Сборник Сборник - Литературные манифесты: От символизма до «Октября»
Ко второму периоду относятся и две книжки Василиска Гнедого: «Гостинец Сантиментам» (Ритмеи) и «Смерть Искусству» (15 поэм с предисловием И. В. Игнатьева)[22].
— Разве не ясна была для каждого искусстца агония настоящего прошлого и пошлого? — спрашивает предизатор.
— Разве все не в напряжении к последнему биению пульса его?..
Искусство дня умерло…
Умер «Театр», умерла «Живопись», умерла «Литература».
Умерла скопная жизнь.
Люди, превратившие искусство и жизнь в жратву, хлопочут вкруг пугающего их одра искусства, (а затем и жизни), — но кислород, но возбуждающие снадобья их лишь ускоряют ждутный миг…
Каждому искусстцу льстит приятие последнего воздуха, и уже в преддверии конца не одна мазурницкая глотка крикала:
— Я, только я, первый принял последнюю искру жизни. Я! Я!!! Я воздвиг последнюю ступень, я перекинул трапы с Галеры Вчерашнего на Аэроплан Сегодня… Я!!!
Слово подошло к пределу. Оно утонченно до совершенства. Запутанный клубок человечьих психопертурбаций разматывается младенчески легко на катушке современного словства.
Штампованными фразами заменил человек дня несложный словообиход. В его распоряжении множество языков, «мертвых» и «живых», со сложными, литеросинтаксическими законами, вместо незамысловатых письмен Первоначалья.
Когда человек был один, ему не нужно было способов сношения с прочими, ему подобными существами. Человек «говорил» только с Богом[23], и это был так называемый «Рай».
Никто не знает эту пору, но мы не знаем, будем ли и впредь в незнании ее.
Человеком постигнуты земля, вода, твердь, но не вполне.
Раскроются они полностью, — и неизвестное падет пронзенным от меча, узная, и, может быть, вернется человеку «потерянная горнесть».
Пока мы коллективны, общежители, — слово нам необходимо.
Когда же каждая особь преобразится в объединиченное Ego — Я, слова отбросятся самособойно.
Одному не нужно будет сообщения с другим.
…Человеческая мембрана и теперь способна знать и откликаться зовам неизвестных стран.
Интуиция — недостающее звено, утешающее нас сегодня, в конечности спаять круг иного мира, иного предела, от коего человек ушел и к коему вновь возвращается. Это, по-видимому, бесконечный путь естества.
Вечный круг, вечный Бог — вот самоцель эгофутуриста. «Жизнь» для них — «Ожидание» («Всегдай»), в котором он плачет, как «неутешаемый вдовун». И когда ступени пройдены — «восток молитвенно неясен и в небе зреющий пожар», поэт эгофутурист «ждет», но не отдыха, а «нового зодиака», который начертит неведомое кудесницам, радостный, бодрый новою бодрью:
Я снова в верте верных чудищ
И транс-планетных кораблей
Несусь вперед Границей Будищ…
«Бей, но выслушай!»
Одними из эгофутуристов делаются попытки к «объедининению Дроби», другими наша речь, так сказать, «стенографируется».
В «Бей» помещена «Мело-литера: графа», являющаяся первым дерзанием собрать «многое воедино».
«Читателю» (странно звучит здесь этот термин — читателю необходимо быть и зрителем, и слушателем, и, главное, интуитом) даны: слово, цвет, мелодия и схема ритма (движение), записанная слева.
«Стенографированию» же отведен весь сборник «Смерть Искусству».
Наиболее колоритны поэмы:
«Грохлит»:
— «Сереброй Нить — Коромысля. Брови».
Тут перед нами встает электризованный, продолженный импрессионизм, особенно характерный для японской поэзии.
«Поюй:
У —»!
И только? Только. Всего одна буква, заглавие и тире. Даже (ах, какой пассаж!) нет в конце точки.
Пусть объяснит предисловие:
«— Давно пора знать, что каждая буква имеет не только звук и цвет[24], — но и вкус, но и неразрывную от прочих литер зависимость в значении, осязание, вес и пространственность. Например, как много можно выразить одним лишь куценьким двусложением „Весна“. От буквы „с“ получается представление солнечности, буквой „а“ — радость достижения долгожданности и пр. — целая пространная поэма».
