Марио Варгас Льоса - Сон кельта. Документальный роман
Едва лишь Роджер начал говорить, в патио повисла ледяная тишина. Даже уличный шум, казалось, стих. Все за столом вдруг замерли, скованные каким-то почти комичным оцепенением, словно этих сеньоров, которые еще минуту назад ели, пили, разговаривали, жестикулировали, внезапно разбил паралич. Роджер почувствовал, что все взгляды обратились к нему. Атмосферу сердечности, царившую за столом, сменило опасливое неодобрение.
— Да, „Перувиан Амазон компани“ ради защиты своего доброго имени проявила готовность к сотрудничеству, — почти выкрикнул Пабло Сумаэта. — Нам нечего скрывать! В Путумайо вас доставит наше лучшее судно. А по прибытии на место вам предоставят все возможности собственными глазами удостовериться: эти обвинения — подлая клевета.
Роджер Кейсмент наклонил голову:
— Мы будем вам признательны.
Но в тот же самый миг с несвойственной ему внезапностью решил подвергнуть своих любезных хозяев испытанию, которое — он не сомневался — выявит кое-что очень показательное для него и его спутников. Тоном столь непринужденным, словно речь шла о теннисе или дожде, он сказал:
— Да, кстати, сеньоры. Не знаете ли вы, случайно, журналист Бенхамин Салданья Рока — надеюсь, я правильно произнес это имя? — сейчас находится в Икитосе? Нельзя ли повидаться с ним?
Его слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Сидевшие за столом переглядывались удивленно и негодующе. Вслед за его словами наступило длительное молчание, как если бы никто не решался затронуть столь щекотливую тему.
— Как?! — воскликнул наконец префект с театральным изумлением. — Неужто и до Лондона докатилась молва об этом шантажисте?!
— Точно так, сеньор, — снова кивнул Роджер. — Разоблачения Салданьи Рока и инженера Уолтера Харденберга по поводу каучуковых плантаций в Путумайо действительно вызвали в Лондоне шумный скандал. Но вы не ответили на мой вопрос: сеньор Салданья Рока — здесь, в Икитосе? Я смогу с ним встретиться?
За столом вновь стало очень тихо. Наконец подал голос приор-августинец.
— Никто не знает, куда он скрылся, сеньор Кейсмент, — сказал он, и его четкая и правильная испанская речь так разительно отличалась от местного говора, что Роджер и понимал ее хуже. — Уже довольно давно исчез из Икитоса. Поговаривали, будто он в Лиме.
— Если б не удрал, граждане Икитоса линчевали бы его! — с яростью воздев кулак, убежденно произнес какой-то старец.
— В Икитосе живут патриоты, — воскликнул Пабло Сумаэта. — И они не простят негодяю пакостную ложь, распространяемую ради того, чтобы уронить престиж нашей отчизны и нанести ущерб компании, которая несет прогресс в Амазонию.
— А делает он это потому, что не вышло сорвать денег с „Перувиан Амазон компани“, — добавил префект. — Вы-то знаете, сеньор Кейсмент, что перед тем, как опубликовать свои мерзости, он пытался шантажировать сеньора Арану?
— Мы спустили его с лестницы, и тогда он вывалил свою дурно пахнущую стряпню на страницы газет, — подтвердил Пабло Сумаэта. — Попал под суд по обвинению в диффамации, клевете и вымогательстве. Ему грозила тюрьма. Потому и сбежал.
— Вот и придется во всем убедиться своими глазами, — заметил Роджер Кейсмент. — Самое надежное средство.
Течение общей беседы вновь разбилась на ручейки отдельных разговоров. Подали следующую перемену — амазонскую рыбу: один ее сорт, называемый гамитана, понравился Роджеру нежным вкусом. Однако от пряных приправ стало сильно жечь во рту.
После ужина и перед тем, как попрощаться с префектом, он коротко переговорил с членами комиссии. По мнению Симора Белла, было до крайности опрометчивым шагом заводить речь о журналисте Салданье Рока, столь сильно досадившем верхам Икитоса. Зато Луис Барнз поздравил Роджера с удачей — удалось увидеть, как нервно отозвались все они на упоминание этого имени.
— Очень жаль, что не можем расспросить его, — ответил Кейсмент. — Мне бы очень хотелось с ним познакомиться.
Распрощались, и они вместе с консулом тем же путем, каким пришли сюда, двинулись обратно. Песни, музыка, топот танцующих, брань, здравицы и шум драки поднялись тоном выше; Роджера удивило, сколько мальчишек — оборванных, полуголых и босых — толпилось у дверей баров и притонов, с плутоватым видом заглядывая внутрь. Во множестве было и собак, роющихся в отбросах.
— Не тратьте время на поиски Салданьи, — посоветовал Стерз. — Все равно не найдете. Скорей всего, его уж нет в живых.
Роджер не удивился. Услышав, в какое словесное неистовство впали первые лица Икитоса при одном имени Салданья, он подумал, что едва ли мог остаться цел и невредим сам журналист.
— А вы знавали его?
