Василий Стенькин - Без вести...
— Куда же? — почти выкрикнул Иннокентий.
— Не знаю... Называла Бразилию, Рио-де-Жанейро, кажется. Такая неблагодарная девушка.
— Письма она не оставила? — резко перебил ее Каргапольцев.
— Вы могли бы разговаривать со мной и повежливее, — поморщилась фрау фон Крингер.
Каргапольцев поднялся: ему больше не о чем было разговаривать с этой фрау. Он не мог найти объяснение поступку Эльзы, но сердцем чувствовал, что раз Эльза решилась на такой шаг, значит иначе не могла поступить.
Он не спал всю ночь. В голову лезли думы, одна тяжелее другой. В эти минуты ему особенно остро хотелось услышать родную речь. Иннокентий включил старенький приемник, приобретенный хозяйкой, видимо, еще в годы ее молодости. Раздались шипение, шорохи и свист.
После долгих усилий ему удалось поймать непонятные обрывки русской речи, заглушаемые сильным треском. Окончательно убедившись, что разобрать ничего нельзя, Каргапольцев как бы забыл о приемнике и ушел в свои думы.
Рано утром постучал в комнату хозяйки и спросил, не был ли кто в его отсутствие. Старая монашка с трудом вспомнила, что приходила красивая женщина и оставила для него письмо. Долго рылась в комоде, едва отыскала.
Иннокентий торопливо разорвал конверт.
И побежали, запрыгали перед глазами Иннокентия ровные строчки знакомого почерка, повествуя о загубленной юности, о рано растоптанной девичьей гордости, об утраченных мечтах и грезах.
«Не осуждай меня...»
«Однажды эсэсовский генерал приказал мне раздеться донага и танцевать...»
«Два здоровенных офицера сняли с меня платье и все остальное, освободили место на столе...»
«Стоило выйти на улицу, я отовсюду слышала проклятья, зловещее, шипящее слово: «шлюха!»...
Строчки письма рвали его сердце, хотелось кричать, глаза застилали слезы.
«Во мне укрепилась ненависть ко всему на свете...»
«Но вот пришел ты, совсем непохожий на других...»
«Наше знакомство с Милославским началось на «деловой основе». Он сделал меня своим информатором. Я сообщала ему о настроениях русских скитальцев...»
«Он часто расспрашивал о тебе. А ты был так доверчив! Помнишь, с какой болью ты говорил о тоске по родине; с какой злостью ругал новых нацистов и их приспешников из числа русских беженцев. Обо всем этом от меня узнавал Милославский...»
«Я прощаюсь с тобой навсегда и в эту минуту прошу твоего прощения...»
«Сердцем всегда буду с тобой. Эльза...»
Каргапольцев опустил седую голову на сжатые кулаки.
Летели дни и недели... А Каргапольцев, что бы ни делал, куда бы ни шел, всюду его преследовал живой голос Эльзы. Однажды, бесцельно гуляя по городу, Иннокентий оказался возле развалин большого дома. Безжизненно таращились черные, пустые проемы окон... Он слышал, что в этом здании некогда находился музей.
Письмо Эльзы на много дней выбило Каргапольцева из колеи. Вид мертвого дома, бывшего музея, вызвал в нем горькое чувство щемящего и безысходного одиночества. Он долго не мог взяться за обещанную статью о палаче Милославском. Фишер напоминал, требовал.
— Пойми, Кеша, политический климат портится, — говорил старый Курт, — не сегодня-завтра закроют наши газеты... Тогда мы не сможем напечатать твои разоблачения.
Иннокентий, наконец, рассказал ему о печальной судьбе Эльзы.
Дядюшка Курт был взволнован ее историей, принялся утешать своего друга.
Милославский тоже не остался в стороне, он явно обрадовался исчезновению Эльзы, она была помехой — любовница в доме его будущей жены.
— Не горюй, — сказал он со смешком, — скитание по свету — удел проститутки. Таким нельзя доверяться.
И Мелов по-своему попытался утешить Иннокентия.
— Брось кукситься. — Он хлопнул Каргапольцева по плечу. — Все бабы одинаковы... Хочешь, сведу в одно заведеньице? Ух, какие красоточки!
За последнее время, когда Иннокентию раскрылся новый, подлинный облик Милославского, ему стало все ненавистно в этом человеке.
Его отчужденность, должно быть, заметил и Милославский, хотя внешне относился к Иннокентию по-прежнему, почти по-приятельски. Вот только чаще обычного стал выезжать в аэропорт, следил там за погрузкой литературы на самолет. Ее снова стали посылать в Венгрию.
Но вот наступил день, когда в рабочей газете появилась статья «Оберштурмфюрер преуспевает».
