Марина Цветаева - Письма. Часть 1
Как странно все, что делается: сталкиваются люди случайно, обмениваются на ходу мыслями, иногда самыми заветными настроениями и расходятся все-таки чужие и далекие.
Просмотрите в одном из толстых журналов, к<отор>ые имеются у Вас дома, небольшую вещичку (она кажется называется «Осень» или «Осенние картинки»). Там есть чудные стихи, к<отор>ые кончаются так… «И все одиноки»…[27]
Вам они нравятся? Слушайте, удобно ли Вам писать на Вас? М. б. лучше на Сонино имя? Для меня-то безразлично, а вот как Вам?
Приходите ко мне в Москву, если хотите с Соней (по-моему лучше без). Адр<ес> она знает. М. б. мы с Вами так же быстро поссоримся, как с Сергеем,[28] но это не важно.
Вы вчера меня спросили, о чем писать мне. Пишите обо всем, что придет в голову. Право, только такие письма и можно ценить. Впрочем, если неохота писать откровенно — лучше не пишите.
Удивляюсь как Вы меня не пристукнули, когда я рассказывала Соне в смешном виде Андреевскую Марсельезу.[29]
Что у Вас дома? Горячий привет всем, включая туда Нору, Буяна и Утеху.[30]
Ах, Петя, найти бы только дорогу!
Если бы война! Как встрепенулась бы жизнь, как засверкала бы!
Тогда можно жить, тогда можно умереть! Почему люди спешат всегда надеть ярлыки?
И Понтик скоро будет с ярлыком врача или учителя, будет довольным и счастливым «мужем и отцом», заведет себе всяких Ев и тому подобных прелестей.
Сценка из Вашей будущей жизни
— «Петя, а Петь!»
— «Что?»
— «Иди скорей, Тася без тебя не ложится спать, капризничает!» —
— «Да я сочинения поправляю». —
— «Все равно, брось, наставь им троек, больше не надо, ну а хорошим ученикам четверки. Серьезно же, иди, Тася совсем от рук отбилась». —
— «Неловко, душенька, перед гимназистами…»
— «Ах, какой ты, Петя, несносный. Все свои глупые студенческие идеи разводишь, а тем временем Тася Бог знает что выделывает!» —
— «Хорошо, милочка, иду…»
Через несколько минут раздается «чье-то» пенье. «Приди котик ночевать, Мою Тасеньку качать»…
— «Папа, а что это ты разводишь, мама говорила?»
— «Идеи, голубчик, студенты всегда разводят идеи». —
— «А-а… Много?» —
— «Много. Что тебе еще спеть?» —
— «Как Бог царя хоронил,[31] это все мама поет».
— «Хорошо, детка, только засыпай скорей!» — Раздаются звуки национального гимна
Ad infinitum[32]
Пока прощайте, не сердитесь, крепко жму Вам обе лапы
М.Ц.
Адр<ес> Таруса. Калуж<ская> губ<ерния>. Мне.
Передайте Соне эту открытку от Аси.
Пишите скорей, а то химия, Андрей, алгебра… Повеситься можно!
Таруса, 13-го июля 1908
Как часто люди расходятся из-за мелочей. Я рада, что мы с Вами снова в мире, мне не хотелось расходиться — с Вами окончательно, потому что Вы — славный. Только и мне трудно будет относиться к Вам доверчиво и откровенно, как раньше. О многом буду молчать, не желая Вас обидеть, о многом — не желая быть обиженной. Я все-таки себе удивляюсь, что первая подошла к Вам. Я очень злопамятная и никогда никому не прощала обиды (не говоря уже об извинении перед лицом меня обидевшим).
Впрочем, все это Вам должно быть надоело, — давайте говорить о другом.
Погода у нас серая, ветер пахнет осенью. Хорошо теперь бродить по лесу одной. Немножко грустно, чего-то жаль.
Учу немного свою химию, много — алгебру, читаю. Прочла «Подросток» Достоевского. Читали ли Вы эту вещь? Напишите — тогда можно будет поговорить о ней. Вещь по-моему глубокая, продуманная.
Приведу Вам несколько выдержек.
«В нашем обществе совсем не ясно, господа, Ведь Вы[33] Бога отрицаете, подвиг отрицаете, какая же косность, глухая, слепая, тупая может заставить меня действовать так, если мне выгоднее иначе. Скажите, что я отвечу чистокровному подлецу на вопрос его, почему он непременно должен быть благородным».
