Фердинанд Тохай - Секретный корпус. Повесть о разведке на всех фронтах
Донесения о действующей батарее поступали непрерывным потоком в штаб. Первой обычно звонила пехота, говоря, что её «бьют откуда-то через Белло». Следующим по радио поступало донесение лётчика, наблюдающего за германскими позициями, о том, что «на 44.36 находится батарея, ведущая огонь» (эти цифры указывают место на карте). Сообщение с наблюдательного аэростата могло подтвердить, а могло и не подтвердить это; вскоре по телефону офицер сообщал о своих наблюдениях за вспышками выстрелов. Затем приходило донесение звукометристов, говорящее, что «батарея противника стреляет с 44.38». Звукометристы не могли концентрироваться на батареях, когда огонь вёлся со многих мест; на их сведениях очень сказывалось состояние атмосферы и земли. В сырые, пасмурные дни результаты их работы были невелики, а в гористой местности, как, например, в Кеммеле, они никогда не могли успешно действовать — мешало эхо; зато глинистая почва Арраса помогала улавливать звук. Когда мы двигались через германские артиллерийские позиции в Аррасе в апреле 1917 года, оказалось, что наши звукометристы в 87 случаях из ста определяли положение вражеских батарей с точностью до 50 ярдов.
Но, вероятно, наибольшим триумфом звукометрии было подавление «Большой Берты». «Фриц» стал убивать женщин и детей в Париже, стреляя по мирному городу из своего горного оплота в Лане за 70 миль. Французская разведка немедленно приняла меры. Назначили целую артиллерийскую разведывательную службу специально для наблюдения за «Большой Бертой». Над местом, где могла скрываться «Большая Берта», постоянно парили разведывательные самолёты; на каждом из них было радиооборудование, и наблюдатель мог сообщить обо всём, что видит. Звукоуловитель расположился напротив Ланского сектора; устроили специальную радиостанцию для перехвата сообщений, передаваемых «Берте»; отдельная группа наблюдателей следила за вспышками выстрелов чудовища.
Как только «Берта» открывала огонь, вся эта разведывательная система начинала лихорадочно работать; почти каждый раз новую позицию «Берты» быстро обнаруживали и открывали интенсивный контрбатарейный огонь из специально установленных «противобертовых» орудий. В дополнение к этому, на вновь обнаруженную позицию сбрасывали большие бомбы с самолётов, также предназначенные исключительно для «Берты». Это триумф искусного, не бюрократического сотрудничества, в котором все люди, связанные с «противобертовой» работой, объединялись под одним командованием, независимо от того, были ли они артиллеристами или лётчиками.
Говоря о звукоуловителях, я вспомнил одну маркитантку. В винной лавочке на узкой гористой главной улице Арраса жила молодая французская девушка, которая благодаря чуткому слуху и постоянному гулу орудий превратилась в живой звукоуловитель. Сидя в своей лавочке, она могла сказать, где расположены немецкие батареи, обстреливавшие Аррас; для этого ей надо было просто прислушаться к выстрелам. Право, она была прекраснейшим из всех противобатарейпых средств. Вы сидите, бывало, после обеда, потягивая шампанское, как вдруг бухнет германская батарея. Снаряд с визгом проносится над головой, и почти одновременно мадемуазель говорит: «Это 155-миллиметровая, в Невилле»; или «Это какая-то новая, я до сих пор не слышала её». Она могла по звуку даже различать калибры. Однажды для опыта мы сравнили её замечания, сделанные накануне, с официальным списком действующих батарей, выпущенным на утро. Девушка во всех случаях была права.
Самым важным и, конечно, наиболее интересным в разведывательной работе был допрос военнопленных. Офицеры британской разведки во Франции допросили в общей сложности до 300 000 пленных немцев всех чинов — от полковника до рядового. Гаагская конференция постановила, что военнопленный обязан отвечать только на вопросы, касающиеся его имени и полка; обо всём остальном он может не говорить. Это существовало, конечно, только на бумаге. Пленным задавали миллионы вопросов и получали столько же ответов. Средний немец представлял курьёзную смесь: он был неглуп, глубоко патриотичен и всё же говорил — просто из желания показать, что он кое-что знает. Хвастливый, тщеславный гунн!