Это была дышащая злой страстью статья, беспощадная и злая. В ней подробнейшим образом перечислялись преступления палача и карателя, назывались свидетели, готовые выступить перед судом, высмеивался корыстный роман офицера фашистской контрразведки с содержательницей тайного публичного дома.
Милославский прочитал статью в газете раньше Каргапольцева. Когда ярость, ослепившая и оглушившая его, немного улеглась, в его сознании остался один огненный страшный вопрос: кто? И тут у Милославского сразу появилась уверенность в том, что написана она Иннокентием или кем-то с его слов! Только Каргапольцев знал о фрау Крингер. Только он!..
Ранним июньским утром светло-коричневый «Монтерей» остановился возле дома Каргапольцева. Иннокентий сел на переднее место, рядом с Милославским. Всю дорогу ехали молча. Только на повороте, когда машину резко подбросило на выбоине, Константин Витальевич не сдержался, похабно выругался.
Вообще день складывался неудачно: стояло полное безветрие, шары с литературой поднимались на небольшую высоту и нелепо болтались над головой. Затею с запуском пришлось прекратить, пора было возвращаться домой, но Милославский явно тянул время. В обратный путь тронулись только к вечеру.
Милославский нервничал: хлопал дверками машины, рывками переключал рычаги скорости.
Каргапольцев спросил:
— Что с вами, Константин Витальевич, вы с утра сердиты?
Милославский хотел что-то ответить, но сдержался. Круто повернул руль и машина, подпрыгивая на неровной проселочной дороге, помчалась в сторону ельника.
— Теперь я вам отвечу... — с издевательской ноткой в голосе произнес Милославский, останавливая машину на краю хлебного поля
Отъезд от шоссе, обращение на «вы» — весь этот непривычный тон насторожил Иннокентия. Выходя из машины, он незаметно расстегнул пуговицу на заднем кармане брюк, где постоянно находился пистолет — подарок французского друга.
Милославский сорвал пучок травы, тщательно вытер руки и, подойдя почти вплотную к Иннокентию, заговорил:
— Значит, интересуетесь моим настроением? Похвально. Я, конечно, предполагал, что для коммунистов не существует ни веры, ни законов, но не предполагал, что вы так наглы...
— Я не понимаю, Константин Витальевич. О чем идет речь?
— Не понимаете? Постараюсь дать разъяснения...
Он выдернул из кармана газету и, потрясая ею, прохрипел:
— Вот газета со статьей «Оберштурмфюрер преуспевает». Вы не скажете, дорогой Иннокентий Михайлович, кто автор этой статьи?
— Нет, не скажу.
Известие о появлении статьи в другой обстановке обрадовало бы Иннокентия. Однако тут было не до радости: если собака щелкает зубами, ее надо опасаться.
— Статью написали вы, — все также хрипло выдавил Милославский. — Слышите вы! А я, к сожалению, принимал вас за своего, доверился, ну, отвечайте!
— Придется... — усмехнулся Каргапольцев. — Статью написал я. Есть еще вопросы?
Милославский, видимо, не ожидал столь прямого признания. Его длинные руки упали с груди вдоль туловища. Несколько секунд он молчал и вдруг закатился злым смехом.
— Похвально, ей-богу похвально! Не ожидал такой храбрости от вас... Впрочем, вы же не робкого десятка... Что же, пользуясь вашей любезностью, задам еще один вопрос.
Заложив руки в карманы, продвинулся еще на один шаг. Иннокентий отступил.
— Скажите, — обратился Милославский, — литература, которую вы получали от нашего союза, действительно уходила за железный занавес?
— Думаю, что нет.
— Я догадывался...
— Вряд ли, хотя шпион вы опытный.
— Замолчите, вы... к-коммунист! Замолчите! — бешено заорал Милославский. — О ваших проделках с этим... как его? Фишером... я знал, но молчал, потому что мне было выгодно.
— Благодарю за откровенность, — заметил Иннокентий.
— Не нуждаюсь! В благодарности вашей не нуждаюсь!.. Эта моя откровенность останется вечной тайной, потому и говорю...
— Тайное часто проясняется.
— Что?
— А вот что... Вымогая от Эльзы доносы на меня, вы ведь не думали, что я узнаю об этом, правда?
Милославский отбросил полу пиджака и стал неторопливо расстегивать кобуру пистолета.
Каргапольцев быстро выхватил свой пистолет, взвел курок.
— Стой, палач! Руки вверх! — Иннокентий прижал ствол пистолета почти к его груди. Железные руки сибиряка до хруста сдавили пальцы Милославского, и черный вороненый вальтер выпал. Подобрав пистолет и сунув его в свой карман, Каргапольцев брезгливо оттолкнул противника.
![Василий Стенькин - Рассказы чекиста Лаврова [Главы из повести]](/uploads/posts/books/45116/45116.jpg)
