Петр Валуев - Дневник П. А. Валуева, министра внутренних дел. 1861 год
Министерство внутренних дел, соприкасаясь с предметами ведомства всех других министерств, вообще встречает у нас постоянные и самые разнообразные затруднения при исполнении лежащих на нем обязанностей. Оно имеет такие обязанности и считается ответственным по взысканию государственных податей, по отправлению воинских повинностей, по охранению полицейского порядка и общественной безопасности и по множеству других предметов правительственной деятельности, но которым другие министерства в то же самое время признают себя полными хозяевами вверенных им отдельных частей п весьма мало озабочиваются соблюдением условий, без которых содействие Министерства внутренних дел им не может быть оказываемо, или по крайней мере не может быть оказываемо с надлежащим успехом. Даже по частным, в существе простым и сомнению не подлежащим вопросам я иногда должен был употреблять особого рода приемы и некоторую настойчивость, чтобы достигнуть некоторых результатов. Таким образом, в прежнее время не сообщалось во всеобщее сведение никаких известий о высочайших путешествиях, кроме сухого перечня часов выезда и приезда и произведенных тем или другим полком, батальоном или батареей смотров или учений. Я исходатайствовал разрешение сообщать и другие сведения, печатать слова, где-либо с особой целью произнесенные государем, оглашать имена губернаторов и предводителей, удостоенных им аудиенции, и т. п. Но все это, особливо сначала, возбуждало разные сомнения и недоумения. Прилагаю в виде пояснительных образчиков переписки, в это время происходившей между кн. Долгоруковым и мною, выписки из трех его писем. (Карлсбад, 10/22 июпя 1868). См. т. I, лл. 61 об. – 64.
25
Командирование г. Жеребцова в мое распоряжение осталось безрезультатным. Оно было одной из частных моих попыток организовать правительственную или, по крайней мере, так называемую «инспирированную», или «инспирируемую» прессу. С одной стороны, почти всегда оказывалось, что «инспирации» было недостаточно. Надлежало самому редактировать или переделывать редакцию. С другой стороны, отсутствие согласия между министрами делало самую «инспирацию» весьма затруднительной.
Дело московских студентов Заичневского и Аргиропуло с сотоварищами относилось до разных противоправительственных замыслов тогдашней молодежи, до пропаганды вредных политических и общественных теорий и т. п. Оно получило судебный ход и с этою целию передавалось нз жандармского управления в Министерство внутренних дел. Впрочем, справок о том под рукою не имею. (Карлсбад, 10/22 июня 1868). См. т. I, л. 64.
26
Сенатор Капгер должен был ревизовать Калужскую губернию. Я избрал этот способ при явном предубеждении вол. кн. в пользу губернатора Арцимовича для наложения узды на его действия по крестьянскому делу. Сенатор Капгер был выбран по рекомендации фельдмаршала кн. Барятинского. Результат но соответствовал моим ожиданиям. Губернатор был умнее сенатора и при содействии двух пружин, жажды популярности и некоторой веры в силу вел. князя и Главного комитета, обернул ген. Капгера кругом пальцев. Единственным полезным последствием было то, что Капгер s'est coule (Сам себя потопил (фр.)) и что с тех пор он не всплывал.
Собещанскому (чиновнику особых поручений при мне) было поручено дело студентов в Москве. И он попытался лавировать и с тех пор был мало употребляем. (Карлсбад, 13/25 июня 1868). См. т. I. лл. 66 об. – 67.
27
Этот самый гр. Старжинский играл в событиях 1863 г. весьма предосудительную роль, был судим и приговорен к смерти (чего, впрочем, он не заслуживал и к чему не был бы приговорен, если бы в муравьевскую эпоху не преследовались особо все поляки, имевшие личные со мною сношения), потом сослан под надзор полиции в Воронеж (частью во внимание к заграничным ходатайствам, частью потому, что сам Муравьев едва бы решился конфирмовать смертный приговор), наконец, возвращен оттуда с дозволением жительствовать в Царстве Польском. Но до этих событий он еще играл довольно видную роль в Москве в конце 1862 г. во время съезда предводителей из разных губернии по случаю пребывания в Москве государя и императрицы. Тогда им была представлена государю записка, копия с которой имеется в моих бумагах и которая по своему содержанию близко подходит к письму гр. Старжинского ко мне, бывшему поводом к его вызову в Петербург в сентябре 1861 года. Упоминаю об этом здесь потому, что подача такой записки в 1862 году характеризует взгляды на польский и западный вопросы, долго сохранявшиеся в высшей правительственной сфере. Гр. Старжинский прежде служил на Кавказе и носил серебряный Георгиевский крест. Он мне был рекомендован г. Калерджи как человек дельный и умеренный. Его мечтой было, кажется, сделаться литовским вело-польским. (Карлсбад, 15/27 июня 1868). См. т. I, лл. 67 об. – 68.