У каждого читателя притом может быть индивидуальное восприятие, ибо «современным творчеством предоставлена полная свобода личному постигу».
«…В словах pendant’ные составы, безукоризненные точности, тоновыразительность и характерность.
И каждый знает — это не конечность. Будущий, нескорый путь литературы — безмолвие, где слово заменится книгою откровений — Великой Интуицией».
9. Но есть ли пение современности (механическое — допускаем) — искусство будущего — футуризм. Бард современности — ни в коем случае — не «будущник», он «настоящник».
Чтобы быть поэтом будущего, нужно вещать.
И современные поэты стараются идти этим направлением. Вместо стихов, газелл, поэз, ритмей — являются «откровения».
Таким подзаголовком украшена книга Рюрика Ивнева, нужно полагать, эгофутуриста, так как два opus’а его помещены в «Всегдае».
Какое совпадение! «Откровения» Ивнева носят заголовок: «Самосожжение»[25], «единый правый путь» —
Отряхнуть время жизни разок
И губами к огню прильнуть.
Потому что:
Простерев к неземному руки,
Я пойму окончательный смысл.
Станут ясны прежние муки,
Станет ясно зарево числ.
В эго-футуризме «эго» больше, нежели «футуризма» (итало-французского).
Но все же в нем встречаем отсутствие адюльтера и механическое творчество. («Третий Вход», «Онан» — «Бей, но выслушай!»; «Гуребка Прокленушков» — «Дары Адонису».)
10. Вот пока все то, что нам удалось разглядеть в переливе «Овчей Купели». Он, конечно, не остановится на этом, ибо «события в жизни и деятельности наших эго-футуристов развертываются, по признанию г. Кранихфельда, с умопомрачительной быстротой».
В быстроте залог сознания силы, а чувство мощи и независимости от условий природы[26], проявляющееся в легком и непринужденном преодолении ее преград, заставляет художника вспоминать о свободных, необусловленных никакими преградами переживаниях его в момент озарения (т. е. интуиции — т. е. творчества. — Примечание наше).
Это чувство бессознательно влечет его к творчеству вновь и вновь.
Чтобы испытать свою мощь и независимость в наивысшей степени, художник, не останавливаясь перед теми преградами, которые ставит ему косная природа, еще и сам полубессознательно усложняет и увеличивает их…
Мечом творческого преодоления и творческой ненависти разрубаются кандалы природы.
Художник дает этому мечу имя — Красота; ученый называет свой меч — Истина…
Творя, человеческий дух сбрасывает временно иго природных законов необходимости. Сотворив, дав свое произведение, дух заражает им толпу.
И иногда, во время неожиданного интуитивного восприятия, под влиянием совпадения моего данного настроения с настроением творца в момент творчества, вдруг познаю я что-то значительное. Становится понятным и бессознательный протест творца, и дерзкое, свободное преодоление им косных законов природы; рождается уверенность в величии творческого духа человеческого, дерзнувшего вступить в бой с гигантом[27], «Безумству смелых» слагать гимны теперь не принято — теперь всеобще восхвалять умеренную, успокоенную осторожность.
Интуит становится трагиком, и тем трагичнее его судьба, что он идет на самосожжение во имя «Ego», ответственного за весь мировой «процесс», которое одно только «может по праву заявить: аз есмь»[28] («Я есмь, я свободный и гордый!»).
«Свободное творчество не совместимо с природой.
Истинно свободное в природе не естественно. Принцип естественного — это неизбежные законы природы. Принцип свободного — чудо, как нарушение этих законов — чудо, как протест против насилия природы»[29].
Но нам некогда помнить, что к чуду мы приходим лишь путем чудищ.
А ведь «эгофутуризм», несомненно, чудище для рабов необходимости.
«Произведение творческого духа человеческого — это жемчужина на раковине природы, болезненный, уродливый, с точки зрения природы, нарост. Но из-за него-то и ценна вся раковина.
Пусть растут жемчужины, пусть зальют всю раковину природы сплошной, несокрушимой, мерцающей жемчужной лавой! В мерцании этом — освобождение»[30].
11. Так восторженно восклицает эстет.
Господин же Буржуа, прочтя цитированные строки, добродушно промычит, пыхтя сигарой:
«Пусть!
Жаль только, что из этой раковины нельзя сделать портмоне для моей жены!..»