Что мне за дело до того, что будет через тысячу лет с человечеством, если мне за это, «по-Вашему» (опять, точно я Вам это говорю, хотя и я могла бы сказать нечто подобное, особенно насчет подвига), «ни любви, ни будущей жизни, ни признания за мной подвига не будет? Да черт с ним, с человечеством, и с будущим, я один только раз на свете живу!» —
_________
«У многих сильных людей есть, кажется, натуральная потребность найти кого-нибудь или что-нибудь, чтобы преклониться.
Многие из очень гордых людей любят верить в Бога, особенно несколько презирающие людей. Сильному человеку иногда очень трудно перенести свою силу. Эти люди выбирают Бога, чтоб не преклоняться перед людьми: преклоняться перед Богом не так обидно. Из них выходят чрезвычайно горячо верующие, — вернее сказать — горячо желающие верить, но желания они принимают за самую веру. Из этаких особенно часто выходят разочаровывающиеся».
_________
«Самое простое понимается всегда лишь под конец, когда уже перепробовано все, что мудреней и глупей». —
_________
«На свете силы многоразличны, силы воли и хотения в особенности. Есть t° кипения воды и есть t° каления красного железа». — (И здесь химия. О, Господи!)
__________
«Мне вдруг захотелось выкрасть минутку из будущего и попытать, как это я буду ходить и действовать». —
__________
Вам понятно такое ощущение?
«Вообще до сих пор во всю жизнь, во всех мечтах моих о том, как я буду обращаться с людьми — у меня всегда выходит очень умно, чуть же на деле — очень глупо!
Я мигом отвечал откровенному откровенностью и тотчас же начинал любить его. Но все они тотчас меня надували и с насмешкой от меня закрывались». —
__________
Не находите ли Вы, что последнее часто верно? Я без всяких намеков, Вы не думайте. Но и Вы, очень Вас прошу, обходитесь без них. Теперь я невольно над каждым словом думаю — не ехидство ли какое.
Теперь, чтобы закончить письмо как следует, спишу Вам одни стихи Евгения Тарасова, к<отор>ые должны Вам напомнить одно настроение в Вашей жизни.
— Они лежали здесь, в углу,
В грязи зловонного участка,
Их кровь, густая, словно краска
Застыла лужей на полу.
Их подбирали, не считая,
Их приносили — без числа,
На неподвижные тела
Еще не конченных кидая,
Здесь были руки — без голов,
Здесь были руки — словно плети,
Лежали скомканные дети,
Лежали трупы стариков,
У этих — лица были строги,
У тех — провалы вместо лиц,
Смотрели вверх, глядели ниц,
И были босы чьи-то ноги,
И чья-то грудь была жива,
И чьи-то пальцы шевелились,
И губы гаснущих кривились,
Шепча невнятные слова…
Декабрьский день светил им скупо,
Никто не шел, чтоб им помочь…
И вот, когда настала ночь —
Живых не стало, были трупы.
И вот лежали там, в углу,
Лежали тесными рядами,
Все — с искаженными чертами
И кровь их стыла на полу.
_________
Да, это посерьезнее будет, чем «намеки» и «упреки».
Пишите, я всегда рада Вашим письмам. Всего лучшего.
МЦ.
<Приписки на полях:>
Завидую Вашим частым поездкам, часто вспоминаю об Орловке. Спасибо за пожелание «спокойных дней», мне они не нужны, уж лучше какие ни на есть бурные, чем спокойные. Я шучу.
Числа до 18-го пишите в Тарусу, впрочем, когда я уеду — напишу и дам московский) адр<ес>.
Как же Вы решили насчет университета?
Вы с Сережей чудаки! Сами ложатся спать, а др<угим> желают спокойной ночи. Я получила письмо среди белого дня и спать совсем не хочу.
Письмо даже на ощупь шершавое, попробуйте. А все-таки Вы славный! (Логики в последнем) восклицании нет, ну да!..)
Что милая Норка, Буян, моя симпатия. Утеха и пр<очие>. Мне в настоящую минуту хочется погладить Вас по шерстке, т. е. против.
Написала одни стихи, — настроение и мысли в вагоне 21-го июля, когда я уезжала из Орловки. Прислать? —
А «больные» вопросы. Вы правы, теперь не следует затрагивать, лучше когда-нибудь потом. Как хорошо, что Вы все так чутко понимаете.
Я Вас очень за это ценю.
