Валентин Машкин - «Кондор» оставляет следы
«Католическая иерархия оставила его в одиночестве. Консервативная сальвадорская церковь осторожно держалась на расстоянии от своего пастыря, не следуя за ним, но и не критикуя открыто, что было бы рискованно в обстановке, когда архиепископу внимала массовая народная аудитория. Нунций Эманеле Джерада ни разу не поощрил его хотя бы словом. А высший клир больше беспокоили, похоже, идеи прелата, чем обличаемые им несправедливости».
Но вернемся в двадцать четвертое марта 1980 г.
Место действия — северо-западная окраина Сан-Сальвадора, район, или, как говорят столичные жители, «колония» Мирамонте, где с некоторых пор монсеньор Ромеро обитал в более чем скромных апартаментах при госпитале раковых больных. Церковный сановник сменил свой дворец, расположенный в центре города, на эти апартаменты из соображений безопасности: в больнице всегда многолюдно, в отличие от пустынных архиепископских покоев. А у Ромеро, как мы увидим далее, были основания опасаться за свою жизнь.
В тот вечер прелат служил мессу в госпитальной часовне Святого провидения. Часовня небольшая, выглядящая вполне современно: под сводчатым потолком — простая люстра, рядами вытянулись деревянные скамьи, вдоль стен вазы с цветами, никаких статуй святых, лишь распятие над скромным алтарем. Глава сальвадорской церкви был в белой сутане. За стеклами очков в простой оправе — добрые глаза. Лицо выразительное, с чуть выпирающим вперед энергичным подбородком.
Месса была посвящена памяти одной общественной деятельницы, и это дало прелату повод коснуться в своей проповеди вопроса о борьбе за лучшее, более справедливое общество. Говоря о необходимости «дать народу справедливость и мир», Оскар Арнульфо Ромеро поднял вверх дароносицу, молящиеся, как это полагается в такой момент, опустили глаза, и тут убийца, стоявший в дверях часовни, неожиданным и метким выстрелом сразил прогрессивного священнослужителя. На улице преступника ожидала машина.
Пуля прошла рядом с сердцем, застряла в левом легком. Архиепископ упал. В сторону отлетели очки. Крик ужаса пронесся в толпе вскочивших с мест прихожан.
Люди бросились к раненому. Подняли его. Понесли к выходу.
Кто-то остановил проезжавший мимо часовни пикап. Вызывать машину «скорой помощи» некогда. Дорога была каждая минута. Прелат потерял сознание, но еще дышал.
Откинули заднюю дверцу пикапа и положили монсеньора Ромеро прямо на железное днище.
По дороге в больницу он скончался.
Одним из первых откликов на его смерть стало следующее заявление:
«Коммунистическая партия Сальвадора с великим возмущением и энергией осуждает убийство монсеньора Оскара Арнульфо Ромеро, выражает свою солидарность с прогрессивным духовенством и в этот трудный час разделяет с сальвадорским народом его боль.
Монсеньор Ромеро самым активным образом отстаивал интересы народа все те недолгие годы, в течение которых он был архиепископом. Он боролся вместе с ним и отдал за него свою жизнь. Его жертва не будет напрасной, его жизнь и смерть стали для сальвадорского народа одним из самых сильных источников вдохновения, и народ — победит!»{31}
Смерть архиепископа потрясла Сальвадор. Но все же надо сказать, что она не была такой уж большой неожиданностью.
Всем было известно — ему не раз угрожали, обвиняя его в том, что он «коммунистический агент», что он «разжигает классовую ненависть». В интервью колумбийской радиостанции «Радио кадена насьональ» он сказал незадолго до смерти: «Мне сообщили, что я значусь в списке подлежащих физическому уничтожению». Угрозы его не пугали. «Меня могут убить, — говорил он, — но пусть знают, что голос справедливости уже никто не в силах заставить умолкнуть». Еще он говорил так: «Я бы солгал, сказав, что лишен инстинкта самосохранения. Однако этот инстинкт перевешивается следующим соображением: преследования, которым я подвергаюсь, свидетельствуют — я иду по правильному пути».
В середине февраля была взорвана столичная радиостанция «Вос панамерикана», которая на всю страну регулярно передавала пастырские послания Ромеро, прочитанные в церквах. «Послания слушают по радио все — крестьяне, трудящиеся, политики, предприниматели и даже само правительство», — писала в те дни венесуэльская газета «Насиональ». Взрыв организовали, согласно официальному сообщению, некие «вооруженные люди в штатском». Что это было? Предупреждение народному трибуну в сутане? Угроза уже не на словах, а на деле?