Круглая лысина консула поблескивала, как сбрызнутая водой. Он шел медленно, ощупывая тростью вязкую влажную землю перед собой, словно опасался наступить на змею или крысу.
— Да. Разговаривали раза два-три, — ответил Стерз. — Такой низкорослый… немного кривобокий. Здесь таких называют чоло, чолито. То есть полукровка. Они, как правило, люди мягкие, обходительные. Салданья был не таков. Резкий, очень уверенный в себе. И взгляд у него был как у тех, кто непреложно уверовал во что-то, у фанатиков, если одним словом, и мне, честно сказать, всегда было сильно не по себе в его присутствии. Темперамент у меня не для здешних мест. Я не испытываю желания преклоняться ни перед мучениками за идею, мистер Кейсмент, ни перед героями. Зло, приносимое людьми, готовыми пожертвовать собой ради торжества истины или справедливости, больше того, которое они хотят искоренить.
Роджер Кейсмент не ответил: он пытался вообразить себе этого маленького, почти горбатого человека, сердцем своим и волей напоминавшего ему Эдмунда Мореля. Да, мученик и герой. Роджер представлял, как он своими руками накатывает краску на металлические литеры, печатая еженедельные газеты, чьи названия в переводе с испанского звучали как „Взбучка“ и „Трепка“. Маленькая полукустарная типография помещалась, без сомнения, где-нибудь у него дома. И убогая квартиренка служила наверняка еще и редакцией, и конторой. — Надеюсь, вы не истолкуете мои слова превратно, — извиняющимся тоном заговорил консул, внезапно устыдившись того, что произнес. — Сеньор Салданья Рока, спору нет, проявил завидное мужество, выступив с этими разоблачениями. Выказал отчаянную, почти самоубийственную отвагу, перед судом обвинив „Дом Араны“ в пытках, похищениях, истязаниях и прочих преступлениях в богатых каучуком районах Амазонии. И был далек от прекраснодушия. И отчетливо представлял себе, что с ним случится.
— И что же случилось?
— Нечто вполне предсказуемое, — ответил Стерз без малейшего проблеска какого-либо чувства. — Сначала сожгли его типографию на улице Морона. Там еще стоят обугленные развалины. Обстреляли квартиру. Следы от пуль тоже еще видны на стенах дома по улице Просперо. Салданье пришлось забрать сына из августинского коллежа — одноклассники травили мальчика так, что сделали его жизнь невыносимой. И спрятать семью в каком-то тайном месте, бог знает где — из опасений, что с близкими расправятся. И закрыть свои газетки, потому что никто не рисковал помещать у него объявления и рекламу, и ни одна типография в Икитосе не соглашалась печатать тираж. В качестве предупреждения в него дважды стреляли на улице. И он просто чудом оставался жив. Получил пулю в икру и охромел. В последний раз, когда я видел Салданью на набережной, в феврале 1909 года, его волоком тащили к реке. Лицо было разбито, все в крови. Его швырнули на палубу пароходика, шедшего в Юримагуас. Неизвестно, что сталось с ним потом. Может, удалось добраться до Лимы. Дай-то бог. Но не исключено, что бросили, связав по рукам и ногам и пустив ему кровь, на съедение пираньям. Если так, его кости — ибо это единственное, что не по зубам этим тварям, — давно уже вынесло в Атлантику. Полагаю, впрочем, что не рассказал вам ничего нового. В Конго бывали истории такие же или похуже.
Тем временем они уже подошли к консульству. Стерз зажег свет в прихожей и предложил Роджеру рюмку портвейна. Усевшись на террасе, они закурили. Луна исчезла за тучами, но на темном небосводе мерцали звезды. В отдалении шумел Икитос, а здесь слышно было, как размеренно гудят насекомые и плещет вода в прибрежном тростнике.
— Ну и зачем было бедному Бенхамину Салданье геройствовать? — размышлял вслух консул, пожимая плечами. — Чего он достиг? Обездолил свою несчастную семью, а может, и сам погиб. Нас же лишил возможности читать каждую неделю две забавные газетенки, в которых всегда было множество сплетен.
— Я не думаю, что его жертва была совсем уж напрасна, — мягко возразил Роджер Кейсмент. — Если бы не он, нас бы здесь не было. Впрочем, может быть, вы считаете, что и наше появление ничего не изменит.
— Боже сохрани! — воскликнул консул. — Разумеется, вы правы. Возник большой шум и в Америке, и в Европе. А заварил всю эту кашу он, Салданья Рока. Он был первый. За ним последовал Уолтер Харденбёрг. Я, конечно, глупость сморозил. Очень надеюсь, что ваш приезд будет не напрасен и что ситуация изменится. Простите меня, мистер Кейсмент. Я столько лет торчу в Амазонии, что стал скептически относиться к самой идее прогресса. Поживешь в Икитосе — вовсе перестанешь верить во что-либо подобное. И в первую очередь — что справедливость когда-нибудь восторжествует. Быть может, возвращение домой обдаст меня струей доброго английского оптимизма. Я вот смотрю на вас и завидую — так давно служите короне в Бразилии, а не утратили веры. Невероятно.