28
При составлении этого очерка я имел в виду разные цели. Во-первых, надлежало действительно представить государю то, о чем говорило заглавие, т. е. краткое обозрение дела в данный момент, когда со времени издания и обнародования нового закона протекло уже целое полугодие и вместо с тем краткий отчет в том, что в течение этого времени было сделано по ведомству Министерства внутренних дел. Во-вторых, следовало, по возможности, воспользоваться этим случаем для противодействия разным односторонним толкам, доходившим до государя. В-третьих, нужно было обратить его внимание на те вопросы или те стороны дела, которых не касались большею частью ни высшие государственные деятели, ни та канцелярская среда, которая так влияла на крестьянскую реформу. Здесь я коснулся, между прочим, вопроса о необходимости какого-нибудь поземельного кредита, который существовал у нас, но был уничтожен самим правительством накануне разрешения крестьянского вопроса. Наконец, я имел в виду и другие предметы внутреннего управления государства. Всегда сознавая взаимную связь и даже солидарность разных частей этого управления, я уже в этой первой, лично от меня к государю поступающей записке искал случая коснуться и другого более общего вопроса о коренных условиях и формах государственного управления. Еще нельзя было с какою бы то ни было надеждою па успех высказаться насчет допущения некоторого участия в делах правительственных новых элементов выборного или призывного представительства. Первым шагом могло быть, как мне казалось, только указание па существующие, так сказать, уже данные пределы самодержавного полновластия. Они были даны в экономической сфере и я выразился о них следующим образом: «Одного почерка пера вашего величества достаточно, чтобы отменить весь Свод законов Русской империи, но никакое высочайшее повеление не может ни поднять, ни понизить курса государственных кредитных бумаг на С.-Петербургской бирже». Цитирую на память, но не сомневаюсь в верности цитаты.
Моя записка была весьма благосклонно принята государем. Из прилагаемой выписки из письма кн. Долгорукова от 29 сентября (Приложение III*) усматриваются как это обстоятельство, так и некоторые опасения его, кн. Долгорукова, насчет моей заботливости об ограждении справедливых интересов и законных прав дворянства. Текст моей записки доказывает неосновательность этих опасений. Копия с нее подобно копиям с других, в разное время мною представленных государю записок, имеется между моими бумагами. Все эти бумаги перейдут в распоряжение того, к кому поступят настоящие отрывки из моего дневника. (Карлсбад, 16/28 июня 1868). См. т. I, лл. 69 об. – 71.
29
Все такие записки писаны мною набело, своеручно, и урывками среди другого дела. Иначе работать я не имел досуга. Моя жизнь была такого свойства, что мне нередко случалось писать две записки пли два письма разом, переходя от одного к другому по мере того как одна страница была дописана и вместо засыпки песком ей надлежало дать отсохнуть, и в то же время объясняться с правителем канцелярии и давать указания по какому-нибудь спешному делу. Эта вечная гонка, этот постоянный недосуг и неизбежное совпадение разнопредметных занятий были до крайности утомительны. Я занемог началом нервической горячки в ночь с 25 на 26 сентября, по всей вероятности, не от одной простуды, но и от усилия, которого потребовало составление при вышеупомянутых условиях отправленных мною к государю записок. Содержание первой из них было вторым шагом на том пути, на который я вступил в записке от 15 сентября. (Карлсбад, 17/29 июня 1868). См. т. I, лл. 72 об. – 73.
30
Эта заметка по происшествиям 25 числа неполна. Я не успел дописать то, что записать следовало, занемог в ночь и, возобновив свои дневные заметки только 5 октября, не пополнил пробела. Следовало досказать, что в Колокольном переулке почти произошло, сколько помню, столкновение между войском и студентами. Гр. Шувалов в порыве горячности остановил проходивший вблизи взвод стрелков и повел его в переулок, где он был остановлен и где вид войска в строю еще более экзальтировал студентов. После Государственного совета мы собрались у вел. князя, куда приехал и гр. Шувалов с известием о происходившем в Колокольном переулке. Ген. – губернатор был в Университете, а кн. Горчаков и, помнится, гр. Панин были приглашены вел. князем участвовать в нашем совещании. Я помню, как мимо окон по тротуару Дворцовой набережной проходили во время нашего заседания то по нескольку человек вместе, то поодиночке студенты Медико-хирургической академии, опешившие в Университет, а иногда между ними и университетские студенты или такие лица, в которых можно было предполагать по наружному виду университетских вольных слушателей. Большая часть этой молодежи отличалась длинными волосами и беспорядочной одеждой. Некоторые были вооружены толстыми палками. Я предложил немедленное закрытие Университета с тем, чтобы на сие было испрошено, если будет признано нужным, высочайшее разрешение по телеграфу. Я указывал при этом на опасные последствия примера безнаказанности уличных беспорядков. Вел. князь, видимо, сочувствовал моей мысли, но она встретила сопротивление си стороны некоторых членов нашей импровизированной коллегии, в особенности, к сожалению, со стороны гр. Панина и кн. Горчакова, у которых сыновья были в последнем курсе. Мы разошлись, ничего не решив. (Карлсбад, 17/29 июня 1868). См. т. I, л. 74.