24 марта, за несколько часов до убийства, в городе появились листовки, написанные в угрожающем тоне и содержавшие оскорбления в адрес Ромеро. В этих «подметных письмах» его называли «клеветником, лжецом, человеком подлых мыслей».
Так от кого же исходили все эти угрозы и кто их в конце концов привел в исполнение?
Вот мнение правящей тогда хунты. Устами полковника Хайме Гутьерреса она фарисейски заявила: «Преступление могло быть задумано и осуществлено лишь субъектами, чья неуравновешенность порождена необузданной ненавистью к таким духовным ценностям, как мир и гармония, — ценностям, которые гнездятся в сердцах всех добрых сальвадорцев».
Туманно, не правда ли? Нет, видимо, ответ на поставленный выше вопрос надо искать не в правительственных заявлениях.
Пускаясь на поиски ответа, сделаем следующее пояснение. В испанском языке — а именно на этом языке говорят сальвадорцы — есть выражение, которое в дословном переводе звучит так: «Интеллектуальные и материальные авторы преступления». «Интеллектуальные» — те, что преступление замыслили. «Материальные» — те, что его исполнили.
Чтобы определить «интеллектуальных авторов» убийства, нужно посмотреть, кому мешала деятельность Оскара Арнульфо Ромеро.
Она мешала, во-первых, правящим кругам Соединенных Штатов. Большой резонанс в Сальвадоре, во всей Латинской Америке и в США вызвало, например, письмо архиепископа президенту Картеру, написанное незадолго до убийства и доставившее, надо думать, немало неприятных минут вашингтонской администрации.
В письме, в частности, говорилось:
«В последние дни в нашей прессе появилось глубоко встревожившее меня сообщение о том, что Ваше правительство изучает возможности оказания экономической и военной помощи правящей хунте…
Если это сообщение печати соответствует истине, то Ваше правительство, вместо того чтобы способствовать упрочению справедливости и мира в Сальвадоре, безусловно, усугубит несправедливость и придаст новый импульс силам подавления народа, уже много раз поднимавшегося на борьбу за важнейшие из своих человеческих прав.
Нынешняя хунта, и особенно военные силы корпуса безопасности, уже доказала — увы! — свою неспособность решать серьезные национальные проблемы и только прибегала к репрессиям, число жертв которых, в том числе убитых и раненых, многократно превышает число жертв при прежних военных режимах, изобличенных в систематическом нарушении прав человека…
Поэтому я, как сальвадорец и архиепископ, возглавляющий все епархии Сан-Сальвадора, самим саном своим обязанный стремиться к воцарению мира и справедливости в моей стране, прошу Вас, если Вы воистину желаете защищать права человека: запретите оказывать военную помощь правительству; гарантируйте от вмешательства, прямого и косвенного, военного, экономического, дипломатического и всякого иного, в дела Сальвадора…
Я надеюсь, что Ваши религиозные чувства и Ваше понимание необходимости защиты прав человека побудят Вас откликнуться на мою мольбу и тем самым помешать еще большему кровопролитию в нашей многострадальной стране».
«Ответом архиепископу была пуля», — заметила «Литературная газета», опубликовавшая в апреле 1980 г. полный текст этого письма{32}. В том же смысле высказались участники манифестации, состоявшейся 26 марта в США, в городе Сан-Франциско, под лозунгом: «ЦРУ — руки прочь от Сальвадора!» В распространенной ими листовке говорилось, что вскоре после того, как письмо Ромеро было направлено в Белый дом, архиепископ пал жертвой террористов, пользовавшихся поддержкой американских спецслужб.
Помощь хунте со стороны США, военная и экономическая, была предоставлена. «Оправданием» послужила конечно же мифическая «коммунистическая угроза» этой центральноамериканской стране.
Деятельность Оскара Арнульфо Ромеро мешала, во-вторых, сальвадорской военщине, стремившейся держать под контролем непокорный народ. Бешенство хунты и правых офицерских кругов вызвало, в частности, его предпоследнее пастырское послание, зачитанное в базилике Святого сердца в канун убийства, 23 марта.
Вот выдержка из этого послания:
«…Я хотел бы обратить особый призыв к военным и — конкретно — к рядовым национальной гвардии и полиции, к солдатам. Братья, часть нашего народа, они тем не менее убивают своих собственных братьев — крестьян. А ведь приказ об убийстве, отданный человеком, должен перевешиваться божьим законом, который гласит: «Не убий». Никакой солдат не обязан подчиняться приказу, противоречащему закону всевышнего. Аморальный приказ никто не обязан выполнять… Я умоляю вас, я вас прошу бога ради, я приказываю: прекратите репрессии».