Можно смело сказать, что союзная разведка узнала от захваченных немцев в два раза больше, чем противник от пленных французов или британцев. В захваченных немецких документах постоянно встречались жалобы на то, что «французы отказываются говорить», а «британцы, по-видимому, ничего не знают». При допросе пленных сказывались национальные типы и характеры. Захваченный француз, сообразительный и самый осведомлённый из всех солдат мира, отказывался говорить из пылкой любви к Франции и ненависти к варвару.
Средний британский солдат искренне не имел ни малейшего интереса к войне, за исключением того, что касалось его лично. Он мог наговорить с три короба допрашивающему немцу, но ни на один действительно серьёзный вопрос ответить не сумел бы; впрочем, он не ответил бы, если б и мог.
Однажды для опыта я задал одному британскому солдату ряд общепринятых вопросов, как если б я был германским офицером, однако с той небольшой разницей, что моя жертва дала обещание говорить всё, что знает. Результаты этого допроса были таковы, что союзники могли бы без всякого ущерба для себя подбросить «показания» моего «Томми» в немецкие окопы. Конечно, иногда британские солдаты выдавали ценные сведения, мы об этом узнавали из захваченных германских документов. Были даже случаи, когда британских солдат подозревали в том, что они поставляли противнику информацию.
Обе стороны почему-то не проявили изобретательности в попытках предотвратить предательство со стороны попавших в плен солдат. Германские офицеры говорили своим солдатам: «Британцы убивают пленных, безразлично, дают ли они информацию или нет. Лучше не говорите ничего».
Мы долго совсем ничего не предпринимали, а затем стали просто предостерегать: «Если будете захвачены в плен, не рассуждайте о войне или о военных событиях с кем бы то ни было, даже если эти люди будут в британской форме: они могут оказаться офицерами немецкой разведки».
Другое напоминание гласило: «Не обсуждайте военных событий, когда будете взяты в плен, даже со своими товарищами, захваченными вместе с вами. Противник может вас подслушать с помощью особых приборов».
Словом, если попадёте в плен, говорите о погоде. Однако с пленными немцами редко беседовали о погоде. Разговоры вертелись больше вокруг таких вопросов: «Вы из какого полка?», «Какую линию занимает ваш полк?», «Какие полки стоят справа и слева от вашего?», «Какие войска во втором эшелоне?», «Какие войска в резерве?».
Метод допроса зависел от обстоятельств. В больших операциях, когда пленных брали тысячами, а информация должна была поступать в штаб с предельной быстротой, приходилось спешить. Лишь более развитых немцев оставляли для дальнейшего допроса, остальных — вероятно, процентов 90 — собирали вместе, но так, чтобы допрошенные не были вместе с недопрошенными, и чтобы не могли подготовить свои ответы.
Во всей этой кутерьме и суматохе офицер разведки не должен был терять головы. Помимо поставки информации штабу, он был обязан сообщить войскам, ведущим бой впереди, тактические сведения: расположение мин и препятствий, распределение пулемётов и других огневых средств; степень укреплённости вражеских окопов; дислокацию войск на определённом участке; намерения противника в случае отступления. Обо всём этом приходилось спрашивать и переспрашивать пленных, которые часто бывали травмированы боем, просто тупоумны, враждебно настроены или заведомо молчаливы. Тяжёлая работа!
Во время допроса, бывало, удавалось получить информацию, важную для соседнего корпуса или дивизии, иногда даже для французов или бельгийцев. Эту информацию надо было немедленно телеграфировать. Бывало и так: передавали только что захваченный важный документ с пометкой о том, что по поводу его должны быть допрошены все пленные. Приходилось начинать снова.
Учитывая возможность ложных показаний, офицеры должны были детально знать организацию и изменения в германской армии за последние дни, а также германские тактические и стратегические положения, иначе не удалось бы разоблачить ложь. Допрашивающий обязан был знать, какой разряд рекрутов находился тогда-то в частях пополнения в Торне: где на французском фронте в последний раз были 6-й, 10-й или 20-й уланские полки; устройство последнего типа германского противогаза, количество пулемётов в наступающем батальоне, цвет погонов морского корпуса.
Осведомлённый обо всём этом офицер мог проверять показания тут же на допросе.
— Это не так, — слышали тогда пленные. — Вы лжёте. Невозможно, чтобы в прошлую субботу видели части 10-го корпуса в Генте, — 10-й корпус — в России.
Уличить допрашиваемого во лжи — вот самый верный приём, чтоб заставить его говорить правду.
