстановки и более ранних эпизодов, когда требовалось принимать или отвергать серьезные политические решения.
Российские лидеры, например, не забыли и не простили того, что Австро-Венгрия в 1908 г. аннексировала Боснию и Герцеговину. Более того, России не удалось поддержать своего младшего партнера – Сербию, когда у той возникали трения с Австро-Венгрией во время Балканских войн 1912–1913 гг. А потом двуединая монархия стала угрожать Сербии уничтожением. Если бы Россия снова ничего не предприняла и осталась бы сторонним наблюдателем, то что это значило бы для нее самой и для ее престижа? Германия, со своей стороны, не в полной мере поддержала Австро-Венгрию в прежних конфронтациях на Балканах, но если бы она снова не сделала ничего… Возможно, она могла бы потерять единственного верного союзника?
То обстоятельство, что в прошлом вполне серьезные кризисы в отношениях великих держав на Балканах или из-за колоний разрешались мирно, добавило еще один фактор к расчетам сторон в 1914 г. Угрозы войной шли в ход и раньше, однако затем третьи стороны оказывали давление, делались уступки, успешно созывались конференции и опасные вопросы разрешались мирным путем. Балансирование на грани войны было выгодным делом. Конечно, в 1914 г. тоже должны были начаться похожие процессы – но вот только на сей раз этот прием не сработал. Австро-Венгрия на самом деле объявила войну Сербии и получила полную поддержку Германии; Россия решила помочь Сербии и выступила против Германии с Австро-Венгрией; Германия, в свою очередь, атаковала Францию – союзника России, а Великобритания вступила в конфликт на стороне обеих своих союзниц. Итак, они пересекли черту.
Начало войны в 1914 г. было шокирующим событием, но его нельзя назвать совершенно внезапным. Тучи сгущались уже порядка двух десятков лет, и многие европейцы с тревогой осознавали это. В литературе того времени были весьма распространены образы готовых разразиться бурь, опасно нависающих лавин и плотин, которые вот-вот прорвет. Впрочем, многие политические лидеры и простые жители Европы были уверены в том, что смогут справиться с угрозой подобного конфликта, создать лучшие и более прочные международные организации, которые смогли бы разрешать противоречия мирно и сделать войну ненужной. Возможно, представления о «последних золотых годах» предвоенной Европы во многом являются плодом фантазии последующих поколений, но и в то время в ходу были мечты о мире, купающемся в солнечном свете, и человечестве, движущемся вперед – в будущее, наполненное счастьем и процветанием.
Мало что в истории действительно неизбежно. Европа в 1914 г. не обязана была воевать – военного противостояния можно было избежать вплоть до того решающего момента 4 августа, когда британское правительство наконец решило принять в нем участие. Конечно, сейчас мы можем разглядеть в прошлом факторы, делавшие начало войны более вероятным: соперничество из-за колоний, экономическую конкуренцию, разрушительные этнонационалистические движения в Австро-Венгрии и Османской империи – а также рост шовинизма в общественном мнении, которое оказывало на лидеров своих стран давление снизу, подталкивая их к тому, чтобы до конца отстаивать то, что воспринималось как национальные интересы или права.
Мы можем также видеть существовавшие тогда (и известные современникам) источники международного напряжения. Например, германский вопрос. Возникновение в 1871 г. Германской империи поставило Европу перед фактом существования новой великой державы в самом ее сердце. Станет ли Германия той осью, вокруг которой станут вращаться прочие страны региона, – или же она превратится в угрозу, против которой эти страны объединятся? Кроме того, неясно было и то, какую роль в условиях европейского доминирования сыграют новые усиливающиеся за ее пределами державы: Япония и США. Незаконнорожденное дитя эволюционной теории – социал-дарвинизм, а вместе с ним и его кузен – милитаризм учили, что соперничество между государствами является частью естественного порядка вещей и в конце концов победит сильнейший. В самом этом утверждении подразумевалась возможность войны. Характерное для конца XIX в. восхищение военными как благороднейшей частью нации и распространение присущих им ценностей в гражданской среде только подкрепляли предположение, что война есть необходимая составляющая великой борьбы за существование, а потому может даже быть полезной для обществ, поддерживая их, так сказать, «в тонусе».
