Ларри Коллинз - О, Иерусалим!
Затем Давид услышал чей-то стон в соседней квартире.
Спотыкаясь, он побрел туда. Стон доносился из-под кучи штукатурки, засыпавшей бежавшего из тюрьмы и скрывавшегося здесь леховца. Ривлин вытащил его, голого, из-под обломков и пошел за одеялом, чтобы укрыть. Нащупывая дорогу среди обломков, пыли и дыма, Давид наткнулся на полуодетого человека, качавшегося в дверном проеме. Взрыв превратил его лицо в кровавое месиво. Из дыры, зиявшей на том месте, где должен был находиться рот, вырывался булькающий звук; Ривлину показалось, что он слышит свое имя. Он взглянул вниз и увидел на окровавленном человеке свои собственные пижамные брюки. Ривлин закричал: он понял, что перед ним его друг Авраам Дорион, который мечтал стать актером.
Когда определились масштабы катастрофы на улице Бен-Иехуды, негодование потрясенного еврейского населения обратилось против англичан. Эцель отдал приказ стрелять в каждого замеченного англичанина. По всему городу начались перестрелки. В полдень, потеряв десяток людей, британское военное командование сделало, наконец, то, на что никогда до этого не шло: оно приказало своим солдатам не появляться в еврейской части Иерусалима.
Взрыв на улице Бен-Иехуды был самым сильным ударом, который арабам удалось нанести евреям Иерусалима. Однако, несмотря на весь ужас случившегося, реакция евреев оказалась прямо противоположной той, на которую рассчитывал Абдул Кадер Хусейни.
Вместо того, чтобы побудить иерусалимских евреев умолять о мире, эта трагедия лишь объединила их в новой решимости к сопротивлению. Взрыв негодования против англичан способствовал решению мандатных властей почти совершенно отказаться от патрулирования еврейской части города; арабские кварталы прекратили патрулировать несколькими неделями раньше.
Весь день продолжались поиски живых и мертвых. В здании отеля "Атлантик" на стене лестничной клетки каким-то образом уцелел при взрыве сионистский флаг. Он висел там весь день, освещаемый лучами зимнего солнца. Кто-то укрепил под ним кусок картона, на котором крупными буквами было написано:
"Соблюдайте тишину — тогда мы сможем услышать, есть ли еще в руинах раненые".
Поздно вечером того же дня двое пьяных англичан мрачно сидели за бутылкой виски в одном из любимых ночных клубов короля Фарука в предместье Каира "Отеле пирамид". Эдди Браун и Питер Мэдисон прибыли в Каир, чтобы получить остаток вознаграждения, причитавшегося им за дневные труды. Однако, поскольку они уже ничем более не могли быть полезны, иерусалимский муфтий встретил их холодной улыбкой и вместо того, чтобы вручить им по пятьсот фунтов стерлингов, приказал вышвырнуть их вон.
Накачиваясь виски, Браун и Мэдисон готовились скрыться куда-нибудь, где их не достанет карающая рука Эцеля. У Эцеля были серьезные основания для мести. Пятьдесят четыре человека были убиты взрывчаткой, которую Браун и Мэдисон доставили на улицу Бен-Иехуды этим тихим воскресным утром.
Если соотнести эту цифру с полученным ими вознаграждением, то выходило менее десяти фунтов стерлингов за каждую человеческую жизнь; этой суммы не хватило бы даже заплатить за виски, выпитое ими той ночью в Каире.
15. Человек, не похожий на Лоуренса
Джон Бегот Глабб, он же Глабб-паша, командир Арабского легиона, с нескрываемой неприязнью оглядывал мрачный, серый северный город, проплывавший за окнами его "Хамбера". Эти унылые, скованные стужей улицы были совершенно чужими для него. Его родина осталась где-то там, далеко на Востоке.
Только там, среди безмолвных просторов, под высоким, бескрайним небом, в безлюдье пустыни Джон Бегот Глабб действительно чувствовал себя дома. Он вовсе не походил на Лоуренса Аравийского этот маленький человечек с пронзительным голосом, утонувший сейчас в кожаных подушках дипломатического "Хамбера". И, однако, среди многочисленных английских арабистов, последователей Лоуренса, Глабб был, без сомнения, самым выдающимся. Не было во всем западном мире лингвиста, который бы так блестяще владел бедуинскими диалектами. По акценту своего собеседника-бедуина Глабб мог восстановить всю его биографию, а по складкам кефии угадать характер. Глабб знал все бедуинские сказания и легенды, обычаи и обряды, племенную структуру и сложный свод неписаных законов, управляющих жизнью этих людей.
