Элвин Москоу - Столкновение в океане
Между тем, пока «Иль де Франс», «Кэйп-Анн» и «Томас» шли полным ходом к «Адреа Дориа», итальянский лайнер дрейфовал бортом вперед к находившемуся поблизости «Стокгольму». Перемена положения обоих судов была обнаружена капитаном Норденсоном сначала по радиолокатору, а затем с крыла мостика: он увидел, как в темноте ночи стали приближаться и расти огни итальянского лайнера. Как бы стремясь к отмщению, «Андреа Дориа» дрейфовал на поврежденный нос «Стокгольма».
Не теряя времени, капитан Норденсон попытался уступить дорогу. Он толкнул рукоятки машинного телеграфа на «полный ход назад» и приказал рулевому положить руль право на борт. Педер Ларсен принялся вращать штурвал, корпус судна завибрировал от пущенных в ход двигателей, но судно не только не развернулось, но даже не сдвинулось с места. «Андреа Дориа» продолжал приближаться. На мостике «Стокгольма» всполошились. Стали звонить в машинное отделение, кинулись осматривать рулевое устройство, осветили лучами прожектора нос, желая проверить, не сорвались ли при столкновении якоря. Но двигатели работали нормально, руль был, по-видимому, в порядке и якоря, весом пять с половиною тонн каждый, находились на месте и даже были вдавлены в разрушенную носовую часть судна.
Ощущая свою беспомощность, капитан Норденсон с ужасом уставился на приближавшийся «Андреа Дориа». От прилива крови лицо его, до этого розовое, постепенно приобрело багровый оттенок. Однако итальянский лайнер продрейфовал мимо носа «Стокгольма» на расстоянии менее одной трети мили. Угроза вторичного столкновения миновала.
Капитан Норденсон приказал узнать, почему «Стокгольм» лишился хода. Полученное донесение объясняло все довольно просто. Цепной ящик, расположенный впереди таранной переборки, оказался разбитым. Обе якорные цепи длиною под 275 метров, полностью размотавшись, волочились по дну океана и там, на глубине 76 метров, за что-то зацепились. «Стокгольм» был прочно прикреплен к океанскому дну.
Разматываясь, тяжелые якорные цепи утащили тела трех юных членов команды из двух ближайших к носу кают второй палубы. Судьба семнадцатилетнего Кеннета Йонассона и бывшего лишь на год старше его Суне Стеена, которые занимали каюту 1–2, не вызывала уже никакого сомнения, после того, как пассажирский помощник капитана проверил вахтенное расписание. Эверт Свенсон из каюты номер 2–2, как рассказал его сосед Джон Гагстром, находился в момент столкновения у себя — укладывал в чемодан подарки, приобретенные в Нью-Йорке для матери и девушки, на которой собирался жениться. Эверт Свенсон показывал эти подарки Гагстрому, примерно в 22 часа 45 минут вышедшему из каюты на палубу подышать свежим воздухом.
Старший штурман Каллбак руководил энергичной работой аварийно-спасательной партии, состоявшей из пяти мотористов, тридцати моряков разных специальностей, судового врача и старшей медицинской сестры. Носовые каюты были разрушены и вдавлены одна в другую, их стальные переборки изогнулись подобно мехам аккордеона. Сузившиеся дверные проемы давали возможность протиснуться в некоторые каюты, но многие из них были закупорены наглухо и их пришлось вскрывать. Но все же до рассвета удалось проникнуть во все каюты, внимательно их осмотреть и вытащить потерпевших. Стальные переборки кают разрезались автогеном, при этом несколько человек стояли наготове с пожарными шлангами, чтобы предотвратить возникновение пожара. В машинном отделении перекрыли лопнувшую спринклерную систему, вода из которой затопила палубы. Когда спасательная партия обнаруживала кого-либо из пострадавших членов команды, доктор Оке Несслинг или медицинская сестра Карин Клэссон оказывали ему первую помощь, затем наблюдали за доставкой в лазарет.
Медицинская сестра Клэссон стояла около иллюминатора своей примыкавшей к лазарету каюты и маленькими глотками пила кофе, как вдруг лайнер завибрировал, и в иллюминаторе показались огни другого судна. Затем раздался грохот. Оступившись назад, она упала на диван, чашка выскользнула из рук. В результате трех лет службы на «Стокгольме» у худенькой застенчивой медицинской сестры выработались инстинктивные навыки. Она завязала спасательный нагрудник, надев его поверх ночного халата, и направилась к двери, однако уже взявшись за ручку, остановилась в раздумье: стоит ли ей приступить к исполнению своих служебных обязанностей немедленно или же лучше потратить несколько минут на то, чтобы одеться. Скромность восторжествовала, и юная сестра оделась в свежую голубую форменную одежду, повязав поверх белый накрахмаленный передник. По пути в фойе второй палубы сестра Клэссон споткнулась и упала в поток воды, вытекавшей из лопнувшей в носу спринклерной системы, и очутилась у ног помощника капитана по пассажирской части, выходившего из служебной каюты.
— Это ужасно! — воскликнула она, когда Даве помог ей подняться на ноги. — Мы, наверное, налетели на крупное судно!
— Нет, не думаю, — ответил тот спокойно.
Он посоветовал сестре возвратиться в лазарет, сменить насквозь промокшую одежду, и ожидать там дальнейших указаний.
Затем ей приказали отправиться вперед, в поврежденную носовую часть судна, чтобы помочь доктору Несслингу. У сестры Клэссон перехватило дыхание от ужаса, когда она увидела первого члена команды, лежавшего скрючившись на полу каюты главной палубы. При свете переносной электрической лампочки его тело имело лиловато-зеленый трупный оттенок. За все двадцать шесть рейсов на «Стокгольме» в Нью-Йорк и обратно медицинской сестре Клэссон не приходилось видеть насильственной смерти, однако, сдержав волнение, она опустилась на колени и стала щупать пульс. Он оказался равномерным и хорошего наполнения. Озадаченная сестра выпустила руку моряка и только тогда обратила внимание на свои пальцы. Они тоже стали лиловато-зелеными и клейкими! Это была краска! Бесчувственное тело буфетного юнги Свена Альма было облито краской, полученные же им повреждения оказались незначительными. Среди обломков сестра Клэссон обнаружила соседа Свена Альма по каюте, Карла Элиса Остерберга с проломом черепа. Через два часа он скончался в лазарете.
Почти целый час понадобился мотористам, чтобы вырезать в переборке каюты 5-А отверстие размером чуть более полуметра. В каюте спасательная партия обнаружила тридцатишестилетнего Вильгельма Густавссона. Он лежал без сознания, одна нога оказалась сломанной, лицо было залито кровью.
Особенно трудно было перенести буфетного юнгу Ларса Фалька. Он был обнаружен с разбитым черепом и переломом шеи. Жизнь юноши висела на волоске, но товарищи каким-то образом ухитрились благополучно протащить его через обломки.
Одного из любимцев команды, высокого белокурого моряка из каюты 4-Г нашли при смерти. Судьба не улыбнулась ему. Он отложил свой отпуск и пошел в этот рейс, после чего собирался жениться на подруге детства. Только из-за того, что партнер по бриджу был в отпуске, тридцатилетний Иоганссон отправился в тот вечер спать, когда еще не было одиннадцати часов. Его тело мало отличалось от кусков покореженной стали и искромсанного дерева, разбросанных вокруг. Разрезав окровавленные пижамные брюки, сестра с доктором обнаружили переломы обеих ног. Более серьезным повреждением оказалась трещина черепа. Когда сестра Клэссон делала Иоганссону укол морфия, он прошептал:
— Ну вот, все и кончено.
Ей показалось, что он иронически усмехнулся.
Другой моряк, живший также в носовой части судна, несомненно, обязан жизнью приступу морской болезни. Тридцатишестилетний испанец Бернабе Поланко Гарсиа поступил на «Стокгольм» в Гетеборге уборщиком помещений команды. Он был одинок среди сплоченной команды скандинавов. Около одиннадцати часов он намеревался подышать свежим воздухом на открытой палубе, так как его стала одолевать тошнота. При столкновении он вдруг споткнулся. Бросившись на открытую палубу, Гарсиа успел разглядеть отвернувший в сторону «Андреа Дориа». Но тут сквозь гул голосов и шум страдающий от качки испанский матрос услышал тихий лепет девочки, звавшей свою мать. Доносился он откуда-то из обломков. Опустившись на колени, испанец пополз по направлению к голосу и обнаружил девочку в желтой порванной пижаме. Удивленно разглядывая лицо худого матроса, она поразила его, промолвив первые слова по-испански:
— Где мама?
— Она была с тобой? — в замешательстве спросил он. Никто не говорил с ним на родном языке с момента вступления на борт этого белоснежного северного судна.
— Она была тут, со мной, — ответила девочка, продолжая разговор на испанском. — А кто вы такой?
— Я — человек из Кадиса.
Разговор был похож на игру воображения, потому что девочка в порванной пижаме и испанский матрос на шведском судне пытались разобраться в невероятном.
Это была четырнадцатилетняя Линда Морган, родившаяся в Мексике и выросшая в Италии и Испании, где жили ее мать, отец и отчим, по профессии журналисты. Девочка осталась в живых. Нос «Стокгольма», врезавшийся в борт «Андреа Дориа», пройдя под ее кровать, выбросил Линду из каюты 52. Пролетев по воздуху, она «приземлилась» на носовую часть шведского судна, позади изогнутого фальшборта высотой семьдесят пять сантиметров. Фальшборт, призванный защищать от разбиваемых судном волн электрическое оборудование палубных механизмов, укрыл Линду Морган от летевших в результате столкновения обломков. Сестра Линды, восьмилетняя Джоан Чанфарра, спавшая на стоявшей дальше от борта кровати, погибла.
