Николай Загородный - Раскрытие тайны
— В том-то и ценность ее, что не поступала. Поэтому, Любушка, при номинале в двенадцать рублей тридцать копеек я получу за нее, если не все сто, то семьдесят пять минимум, — самодовольно усмехнулся он.
Любка ждала от синеглазого обычного в таких случаях объяснения, а он, не торопясь, завязывал пакет и повторял про себя нараспев:
— Да, на этой операции тысчонки три-четыре мы возьмем, мы возьмем…
Увидев пытливый взгляд приятельницы, ответил:
— Хотите знать, как всё это делается? Расскажу, сейчас же расскажу. Наши поступки и действия, Любушка, — начал он философски, когда они покинули почтамт и пошли вдоль широкого шумного проспекта, — только тогда могут быть свободны и успешны, когда мы знаем окружающую нас обстановку, когда знаем все обходные пути и дорожки, которые могут нас привести к цели. Это важно в каждом деле, а в нашей профессии свободного художника — в особенности.
Любка слушала тираду своего спутника и думала: «А ведь он мог стать человеком с именем». Впервые за время их встреч в ней появилось чувство искренней симпатии и вместе с тем горького сожаления.
А он продолжал, всё больше и больше увлекаясь.
— Так вот, королева моя, если говорить о знании обстановки. Вы видели, что сегодня творилось у магазина? И пусть бы там была десятитысячная толпа, мои люди всегда будут стоять первыми. А почему? По очень простой причине. Я всегда заранее знаю, что должно поступить в магазин. Думаете, помогает знакомство? Немножко да, но не это главное. Я, как и всякий культурный человек, читаю газеты, увлекаюсь «Литературкой», получаю различные библиографические справочники, знаю планы издательств не только центральных, но и многих республиканских. Разве могу я при таких условиях не знать, что появилось из ходких новинок и что должно появиться? Ну, а установить дату поступления их в магазин — это уже пустяки. Остальное зависит от моих ребят. А люди они опытные. Первые места в очереди перед открытием магазинов всегда за ними. В такой сутолоке, конечно, не обходится и без злоупотребления — берут не по одной, а по две и по три книжки. Но без этого, сами понимаете, не обойтись. Правильно, Любушка?
Она улыбнулась и кивнула в знак согласия.
— Теперь об обходных путях и дорожках к поставленной цели. Вы, королева, можете иметь точные сведения о том, что ходкая книжонка уже вышла из печати в Москве и будете ее дожидаться здесь, а я в это время уже буду торговать ею на рынке. Каким образом? Очень просто. Тут весь секрет в обычном азбучном алфавите. Есть знаете такой чудный городок — Арзамас. Он получает новинки первым из областных центров только потому, что с него начинается алфавит в русской азбуке. Иначе обстоит, скажем, с Якутском. Им заканчивается алфавит и потому в наказание те же новинки отгружаются для него в последнюю очередь. Вот почему, Любушка, вы еще будете дожидаться прихода Льва Шейнина, а я его уже получил из Арзамаса, а завтра получу из Белгорода и Брянска, послезавтра — из Курска. И не только я, но и все мои помощники.
Любка широко открытыми глазами смотрела на своего шутника и всё больше недоумевала.
— Значит, вы получаете редкие новинки из многих городов еще и по почте?
— И не только по почте. Иногда, — если соседи близкие, — берем такси. Но, как правило, почта. Это, знаете, удобнее. У нас дружеские отношения с магазинами пятнадцати областных центров — тех, понятно, что стоят ближе к началу алфавита, — многозначительно закончил он.
Некоторое время шли молча. Уже давно закончился широкий проспект. Осталось позади еще несколько улиц. Оба давно устали. Пора было бы и расходиться. Но они продолжали идти. У каждого были свои мысли, свои планы. Цыган радовался сегодняшней удаче. Радовался и удаче Любки, хотя он и не расспросил еще ее, как она добыла почти сто томов дорогой книги. С каждым днем его всё больше тянуло к ней. Да и она, как казалось синеглазому, стала ближе, ласковее, внимательнее. А Любка думала о чем-то своем.
— Василек, — неожиданно и мягко сказала она, — а как же будет отчитываться Хачатур за «Швейка» и за «Королеву Марго»?
— Вы боитесь за него? — смеясь спросил он.
— За него? Нет, этот мертвым из воды вылезет.
— Здорово сказано. А тут тем более дело совсем не сложное, хотя в нем-то и запрятаны хитрые хода для некоторых завмагов.
Любка насторожилась.