Наука и техника, которые в XIX в. принесли так много пользы человечеству, также породили и новые ужасные виды оружия. Соперничество государств питало гонку вооружений, которая, в свою очередь, подрывала у своих участников чувство безопасности и тем сама вливала в себя новые силы. Государства искали союзников, которые скомпенсировали бы их собственные слабости и принимаемые решения, и постепенно делали европейскую войну все ближе.
Франция, проигрывая демографическое соревнование с Германией, заключила союз с Россией, отчасти надеясь на огромные человеческие ресурсы последней. Взамен Россия получила приток французского капитала и технологий. С другой стороны, из-за франко-русского союза Германия почувствовала себя в окружении врагов и вступила в более тесные отношения с Австро-Венгрией, что, в свою очередь, вовлекло Германию в балканское соперничество между новой союзницей и Россией. Гонка морских вооружений, задуманная германским правительством для того, чтобы гарантировать миролюбие Великобритании, вместо этого подтолкнула ее не только к тому, чтобы превзойти Германию в деле постройки новых боевых кораблей, но и к тому, что в Лондоне преодолели свою былую отстраненность от европейских дел и решили сблизиться с Францией и Россией.
Часто утверждалось, что военное планирование, которое велось одновременно с гонкой вооружений и укреплением военных союзов, породило своего рода «машину Судного дня», которую, единожды запустив, уже нельзя было бы остановить. К концу XIX столетия все европейские державы, кроме Великобритании, имели армии, комплектовавшиеся по призыву, причем лишь сравнительно небольшое число обученных солдат находилось непосредственно под знаменами, а все прочие являлись резервистами и до поры вели гражданскую жизнь. В случае угрозы войны очень быстро могли быть сформированы огромные армии. Такого рода массовые мобилизации требовали детального планирования, чтобы каждый резервист попадал в свою часть, а та вовремя получала все необходимое снаряжение. Потом воинские части сливались в соединения и выдвигались, обычно по железной дороге, в назначенные им по плану развертывания районы. Мобилизационные расписания были произведениями искусства, но слишком часто оказывались лишены гибкости, не позволяя, как в случае с Германией в 1914 г., мобилизоваться частично и только лишь на каком-то одном направлении. Германию это привело к необходимости воевать не только с Россией, но заодно и с Францией. В опоздании же с мобилизацией крылась серьезная опасность. Если противник появился на ваших границах, а ваши солдаты все еще не попали в свои части или не погрузились в эшелоны, то войну можно было считать проигранной. Жесткие планы мобилизации и развертывания грозили в решающий момент полностью связать руки политическому руководству европейских стран.
Но это лишь одна сторона всего спектра объяснений того, как могла начаться Великая война. Другая сторона представлена запутанными, но все равно весомыми соображениями чести и престижа. Кайзер Вильгельм старался во всем подражать своему знаменитому предку Фридриху Великому. Однако после того, как кайзер пошел на попятную в ходе агадирского кризиса[4], его порой дразнили, называя Вильгельмом Робким. Мог ли он еще раз пойти на такое унижение?
Что верно для отдельных лиц, может быть верно и для целых государств. После унизительного поражения от Японии в 1904–1905 гг. Россия остро нуждалась в том, чтобы восстановить свой престиж великой державы.
В формировании межгосударственных отношений также большую роль играл страх. Он же «помогал» обществу и политическим лидерам легче принять войну как политический инструмент. В Австро-Венгрии опасались, что империя может погибнуть, если ничего не предпримет в отношении растущего национального движения южных славян на подвластных ей территориях, – а это значило, что нужно совершить какие-то шаги против источника этого движения, а именно – против независимой Сербии.