Свое призвание Глабб обнаружил вскоре после Первой мировой войны. Шрамы от полученных на войне ран еще не зажили, когда его послали в Ирак в качестве специалиста по межплеменным отношениям. Направленный затем в Трансиорданию служить посредником в переговорах между воюющими друг с другом бедуинскими племенами, Глабб полюбил эту страну и этих людей, чьи распри он призван был улаживать. Их жизнь стала его жизнью. Восседая на быстроногом хаджииском верблюде, он вел отборные части глубинного патруля пустыни, не уступая бедуинам в выносливости. Он спал на песке, завернувшись в шкуру и вместо подушки подложив под голову камень. Его рацион состоял из мучных лепешек, замешанных на разбавленном водой верблюжьем молоке и приправленных прогорклым овечьим жиром. Длинными ночами Глабб сидел, скрестив ноги, у бедуинских костров, прислушиваясь к речам своих собеседников, задавая вопросы, по крохам собирая сведения об этих кочевых племенах. Со временем Глабб и сам превратился в бедуина — молчание он предпочитал светской болтовне, одиночество — общению с другими людьми. Он избегал избранного общества в Аммане и ждал минуты, когда сможет покинуть город и возвратиться к своим бедуинам в тишину песков.
В марте 1939 года основатель Арабского легиона полковник Ф. Дж. Пик (Пик-паша) подал в отставку, и Глабб был назначен на его место. Вопреки всем советам Глабб решил создать из своих неграмотных бедуинов отборную механизированную часть и сделать ее ядром Арабского легиона. Легион под его началом вырос с двух тысяч человек в 1939 году до шестнадцати тысяч в 1945 году. В составе британской армии Легион сражался против войск правительства Виши в Сирии, а также против братьев-арабов в Ираке; и в обеих кампаниях солдаты Глабба заслужили восхищение как своих союзников, так и врагов.
Мало кто из знавших Глабба мог похвастаться, что до конца понимает этого человека. Невозможно было догадаться, что у него на уме, рассказывал впоследствии один английский офицер, однополчанин Глабба. Он даже мыслить начал, как араб. Он был сама хитрость. Он обладал ясным умом, изучил странную логику арабов и умел предвидеть ход их мыслей. Он знал, что они действуют под влиянием эмоций, а их эмоции не были для него тайной. Во дворце эмира Глабб становился арабским шейхом, среди бедуинов он был бедуином, а в Лондоне — английским офицером. И лишь он один полностью понимал, что происходит вокруг.
Именно это понимание исключительности ситуации привело его теперь в Лондон. Рядом с Глаббом в машине сидел Туфик Абу Хода, премьер-министр трансиорданского короля Абдаллы. Абу Хода прибыл на секретное совещание с британским министром иностранных дел Эрнестом Бевином. И не случайно он доверил обязанности переводчика именно Глаббу, а не кому-нибудь из своих соотечественников-арабов.
Их провели в огромный кабинет, где столько раз одним росчерком пера или небрежно произнесенной фразой решалась судьба государств. Опустившись в кресло, Абу Хода сразу же приступил к изложению цели своего визита: он надеялся убедить правительство Великобритании в том, что в карту мира необходимо внести еще одно изменение, несущественное для хозяев этого сумрачного кабинета, но чрезвычайно важное для державного повелителя, направившего его в Лондон. Абу Хода сообщил Бовину, что многочисленные представители палестинского народа требуют, чтобы король Абдалла занял Западный берег реки Иордан после ухода оттуда британских войск и присоединил к Трансиордании те территории, которые по плану раздела должны отойти к арабскому палестинскому государству. Трансиорданский премьер-министр особо подчеркнул, что общие интересы как Великобритании, так и Трансиордании требуют воспрепятствовать возвращению Хадж Амина эль Хусейни в Иерусалим.
— Само собой разумеется, — заверил Абу Хода, — мой монарх никогда не предпримет столь важных действий без согласия и поддержки нашего главного союзника.
Британский министр иностранных дел с минуту молча размышлял.
Подобно Глаббу, Бевин отлично понимал, как важно для его страны существование на Ближнем Востоке прочного Хашимитского королевства Трансиордании во главе с монархом, который связан родственными узами с правителем другого ценного союзника Великобритании на Ближнем Востоке — Ирака.
— Мне представляется, что это вполне естественный шаг, — произнес наконец Бевин. А затем, словно бы невзначай, добавил: — Не следует, однако, вторгаться на те территории, которые отведены евреям.