— Вы знаете, дорогуша, сколько наименований книг получает в год приличный магазин?
Любка кокетливо замахала головой.
— То-то и оно. А получает он до тридцати тысяч. Да, до тридцати тысяч наименований. Базы отпускают всю продукцию списочно, перечисляют по названиям каждую книгу, а магазины отчитываются в их продаже общими денежными суммами. Иначе при таком количестве книжной продукции невозможно поступать. Понимаете, в чем дело?
Да, Любка теперь начинала понимать. Значит, этот самый Хачатур номинал вернул в кассу — там всё равно, за какие книги поступили деньги, а разницу положил в карман. На тридцати томах заработал 1140 рублей. Ну, и ну! — Любка покрутила головой. Теперь она начинала понимать, как много существует ходов, которые ведут книгу на черный рынок.
6. В Конечном переулке
Когда-то этот переулок был окраинным, а теперь город давно уже перешагнул его. За ним и дальше появились улицы и целые проспекты массивных многоэтажных зданий, скверы и парки, а Конечный каким был, таким и остался, точно его умышленно законсервировали. И сейчас здесь сохранились маленькие домики с крылечками, окруженные, правда, сильно урезанными огородами и садами. И сейчас здесь хозяевами ходят покой и тишина, с которым в каждом домике мирно уживаются многие поколения белых голубей.
В этот-то переулок и попала даже не знавшая о его существовании Любка. Еще накануне Василек ей говорил:
— Я мог бы и сам, но вместе удобнее, внушительнее, авторитетнее, как говорят…
— Что же нас все-таки там ожидает? — допытывалась она.
— Приедем, увидите. Только имейте в виду, вы — лаборантка филологического факультета университета, я — кандидат наук. Впрочем, обо мне там уже всё давно известно.
И приехали. Машина остановилась почти в самом тупике, у бревенчатого домика с крыльцом. Дверь открыла маленькая престарелая женщина. Едва увидев Василька, захлопотала, проходя вперед, в соседнюю комнату.
— Сидор Никифорович, к тебе Анатолий Афанасьевич…
Любка удивленно посмотрела на своего спутника:
— Вы Анатолий Афанасьевич?
Но в этот момент раздался старческий хрип:
— Проси, проси…
Они вошли в продолговатую, тесно заставленную со всех сторон шкафами и стеллажами комнату. Отовсюду на них смотрели корешки старинных книг и журналов. На круглом столике у окна сгрудились какие-то давно позеленевшие от времени бронзовые статуэтки. В простенках висели картины не известных Любке художников, гравюры, репродукции со старинных портретов писателей. Почти у самих дверей, слева примкнул к стене столик со стеклянной крышкой, под которой темнели сотни пожелтевших монет.
«Как в антикварном магазине», — подумала Любка. Ее вдруг охватило радостное волнение. Захотелось покопаться в книгах, коснуться руками всего, что наполняло эту комнату.
— Проходите, Анатолий Афанасьевич, проходите, — повторял из-за большого книжного шкафа тот же хриплый голос.
За шкафом, на диване, высоко на подушках полусидел сухонький старичок с отросшими после стрижки серебристыми волосами, аккуратной седой бородкой и топорщащимися кверху усами. Рядом с постелью раскинул ветви старый фикус, около которого лежала раскрытой какая-то книга.
— А это наш сотрудник, лаборантка-филолог Любовь Васильевна, — сказал синеглазый, пожав сперва протянутую стариком худую дрожащую руку.
— Очень рад, очень рад, только вы меня уже простите ради бога, — начал было больной, но синеглазый вынул из записной книжки аккуратно сложенный вчетверо лист меловой бумаги со штампами и печатями и, развернув его, передал старику.
— Премного благодарен за заботу, премного, — повторил старик, волнуясь, и позвал жену.
— Покажи, Митрофановна, там за шкафом отобранные книги, пусть Анатолий Афанасьевич с товарищем посмотрят их, да надо бы как следует упаковать…
— Не беспокойтесь, Сидор Никифорович, мы неё сделаем сами.
За шкафом на полках было сложено несколько кип книг в темных тяжелых переплетах.
— Можно посмотреть? — как-то нерешительно спросила Любка Василька, осторожно прикасаясь к лежавшей сверху книге.
— Не только можно, но и надо, а то старик еще насует нам всякой всячины.
Любка не слыхала последних слов синеглазого. Она откинула тяжелую темную крышку переплета и прежде всего увидела цифру: 1787.
— Вот так издание, — прошептала она и стала читать надпись на титульном листе:
